Неудивительно, что он, обновив Дезиллюминационное заклинание — получавшееся пока из рук вон плохо: вместо лёгкой ряби только во время движения выходил устойчивый полупрозрачный силуэт, обрисованный волнами искажённого пространства, но хоть опознать его в таком виде было нельзя, — на цыпочках двинулся в тот самый подозрительный коридор.

Если картина, представшая перед его глазами, стоило только заглянуть за угол, примерно соответствовала ожиданиям, то основные действующие лица удивили. На самом деле главным кандидатом в полуночные возмутители спокойствия Спайк закономерно считал Поттера — и в принципе, и потому, что коридор вёл к гриффиндорской башне, и из-за Хэллоуина, с которым у того были непростые отношения, — но ничуть не бывало: напротив двоих слизеринцев, в которых он легко, но с удивлением узнал Вейзи и Харпера, стояла Джинни Уизли; и они не просто явно только что дрались, но и со всей очевидностью собирались продолжить, только удерживаемый взлохмаченным Харпером щит отделял их друг от друга.

— Ну? — в звонком голосе Уизли клокотало недоброе обещание. Спору нет, она была хороша: точно лесной пожар, которым лучше любоваться издали, и вид имела столь боевой и уверенный, что Спайк на секунду усомнился, не прилетит ли и ему тоже, если он вмешается и испортит этой валькирии охоту.

— Ты у меня за это кровью умоешься, сука, — прошипел Вейзи, отнимая от лица руку; на его щеке в скудном лунном свете темнели несколько не то порезов, не то царапин — не разобрать. Летучемышиный сглаз, Секо или ногти?

— Ночь, старинный замок, Хэллоуин, разгар гражданской войны, — саркастически прошелестел Спайк себе под нос. — Действительно, что вообще могло пойти не так?

Ему казалось, он достаточно далеко, но Уизли, похоже, или услышала его шаги и бормотание, или краем глаза разобрала выглядывавшую из-за угла геометрическую фантасмагорию, достойную кисти Афонсу,** и отвлеклась: отвела глаза от Вейзи и Харпера, потеряла сосредоточенность. Этой заминки им хватило, чтобы решиться атаковать.

— Ну твою же мать! Урхарт меня загрызёт в приступе невменяемости, если узнает, — буркнул Спайк практически беззвучно и махнул палочкой в сторону Харпера; нужно постараться, чтобы не узнал.

_________

* По канону «Баффи» на Хэллоуин вся нечисть отдыхает и не выходит на улицы; конечно, это правило постоянно нарушается.

** Художник-авангардист.

***

После слишком близкого знакомства с Томом Джинни казалось, будто она не жила толком, а спала: окружающий мир стал тусклым, почти серым, эмоции — слабым эхом прежнего, жизнь — практически бессмысленной; ей было просто наплевать. Дамблдор предупреждал, что так может случиться, и специалисты это подтвердили, обнадёжив, что со временем всё потихоньку восстановится, и рекомендовав новые впечатления для ускорения процесса, но какие впечатления могут быть с их доходами, если даже поездка в египетский медицинский центр — по официальной версии, они гостили у Билла — случилась лишь чудом? Хотя родители честно старались, из кожи вон лезли, чтобы разнообразить привычную рутину в Норе, но не особенно помогало.

В школе всё стало и проще, и сложнее одновременно: там Джинни постоянно сталкивалась с Колином, Гермионой и другими своими жертвами. С Гарри. Они простили её, целиком и полностью, даже намёком не вспоминая о случившемся, они не были серыми, они вызывали эмоции, но что это были за эмоции… уж лучше никаких, чем жуткий клубок из вины, стыда, отчаяния, благодарности и тоски. Джинни тянуло к ним со страшной силой, как мотылька к открытому пламени, особенно к Гарри, конечно, но она не смела пользоваться всеобщим незаслуженным великодушием и навязываться, чтобы оказаться принятой из жалости; и так было до ОД.

Прошлый год — совместные занятия и, больше всего, поход в Министерство — всё изменил: Джинни уже не была обузой, которую надо спасать, источником неприятностей, она стала товарищем, соратником, тем, кто сам может прийти на помощь в трудную минуту. И приходит.

Казалось бы, всё прекрасно, но одна проблема так никуда и не делась: Гарри. С остальными ей хотелось дружить, и Джинни могла с гордостью сказать, что своей цели достигла, но с ним дружить не хотелось. Хотелось легонько укусить за нос и щекотать, пока не выступят слёзы, хотелось небрежно поправить вечно перекошенный воротник мантии и подкладывать в тарелку самые аппетитные кусочки, хотелось увидеть его без очков и хмурой складочки между бровей, хотелось уверенно взять за руку и не отпускать, пока не надоест, то есть — никогда; но даже в самый жаркий и душный летний день, стоило ему задержать на ней свой взгляд чуть дольше или, того хуже, случайно коснуться хотя бы кончиками пальцев, её прошибал озноб, а сердце покрывалось ледяной коркой страха и неуверенности. Конечно, он слишком великодушен и добр, чтобы посмеяться над ней или сказать что-то неприятное, но словно наяву перед глазами вставали ярко написанные на его не привыкшем ничего скрывать лице удивление и жалость после её гипотетического признания; тем увереннее и небрежнее она пыталась себя вести, и получалось на удивление хорошо.

А некоторым мечтам суждено остаться мечтами.

Чтобы изгнать их и неподобающие мысли, Джинни в прошлом году решила попробовать старый добрый способ «клин клином вышибают», выбрав для этих целей из десятка кандидатов — удивительно, но многим она нравилась просто за внешность, хоть они совсем её не знали — Майкла Корнера, приятного в общении и симпатичного рейвенкловца. Расчёт оказался верным, даже, наверное, чересчур: он мог часами рассказывать ей что-нибудь увлекательное — с его точки зрения, — а она изредка кивала и думала о своём.

В один из летних дней, когда Гарри уже гостил в Норе, Джинни, получив очередное письмо от Майкла — не короче любого из Гермиониных эссе, как обычно, — не смогла заставить себя его прочитать и написала в ответ, что им нужно расстаться.

Кто знает, если бы Малфой не помешал ей в поезде нормально с ним поговорить, если бы не та безобразная сцена на перроне, сейчас Джинни встречалась бы с Дином, видит Мерлин, он делал для этого всё возможное.

А на днях выловил её после очередной квиддичной тренировки.

Джинни постоянно сравнивала Дина с Гарри — на самом деле она всех с ним сравнивала, — и результат выходил неутешительный: «Гарри никогда бы не…» и «А вот Гарри бы..» исчислялись сотнями, вот только одним из них было «Гарри никогда бы не стал встречаться с Джинни Уизли», поэтому, когда Дин попытался её поцеловать — последняя, отчаянная попытка убедить дать ему второй шанс, — она не стала сразу же его отталкивать. Он целовал её так, словно от этого зависела его жизнь, а она изо всех сил пыталась ощутить хотя бы тень тех чувств, бледное подобие того, что вызывал в ней Гарри одним своим присутствием на расстоянии меньше пяти футов, но не чувствовала абсолютно ничего.

Дин был хорошим парнем, просто он не был Гарри.

Мягко оттолкнув его, Джинни покачала головой и признала:

— Прости, но ничего не получится, — она развернулась, чтобы уйти и не смотреть на понурившегося Дина, не поддаться жалости — её идеал всё равно недостижим, так почему не сделать счастливым хоть одного человека, — и увидела Гарри, вместе с Роном стоявшего у подножия потайной лестницы, ведущей в гриффиндорскую башню. Он смотрел на неё иначе, словно впервые видел, а где-то на дне, как омут в болоте, притаилась злость. Может, на Дина, что тот мешал одному из лучших игроков — без ложной скромности, лучше неё играл только сам Гарри, а Кэти она уже ни в чём не уступала, несмотря на разницу в опыте — отдохнуть после тяжёлой тренировки, может, на Джинни, что она оказалась всего лишь обычной девчонкой, а не своим парнем, которым долгое время старательно притворялась.

Устроившему скандал Рону где-то в глубине души Джинни была даже благодарна, но всё равно не сумела сдержаться, чтобы не наговорить гадостей, выплёскивая затопившее её от взгляда Гарри чёрное отчаяние. Даже Гермиону приплела, хотя вот уж кто ни в чём не виноват совершенно, а теперь по полной огребёт от Рона за единственный поцелуй с Крамом, и тот, скорее, из научного интереса.