О том, что он застрял в теле Роджерса навечно думать не хотелось — его устраивало свое собственное, любовно созданное единолично, тяжким трудом, диетой, упражнениями и упрямством.

Переселиться в Роджерса было все равно что из теплого, лично построенного, оборудованного дома мечты переселиться в Букингемский дворец с чаем по часам и кучей условностей. Для кого другого это может и сработало бы, но Брок любил свое тело и хотел его назад, благо, Роджерс держал слово и не наел ни единого грамма.

Он теперь думал о Роджерсе иначе, да что там, уже тот факт, что он вообще стал занимать в мыслях Брока столько места, было плохим признаком, и совершенно неясно было, как из этого выбираться.

И надо ли.

— Я хочу зефир, — сказал вдруг Роджерс, отвлекая его от дороги — они ехали домой, и даже вовремя. — У меня дефицит калорий, и я хочу зефир, — он показал Броку программу подсчета сожранного, установленную на телефон, и Брок вдруг подумал, что все это зашло так далеко, как только могло зайти и, что бы ни случилось в дальнейшем, лично для него рыпаться и пытаться соскочить поздновато.

— Хорошо, — неожиданно легко согласился он. — Зарулим в супермаркет.

— Вот так просто? — прищурился Роджерс, который наверняка намухлевал с программулиной и ожидал нудного пересчета калорий. — Никакого “после тренировки”. Или “четвертинку и только понюхать”?

— В жизни, Роджерс, иногда нужно просто заткнуться и съесть пончик.

Он посмотрел на Брока так, будто вот только что понял все про него, без слов и нудных объяснений и стало понятно, почему люди вообще заводят отношения — чтобы рядом был тот, с кем иногда слова не нужны в принципе.

— Добрый вечер, мисс Джонс, — Роджерс приветливо помахал зефиром, и Брок закатил глаза. — Как дела у Энн?

Зачем он это делал, перестало быть для Брока загадкой уже на следующий день переезда к Роджерсу.

— Так Энн замуж выходит, — с едва заметным оттенком превосходства ответила старая перечница. — Так Стива твоего и не дождалась.

Роджерс изобразил на лице смесь огорчения и радости, и Броку показалось на мгновение, что он прямо заявит о причине такого интереса к судьбе Энн, счастливо избежавшей незавидной участи жены национального достояния. Но тот играл тоньше:

— Приходите к нам на чай. Часам, скажем, к семи?

Старушка что-то невнятно ему пообещала и скрылась в доме.

— Так бы и сказал, что зефира тебе мало и “съешь пончик” ты воспринял буквально.

— Мисс Джонс сама печет те пироги, — без тени раскаяния заметил Роджерс (он вообще редко — никогда? — испытывал чувство вины, и это для Брока в свое время стало открытием). — Неужели ты до сих пор не оценил ее талант?

— Что я оценил, так это твой талант поворачивать все по-своему, хоть потоп, хоть зомби апокалипсис.

Роджерс подошел ближе, положил руки Броку на плечи и сказал с той звериной серьезностью, с которой излагал параметры миссии:

— Никому не говори. Это засекреченная информация. Мне придется тебя убить.

Брок заржал раньше, чем тот успел договорить, и через секунду они уже целовались как сумасшедшие, успев нагулять аппетит аккурат к семи часам.

Мисс Джонс действительно пекла потрясающие пироги, и Брок, засыпая и чувствуя навалившегося сверху Роджерса, подумал, что неплохо бы позвать ее к ним экономкой, когда все вернется на свои места и угроза очутиться в раскормленном Роджерсом теле минет окончательно.

Удивиться этим мыслям он не успел: Роджерс умел сжигать калории так, что после этого не всегда оставались силы душ принять, не то что удивляться глупым мыслям о совместном будущем.

***

Проснулся Брок от того, что дышать под Роджерсом стало невозможно, хотя до этого он легко поднимал его, делая вдох, и никому из них такая поза сна не доставляла неудобств. И вот сейчас он даже шевельнуться не мог — будто бетонной плитой придавило.

— Слезь, — прохрипел он, пытаясь опереться на затекшую руку и скинуть Роджерса с себя. Задницей ощущался утренний стояк Роджерса, но, откровенно говоря, сейчас этот факт не производил на Брока должного впечатления. — Род… жерс.

— Мгм. Что? — Роджерс потерся стояком о Брока и потоптался на нем, как десятикилограммовый кот, пытающийся улечься на носовом платке. — Какой ты горячий.

Брок наконец столкнул его с себя и огляделся. В нос и в уши будто засунули вату — он даже тиканья часов на первом этаже не слышал. Задница ощущалась приятно растянутой, хотя — пришла следом мысль — это он вчера был сверху. К обоюдному удовольст…

— Вернулось, — сказал Роджерс, и Брок понял, что тот звучит знакомо, но неправильно. Он посмотрел на свои смуглые ладони, потер уютную поросль на груди и выдохнул:

— Слава яйцам.

— Кстати о них, — Роджерс оттянул вниз свой монстрочлен и многообещающе ухмыльнулся. “Улыбка засранца” его родному лицу шла несоизмеримо больше. От вида этих полных губ, которые он теперь мог поцеловать по-настоящему, не глядя в зеркало, не представляя, что все по-настоящему, задница с предвкушением сжалась.

— Отсоси мне, — хрипло попросил Брок. — Господи, хочу увидеть, как ты сосешь. Вот этим своим ртом.

— То есть твой рот тебя не устраивал, — Роджерс, явно красуясь, потянулся всем своим охуенным телом, а потом выверенно-аккуратно навалился сверху (у Брока в его теле никогда так не получалось) и поцеловал.

Господи, Брок забыл, насколько вкусным может быть другой человек. Не то чтобы в теле Роджерса у него в последнее время были проблемы с распознаванием вкуса — чертова защитная пленка просто не успевала нарасти — они с Роджерсом постоянно (и активно!) использовали его тело по назначению, — но в своем теле все, кроме звуков, ощущалось острее. Он всегда был чувствительным, но сейчас, на контрасте, после месяцев в теле Роджерса, которое нереально трудно было раскачать, он просто плавился от одной мысли о губах Роджерса на своем члене.

— Хорошо, — жарко выдохнул Роджерс, прикрывая глаза. — Господи, мне в своем теле в жизни так хорошо не было. Ты ничего тут не забыл?

— Смазку. В твоей великолепной жопе.

Роджерс, судя по ощущениям, поджал булки, пытаясь определить, наебывают его или нет. Эта его манера доверять, но проверять Брока очень веселила.

— Пролет, — усмехнулся тот, определив, видимо, что смазка таки осталась в тумбочке. — Придется этой заднице снова принимать удар на себя.

Брок даже придумал, что ему ответить об ударах, в рифму и почти прилично, но Роджерс ужом скользнул вниз и взял член Брока в рот. Идеально выверенным, длинным движением, так что все мысли из головы выдуло.

Что ж, Роджерс теперь знал тело Брока лучше, чем он сам. Потому что как он догадался, что от вылизывания задницы Брок просто теряет даже минимальную способность соображать.

О да, он тоже доводил Роджерса до невменяемости и теперь огребал обратку: влажные, упорные движения языка, будто ленивые, но выверенные до мельчайшей детали; касания крупных пальцев ровно там, где нужно, пухлые розовые губы, растянутые вокруг члена, упругая, сочная теснота рта.

Не нужно было притворяться — Роджерс знал его как облупленного. Не надо было доказывать, что ты самец, и меряться членами. Можно было расслабиться в знакомых руках и кайфануть.

Когда Роджерс толкнулся в него одной головкой: дразняще, медленно, — Брок уже почти орал.

— Давай, давай же, детка.

— Будто я не знаю, чего ты хочешь, — в ухо ему произнес Роджерс и принялся его трахать: неглубоко, почти нежно, дразня чувствительный вход. Он наверное мог так часами, но сердечный приступ не входил в планы Брока, поэтому он прихватил его за загривок ладонью, так, как сам очень любил, и сжал пальцами сосок, выкручивая его чувствительность на максимум.

Роджерс сладко, коротко ахнул, по его тяжелому телу прошла крупная дрожь, и он со стоном зачастил, все так же неглубоко входя. Брока выгибало под ним, но кончить он пока не мог — балансировал на самом краю, мучительно, почти больно. Это было охрененно.

— Горячий, — заполошно прошептал Роджерс: распаленный, с залитыми румянцем щеками. Прекрасный — понял вдруг Брок. — Всегда такой…