Брока накрыло от ощущения нужности, какого-то восторга, идущего от обычно сдержанного Роджерса, и он потерялся в этом, на мгновение ощутил себя ими обоими, был будто одним человеком, разделенным надвое — странное, новое, очень личное ощущение, самое странное за всю, пожалуй жизнь, и от этого стало вдруг так хорошо, будто он снова вернулся из долбаной пустыни домой. Вернулся, хотя шансов было исчезающе мало.

— Я — тебя, — еле ворочая языком, произнес Брок, когда Роджерс, отстрелявшись, улегся на него и замер, уютно дыша в шею. Как хорошо-то, господи. Неужели может быть так хорошо?

— А то, — отозвался Роджерс, щекотно фыркнув. — Как только силенок накопишь.

— Ты на “слабо” меня берешь, что ли, жопа ненасытная?

— По себе судишь? — Роджерс чувствительно толкнулся в него, снова твердый. — Потому что я могу так весь день.

— Я знаю, знаю, — выдохнул Брок, снова заводясь с полоборота. — На спину, детка.

Роджерс, хмыкнув, легко перевернул их обоих, оставшись внутри. Броку захотелось позволить ему продолжить, и в то же время — самому взять его, точно зная, как сделать так, чтобы эта ледяная глыба орала в голос и требовала еще.

— Я — тебя, — повторил Брок, целуя (почти кусая) Роджерса.

— Жду с нетерпением, — Роджерс раскинулся под ним, и когда Брок соскользнул с члена, со смаком потянулся.

От вида его крепких длинных ног, от его запаха, который снова ощущался чужим, хоть и знакомым до мельчайшего оттенка, от сладостного предвкушения удовольствия возбуждение накатило с новой силой.

Брок провел ладонями по нежной коже внутренней части бедер, дурея от покорности, с которой Роджерс раздвинул ноги, от вида тяжелого члена и крупной мошонки.

— Хочу вылизать тебя, детка, — признался Брок. — Блядский боже, как я хочу тебя. Вот так, а не видя перед собой… себя.

— Сочувствую твоему горю, — Роджерс старался выглядеть серьезным, но у него не особо выходило. — И, честно говоря, ничего не имею против.

Будто он когда-то имел что-то против.

Боже, Брок чувствовал себя так, будто ему месяц не давали. Весь Роджерс — голый и готовый к траху — лежал под ним. И ухмылялся. Правда, ровно до того момента, как Брок, куснув его за губу, с четко выверенной силой сжал соски. Розовые, моментально затвердевшие бугорки, чуть припухшие, сладкие, они наверное будут сниться Броку, когда все закончится. Но здесь и сейчас у него для них есть лучшее применение.

— Ч-черт! — для людей, считавших, что Роджерс не выражается, у Брока были плохие новости. — Сильнее.

Роджерс с явным трудом выпустил плечи Брока и ухватился за изголовье кровати.

— Продолжай просить, детка, мне нравится.

Остроумно ответить Роджерс не смог — Брок обвел языком его соски — медленно, сначала один, а потом другой — и снова выкрутил их пальцами, наблюдая, как дергается красивый ровный член, пачкая смазкой идеальный живот.

Как он тащился от него, господи. От всего Роджерса целиком и от некоторых частей его тела в частности. Он был вкусным. Весь, от крепкой горячей шеи до бархатистых яичек и шелковых с изнанки бедер. Ниже Брок пока не проверял.

Роджерс стонал так умопомрачительно, что кончить можно было только от этого: от рваных, чуть заглушенных плечом стонов и вида порозовевшей молочной кожи.

Когда Брок сунул сразу два пальца в его тщательно вылизанную розовую задницу, Роджерс издал потрясающий звук: что-то мурлычуще-нежное, беспомощное и в то же время требовательное, что у Брока на мгновение потемнело перед глазами. Не финишировать прямо так, с пальцами в охуенно тесной, жаждущей члена заднице было нечеловечески трудно, но Брок удержался на самом краю.

— Давай же, давай, — Роджерс обхватил его ногами, которыми наверняка мог раскрошить бетонный столб, и потянул на себя. Брока заводила его сила, тщательно контролируемая даже теперь, временная податливая покорность, проклюнувшаяся чувственная жадность, с которой он тянул его на себя.

Брока заводил он весь: разгоряченный, выглядящий почти смущенным, и в то же время — открытый на том самом очень личном уровне.

Господи, это было охуенно. Да, и с этой стороны тоже. Роджерс тихо, маятно выдыхал, отчего его охуенные сиськи с вершинками розовых сосков рельефно проступали под тронутой румянцем кожей. А Брок старался не кончить, едва коснувшись членом его вылизанного, блестевшего от смазки входа.

Рот Роджерса приобрел форму идеальной буквы “О”, когда Брок протиснулся достаточно, чтобы надавить на обнаруженную опытным путем простату.

— Боже, — простонал Роджерс, а потом прижал колени к груди, раскрываясь до предела, алея скулами и терзая несчастное изголовье. А заодно и Брока, потому что он не мог не смотреть вниз, туда, где его член почти до боли обхватывало горячей теснотой, не мог не касаться растянутых вокруг члена мышц, и еще много всяких “не”, из которых Роджерс, казалось, состоял целиком.

В Роджерса невозможно было не влипнуть, но в момент, когда он двинулся навстречу, уперевшись розовыми пятками в матрас, Брок запретил себе думать о том, что будет потом. У него было здесь и сейчас.

— Обожаю твои сиськи, — признался Брок, обхватывая их ладонями и едва не давясь от жадности. Роджерс снова сжал его ногами и, подавшись навстречу, насадился до упора, облизал губы и уточнил:

— Только их?

Броку было что на это ответить, но Роджерс так сладко сжимался на члене, глядя из-под опущенных ресниц, что слова застряли в горле. До поры.

Брок смог. Заставил любовника кричать от кайфа и кончить одной задницей, трогательно прижимая колени к груди и пачкая спермой идеальные сиськи. С самого Брока семь потов сошло, поэтому он просто упал мордой в эти самые сиськи и ненадолго умер — настолько круто это было, будто на пределе человеческих сил.

Он бы задремал прямо так, удобно устроившись сверху, но у Роджерса взвыл будильник — новый день неумолимо наступал и, откровенно говоря, в жизни было дофига менее приятных, но более насущных дел, чем секс. Даже с таким желанным любовником, как Роджерс.

— Не пойдем никуда, — решил вдруг тот, в который раз удивляя Брока и накидывая на них обоих одеяло. — Даже в душ. Напишу Брюсу, что обратный обмен дался нам нелегко.

Он потянулся за телефоном, и Брок в блаженстве закрыл глаза — еще хоть пару часов, он же был хорошим, правда?

***

Их не трогали до обеда, а потом началось: ощупывания, тыкания зондами во все условно-доступные места, множество распечаток, голограмм и проекций, тесты, хмуро-удивленные лица научников вокруг.

— Как далеко вы… — Беннер подкручивал какие-то диаграммы на прозрачном экране и почти не смотрел на них с Роджерсом, но вопрос видимо был действительно важным, а потому он все-таки глянул на Роджерса поверх очков, прежде чем продолжить: — Что вы делали, когда это произошло?

— Спали, — невозмутимо ответил Роджерс и даже не соврал.

Беннер вздохнул и продолжил задавать наводящие вопросы:

— На каком расстоянии вы были друг от друга? Прости, я понятия не имею о планировке твоего дома, а потому прикинуть хотя бы примерно расстояние между спальнями…

— На нулевом, — так же невозмутимо ответил Роджерс, и Старк, как раз ворвавшийся в лабораторию, аж забыл поздороваться в своей обычной манере.

— Можно… точнее? — спросил Беннер.

— Брюс, — с выражением лица “я понятия не имею, как это прозвучало” ответил Роджерс. — Кто из нас математик? В моей системе координат ноль — это ноль.

— Вы э…

— Я в теле Рамлоу лежал на его… на своей спине. Сверху, — зачем-то уточнил Роджерс.

— А одежда на вас была? — жадно спросил Старк. — Ну просто вдруг ты — не знаю — по ночам мерзнешь?

— Не было, — ответил Роджерс все с тем же выражением лица, знакомым любому бойцу по совместным с Капитаном миссиям.

Брок наконец-то удостоился взгляда Старка.

— Неожиданно, — наконец, заключил тот. — Но предлагаю обсудить животрепещущие подробности грехопадения последнего оплота нравств…

Брок, наверное, все-таки фыркнул, потому что Старк замолчал на полуслове, а Роджерс скроил лицо “Капитан Америка осуждает тебя, сынок” и “Я был с тобой в разведке в последний раз, Родина тебя не забудет”.