***
Конечно, дверь он открывает не сразу, но и не держит у входа, как раньше. Отступает, пропуская меня внутрь квартиры, ждет пока я скину обувь и дальше идет уже только со мной.
— Ты поел? У меня ничего нет, но можем заказать.
— Поел. Все в порядке, пи. А ты сам?
— Нормально. Я не хочу.
Чуть хмурюсь, осматривая его худую фигуру. Он, конечно, вообще не склонен к полноте, но в последнее время мне его вид совсем не нравится. Завтра точно устрою ему такой обед, что он из-за стола без помощи не поднимется.
— Давай просто ляжем спать, Крист. Пожалуйста. Я правда безумно устал.
Я согласно киваю. Ему действительно нужно отдохнуть, а я так и не пришел к какому-то решению, просто чувствую, что пожалею, если позволю ему остаться одному. И, наверное, мои бывшие подружки были правы — я законченный эгоист, но…
Осторожно прижимая его ближе к себе полчаса спустя, знаю, что здесь и сейчас счастлив не только я. Напряжение, которое сковывало пи даже во сне, постепенно исчезает под моими невесомыми прикосновениями, успокаивая его уставшее сознание. Ему тоже легче со мной. И это безусловный факт.
На этот раз утром первым просыпаюсь я. Полежав еще с десять минут и насладившись приятным ощущением обнимающей меня руки Сингто, решаю, что сегодня моя очередь будить кое-кого. А, учитывая его вчерашнее рвение, с меня причитается не меньше. Счастливо улыбнувшись, скидываю одеяло прочь, осторожно выбираюсь из-под руки все еще дремлющего Прачаи и, перевернув его на спину, начинаю свое исследование его тела.
Конечно, за прошедшее время я уже выучил его самые чувствительные места и беззастенчиво этим пользуюсь. Веду языком по рельефным мышцам, иногда замирая, чтобы прижаться губами к гладкой коже, вдохнуть ее запах. Мучаю сначала невесомыми, а потом все более дразнящими, прикосновениями затвердевшие соски. Оставляю по всему его телу легкие метки, пусть таким примитивным, но действенным способом утверждая на него свои права. Наслаждаюсь восхитительными звуками, что наполняют комнату…
— Крист… Крист… — тихие стоны, мечущегося по простыням парня, по-прежнему принадлежат еще не совсем проснувшемуся человеку и, наверное, мне стоит стараться чуточку лучше, раз он никак не может полностью очнуться. Хмыкаю и веду раскрытой ладонью по уже давно напряженным мышцам пресса, лаская, постепенно спускаясь все ниже… — люблю… тебя…
«Люблю… люблю…люблю»… Бесконечным эхом в ушах, и я, отчаянно моргая, встряхиваю головой, пытаясь развеять внезапные галлюцинации, не веря… Но губы Синга по-прежнему что-то шепчут, и я, как он когда-то, безумным рывком за мгновенье оказываюсь над ними. Но не за тем, чтобы остановить их, а чтобы всмотреться в каждое движение, вслушаться в каждый звук… получить это слово, произнесённое его голосом. И это не мое больное воображение, не дикая запретная мечта. Он действительно это сказал. Сам. Пусть во сне, измученный и возбуждённый, совсем не осознающий происходящего… но это счастье, в миг выбившее весь воздух в легких, прошедшее по венам раскаленной магмой и застывшее в моих глазах предательскими слезами, уже никто не отнимет.
Обессиленно опускаюсь на его тело под собой, пряча лицо в сгибе его шеи. Чуть-чуть. Хоть немного времени, чтобы мое остановившееся сердце, могло снова забиться, иначе я просто не выдержу. Лишь пара секунд безмолвия, но и их достаточно, чтобы понять…
— Крист? — родной голос, раздавшийся спустя подаренные мне мгновения, чуть напряжен и уже абсолютно осознан, что не удивительно. Я вовсе не пушинка, чтобы он мог продолжить скитаться в своих снах под моим весом. И пусть не так я хотел его разбудить, но это больше не важно. Ведь единственное, что нужно сделать сейчас…
Я опираюсь на руки и чуть приподнимаюсь, чтобы посмотреть прямо в его черные, заполненные легким недоумением и безграничным теплом, глаза. Прости, пи. Теперь я знаю, что могу отдать, и сейчас ты меня не остановишь.
— Я люблю тебя, Сингто Прачая Руангрой.
Комментарий к Часть 19. Крист
Посвящается всем авторам, что вкладывают душу в свои работы. Творите то, что дорого вам. Это самое важное.
========== Часть 20. Крист ==========
— Я люблю тебя, Сингто Прачая Руангрой. — четко и уверенно, не оставляя сомнений в том, какие именно слова были произнесены. Расплываясь в самой счастливой улыбке за всю мою жизнь, наверное. И здорово, что ему нравятся мои ямочки, потому что сейчас они совершенно точно обозначаются на моих щеках, и с этим уже ничего не поделаешь. Так же, как с заполнившим меня чувством невесомости, убедительно доказывающим, что на самом деле люди летать умеют. Просто нужно быть не одному, а с тем, кто тебе по-настоящему дорог.
С нежностью всматриваюсь в теплоту глаз напротив, собираясь сказать что-то еще, наверняка, безрассудно-глупое, рвущееся из души безудержным потоком обожания, но… не успеваю. Стремительно расширяющиеся зрачки моего пи за долю секунды затапливают радужку, и, как тогда, в наш первый день вместе, весь свет, мерцающий в них, смывает грязной волной тяжелого, давящего, почти животного ужаса… Снова. Будто я не в любви ему признался, а убить пообещал.
Счастье, еще мгновение назад неистового требующее быть подаренным ему, замирает, тускнеет и как-то неловко сжимается, окрашиваясь темными тонами боли. Мало. Даже этих слов, наполненных искренностью. Даже чувств, отданных без остатка — ему все равно не хватает. Ведь он… о моей любви тоже знает: давно и гораздо больше меня самого. Только принимать не собирается. Почему?
— Крист, слезь с меня, пожалуйста. И иди в душ, раз проснулся. — тихий, подчеркнуто спокойный тон мало вяжется с мучительно искаженными чертами лица и уже закрытыми глазами, но его можно поздравить: голосом он владеет идеально. Ни злости, ни укора, ни того самого страха, столь очевидно разъедающего его душу. Ничего. Как будто не было моих слов. Как будто не было слов, что шептал он.
— Ты меня слышал, пи?
— Да.
— И что я сказал?
Он чуть вздрагивает и вновь медленно открывает глаза. Сам ненавижу себя за это упрямство, но и он свихнулся, если считает, что я позволю ему сбежать, после того, что между нами было. Он не может, не смеет быть таким трусом. Ведь он тоже…
Тоже. Лишившись последней защиты в виде опущенных ресниц, черные глаза смотрят прямо и больше не пытаются скрыться, позволяя увидеть в них все то, что запрещено произносить губам. Безмолвно крича, как чудовищно он измучен. Странным противостоянием с самим собой, со своими чувствами, которые столь же очевидны, как и его дикий страх, с виной… что сжигает дотла. Со всем тем, что дает жизнь прозрачным каплям, что стремительно появляются и, не задерживаясь на ресницах, соскальзывают вниз по смуглой коже, оставляя на ней лишь легкий влажный след — совсем незаметный, но отпечатывающийся в моем сознании еще одним кристально ясным пониманием. Нельзя. Ломать его сейчас не просто жестоко — бесчеловечно. Это я не умею ждать, а он совсем другой. И сам должен понять, как справиться с тем, что его терзает. Только вот это не значит, что я буду покорно стоять в стороне или позволю забыть…
— Я люблю тебя, Сингто Прачая Руангрой. — повторяю немного тише и опускаюсь на простыни сбоку от него, тяну в свои объятия уже ощутимо вздрагивающее тело, крепко прижимаю к себе, продолжая шептать. — Очень люблю. Но ты — придурок, и сам знаешь об этом. Я, кстати, тоже. Не смогу тебя отпустить. Давай, прекратим, а? Ну зачем нам это? Кому от этого лучше? Прошу, пи. Ты же умный, прекрасный, самый лучший на Земле…
Осторожно поглаживаю его спину, не задумываясь над тем, что срывается с моих губ, все равно он тоже вряд ли это понимает. Расслабляется медленно, с трудом, хотя неровный ритм его сердца, который я ощущаю всем телом, все-таки постепенно успокаивается. А через несколько минут я уверенно расцепляю руки, выпуская его на призрачную свободу, зная, что он уже внутренне собрался и готов встретить любой мой удар. Как будто я смогу сделать это сейчас, когда его слезы еще не высохли на моем плече. Глупый пи.
