– Понимаешь, жена покою не давала, всю ночь мучила – хочу ещё, ещё давай! – отшутился он. Оказалось – удачно. Вся братия громко заржала.

– Да ну! – стал подыгрывать один из Арбалетчиков сверху. – Ну а ты чего?

– А я чего! На пятый раз портки напялил и сбежал! – Возница развел руками и скроил испуганную рожу.

– На пятый раз! – не унимался парень. – Ну ты, дедок, силён, мне бы так!

– Да и ты так сможешь, привяжи к своему красавцу карандаш потуже и вперёд! – Возница сделал неприличный жест и подергался туда-сюда. Парни просто падали от смеха.

– А у меня карандаша нету! – уже надрываясь и задыхаясь от ржачки, продолжал Арбалетчик. – Я ведь не писарь, у меня только стрелы! а стрелу привязать можно? Стрела подойдёт?

– Стрелу? Можно, – делаясь серьезным, парировал Возница, – только прежде ты на неё наперсток надень, чтоб девку насквозь не проткнуть!

– А у него такая девка, что ему впору не наперсток, а мой шлем на стрелу нацеплять! – вступил в игру другой Арбалетчик.

– Это плохо, – поддержал его Возница, – тебе, парень, девку надо менять! а то ты того и гляди в такую-то пропасть когда-нибудь и сам провалишься, придется тебя за ноги оттуда вытаскивать!

Все просто умирали со смеху, наржались и уселись играть в карты. Тем временем прибывали остальные телеги. Вскоре появилась Десятка на огромных конях, свора собак беспокоилась и тянула в сторону ворот, зная, что там им удлинят цепи и они смогут порезвиться, душа и терзая по дороге к месту назначения тушканчиков и ящериц, случайно оказавшихся на пути. Надзиратели прибыли последними, произвели построение, проверили запас воды, раздали корзины с провизией и двинули обоз на выход. Ворота поднялись и вновь опустились – это были особенные ворота в Городе, через них, кроме этого обоза, никто никогда не входил и не выходил.

…С ближайшего холма обозники увидели совсем рядом русло реки, в которое спускается дорога, а в нём, уже далеко впереди, двигающуюся в облаке пыли колонну Воинов со знаменами.

«Младшая рота», – вспомнил Возница и весь аж покрылся испариной от сознания того, что он задумал и что именно он собрался предпринять.

Рота, как всегда, шла пешим строем. Они вышли засветло из Западных ворот и достигли русла дорогой, идущей снаружи вдоль стен Города. До обоза доносились обрывки бравой военной песни, выкрикиваемой сотней звонких детских глоток. Впереди роты на коне ехал её бессменный командир – всем известный Сосна Сын-мира.

Его знаменитый шлем сиял и отбрасывал зайчики, так что издалека казалось – это само Солнце шествует впереди возбуждённой колонны. Этот ротник прославился среди народа своими интригами, которые он вечно затевал в военных кругах, драчливостью, пьянством и приближенностью к кому-то из Большой Тройки Горсовета.

Воины верили ему безгранично и старались быть похожими на него. Из года в год он уводил свои роты драться с проклятыми иноверцами. Сегодня после долгих совместных тренировок и множества учебных боёв Сосна Сын-мира снова вёл свою очередную роту на убой, весело и торжественно!

Возница шёл в обозе вторым. Он не мог оторвать глаз от исчезающей за поворотом колонны. Неожиданно он почувствовал себя дурно, в глазах потемнело и задрожало, с яростной силой вновь и вновь, вместе с ударами крови в висках, в очумевшей от страха за собственные мысли голове застучал неожиданно простой вопрос: что происходит? а что, чёрт возьми, происходит?

Опять вспомнилась эта недобитая девчонка с улицы Мессии. Слава Богу, все обошлось. Наверное, обошлось. Но ведь она-то знает, знает! Она теперь знает, что там происходит. Она знает теперь обо всем… О всей нашей жизни.

Я тоже узнаю. Я сегодня же всё и узнаю, будь я неладен!

Солнце поднималось всё выше, обоз вышел на обычную позицию и остановился. Восемь Десятников ускакали вперед. Возницы расположились в тени своих телег, накрыв лошадей холщевыми попонами и прячась от беспощадного солнца. Двое Десятников спешились и уселись в тени оливкового дерева на высоком берегу. Привязанные длинными цепями к оливе собаки выслеживали ящериц и периодически цапались между собой. Надзиратели расположились поодаль, отчитывая за что-то Счётчика. Водовоз уже отправился собирать хворост. Вскоре он, зазевавшись, удалился достаточно далеко, и его остановил резкий свисток Десятника. Он торопливо вернулся, сбросил хворост и забрался в тень своей бочки. Началось ожидание.

Никогда ещё Возница так не нервничал. Он знал, чего он хочет, понимал, что вряд ли сможет это осуществить, но любопытство и решимость уже настолько созрели в нём, что впервые в жизни он испытывал такое возбуждение, по сравнению с которым ни страх наказания, ни сладость женщины, ни винный хмель ничего не значат! Он как будто сошёл с ума.

Чтобы не выдать себя и немного успокоиться, он затеял перепалку с молодым Возницей из-за удобного плоского булыжника, который всегда считал своим и использовал как табурет. Перепалка чуть было не переросла в драку. Толкались и махали руками друг у друга перед лицом, кричали, как принято, плевались, но не дрались – за драку накажут…

Никогда! Никогда она не могла спокойно возвращаться из похода – её будто что-то давило сзади, будто вся энергия смерти холодила её круп.

Equus caballus[11] была уже старой заезженной лошадью. В обозе товарки помоложе, бывало, вздыхали тяжело, нервно ржали, дергались или даже кусались – не от легкой, конечно, жизни. Ну и что? Получали кнут! Она же была терпеливой и безропотной, тихой и трудолюбивой, она сама, понимая безвыходность своего положения, приучила себя к тупому спасительному автоматизму – так жить было легче.

Заставив себя принять неизбежность происходящих в её жизни удовольствий или неудовольствий, она обрела некую степень свободы – свободы от переживаний.

Ни жара, ни палящее солнце, ни больно кусающиеся оводы, донимающие лошадей, которые дергались и нетерпеливо переминались с ноги на ногу, ни дождь, порой застающий обозных кляч в непривычной тесноте улиц на скользком булыжнике да без всяких попон, ни противные Canis vulgaris, считающие своим долгом облаять оказавшуюся в их зоне влияния лошадь, а если та не обращает внимания, даже и куснуть её за лодыжку, короче говоря, ничто не могло вывести старую Equus из состояния тупого защитного безразличия.

Когда страшно тёр хомут, когда сбивались или растрескивались копыта, когда зудела и чесалась давно не мытая, искусанная насекомыми шкура, Equus только ещё больше отрешалась от бытия, уходя в некий сон с открытыми глазами. За это её и ценили, за это её и старого Возницу и держали в обозе. Исправно работать – вот их назначение.

Она была одной из немногих лошадей, которые спокойно ходили в шорах и никогда не артачились – так даже удобней. Пусть человек определяет, как и куда ему ехать, а её дело – чутко слушаться поводьев и сквозь бесконечную дрёму слушать единственный голос – голос Возницы. И выполнять его команды.

Иногда она болела, но от работы это, естественно, не освобождало, Хозяин, однако, неплохо разбирался в её состоянии и становился в такие дни более внимательным: усиленно кормил, берёг от перегрева или переохлаждения, бывало, даже добавлял какой-то горькой дряни в овёс или в пойло. Приходилось употреблять.

Equus уже не помнила себя юной, период жеребячества напрочь стёрся из её памяти. Лишь иногда в тишине душных ночей ей вдруг мерещились какие-то зелёные сияющие пространства, какие-то очень большие тенистые деревья, множество пёстрых домашних птиц. Её посещало необыкновенное чувство лёгкого бега, почти полёта. И радость, и восторг!

Тогда она, вздрогнув, просыпалась, глубоко и шумно дыша, переступая, фыркая, распугивая ночной суетливый народец – мышей да крыс, которые бросались врассыпную из-под её ног, а иногда даже и скатывались с её спины. Ничего, совсем не вредные соседи. Много они всё равно не съедают, подбирают остатки.