Он был тугим. Тело, конечно, принадлежало Броку, но дело было в том, что Роджерс, похоже, не умел не напрягаться там, где не нужно, и сжимался на пальцах так, что они немели.

— Не жадничай, детка, — Брок вытянулся рядом и говорил Роджерсу прямо в ухо. — Я знаю, как сделать тебе хорошо. Просто не зажимайся и не нервничай. Все свои. Вон, даже твой перемороженный кусок мяса потеплел.

Роджерс толкнулся бедрами, насаживаясь на пальцы, и застонал. Брок любовался им. Непривычным темным румянцем на щеках, пробивающейся щетиной, прикрытыми от смущения глазами. Он смотрел на так неподходящее Роджерсу тело, но видел только его — жадного и вместе с тем смущенного, открытого и все равно зажатого.

Брок был сейчас даже рад, что все так случилось — глядишь, найдется решение их проблемы, а кэп уже втянется. Подсядет на удовольствие от ебли, как все нормальные люди.

А может — если совсем повезет — он подсядет на Брока. Уж он-то постарается.

Роджерс трахал себя пальцами Брока, неглубоко и часто насаживась на них, пряча лицо в подушке и ею же глуша стоны.

— Не выйдет, — почти отчаянно сказал он, открыв глаза. — Сделай что-то. Так я и сам могу.

Вот сейчас Брок его узнавал: требовать, даже когда ситуация совсем не располагает, — это про Роджерса.

— На что конкретно ты согласен? Дашь мне себя трахнуть?

— Технически, — ухмыльнулся Роджерс, — это я тебя трахну.

— Не скажи, — Брок, конечно, офигел от такой наглости, но решил, что с его небогатой мимикой вполне можно это скрыть. — Мы оба будем знать, что к чему, верно?

— Ну если мы все выяснили, может ты уже…

Брок уткнул его обратно в подушку и сделал вид, что не расслышал скептического фырканья — он собирался заставить его выть от желания кончить.

И он заставил: трахал пальцами, растягивая под себя, стараясь не задевать наверняка уже чувствительную простату, только вход.

— Черт, — процедил Роджерс сквозь зубы, — черт бы тебя…

О да, он был на грани.

— Скажи это.

— Иди ты.

— Скажи, детка, и я дам тебе то, чего ты хочешь.

— Трахни меня. Но потом я тебе…

— О да, это работает в обе стороны.

Боже, это было возможно только с закрытыми глазами. Гиперчувствительность тела, доставшегося Броку, чуть поутихла, но ровно до того момента, как он коснулся крупной головкой чуть припухших мышц собственной задницы. Это было дохрена странно: знать, как это ощущается оттуда, снизу, и в то же время предвкушать, как он натянет Роджерса.

Он долго дразнил его, толкаясь у самого входа, раздвигая тугие мышцы одной головкой, и снова выходя, а Роджерс загнанно, хрипло выдыхал под ним, но упрямо не тянулся даже подрочить, только стонал и периодически хватал Брока за задницу, пытаясь поторопить.

Ха, не на того напал! Брок натянул его ровно за мгновение до того, как тот озверел окончательно, и сразу взял хороший темп. Роджерс податливо гнулся под ним, подмахивая с такой страстностью, что пожалуй суперсолдатские сила и выдержка оказались как никогда кстати.

— Да-да-да, — выдыхал Роджерс пересохшими губами и тянулся за поцелуем, трахал рот Брока языком, сжимаясь на члене, будто там ему было самое место.

Словно они не от безысходности и любопытства оказались в одной койке. Господи, да у него искры из глаз посыпались, когда Роджерс, прикусив его губу, принялся дрочить себе — быстро, жестко, жадно сжимая в себе.

— Блядь, — прохрипел Брок, кончая глубоко внутри замершего от наслаждения Роджерса, ошалело прислушивающегося к себе.

— Это было… — произнес Роджерс и рухнул на постель. — Черт, это хорошо. Это охуенно. Это всегда так?

— Знаешь, я тоже обделенным себя не чувствую. А еще жрать хочу.

— На временном всплеске чувствительности еда не должна быть настолько безвкусной, — признался Роджерс, вытирая мокрые от спермы бедра. Вид у него был довольный.

— То есть чтобы жрать нормально, тебе все время нужно трахаться?

Роджерс застыл на мгновение, будто такая мысль даже не приходила ему в голову, а потом фыркнул.

— Боюсь, тогда мне придется заниматься только этим. Что, как понимаешь, невозможно. Там есть еще пицца? Эй!

Брок не собирался просрать возможность вкусно — и безнаказанно! — сожрать пару тысяч чертовых калорий, поэтому у Роджерса не было ни единого шанса на оставшуюся с ужина пиццу.

— Кто первый встал — того и тапки, — уже из коридора озвучил Брок и понесся вниз, перепрыгивая сразу через половину ступенек лестницы.

— Оставь мне! — заорал Роджерс и, кажется, упал с кровати. — Рамлоу, не будь говном!

— Ха, — коробка уже была у него в руках, — вымыть бы тебе рот с мылом! Боже, какая вкуснота! Роджерс, надо драть тебя чаще! Если бы я мог жрать только после ебли, я бы из койки не вылезал!

— В жизни есть вещи важнее, — неубедительно заявил голый встрепанный Роджерс, пытаясь отнять у него оставшиеся три куска вкуснейшей (хоть и уже остывшей) пиццы.

— Неа, сладенькая булочка, я выше, — Брок поднял коробку над головой и тут же полетел на пол — Роджерс умел играть нечестно. И делать подсечки тоже. — Не ешь с пола!

— Быстро поднятое упавшим не считается, — с набитым ртом сообщил Роджерс и ухмыльнулся до того нагло, что тут же захотелось дать ему по зубам.

***

До понедельника Брок, кажется, влюбился. Без металлической чешуи Капитана Стив был удивительно юным, каким-то неиспорченным (несмотря на то, что в постели быстро перестал смущаться и так плотно взял Брока в оборот, что все выходные он ел как человек, а не как грешник, наказанный за чревоугодие) и созвучным Броку в чем-то главном.

Не то чтобы Брок когда-то искал в ком-то эту созвучность, впрочем, но стоило присмотреться к Стиву и стало понятно: вот она. Та неидеальная, но приятная во всех отношениях совместимость, когда человек, с которым приходится проводить двадцать четыре часа в сутки, не раздражает. Даже когда делает не то и не так, как тебе хочется — это, скорее, забавляет.

Ему не приходилось ломать себя, подстраиваться и наступать своей песне на горло. Конечно, они оба были еще теми подарками судьбы, но отчего-то чужие изъяны не действовали на нервы, а будто дополняли его собственные несовершенства.

А еще они оба оказались повернутыми на спорте. Брок тренировался почти каждый день по специальной программе, чередуя силовые, кардио и единоборства, и Стив с удовольствием согласился позаботиться об одолженном ему теле так, как хотел Брок. В обмен на ответную услугу.

Что ж, поднимать на грифе почти тонну Броку понравилось. Он был уверен, что в тренажерке Роджерса специальный пол — он не провалился по колено, вытолкнув в приседе шесть своих обычных норм. К этому легко было привыкнуть, и Роджерс первое время испытующе смотрел на него, будто ожидал, что Брок понесется пить кровь окрестных младенцев и есть котят живьем. Можно было быть уверенным: если у Брока вдруг сорвет крышу от вседозволенности, Роджерс найдет способ его остановить.

Эта его несгибаемость — понял вдруг Брок — не зависела от физической формы. Роджерс был таким изначально, немногочисленные хроники не врали. Сделайся он хоть пятифутовым доходягой, весящим как котенок, его бы не заломало вырубить Брока куском арматуры в случае чего.

В этом был он весь. Его кредо могло звучать как “Любой ценой”. Отлично бы ему подошло.

А еще Роджерс был засранцем. И троллем. Засранцем все-таки в большей степени, чем можно было ожидать, глядя в его честные глаза. Он ловко мухлевал в карты, грязно играл, когда действительно считал, что результат того стоит, но в то же время был болезненно порядочным в важных мелочах. Сочувствующим, совестливым даже. Но далеко не во всем.

И Брок, кажется, вляпался. Понял это, когда, проснувшись, выплюнул отросший темный вихор, который Роджерс грозился, но так и не отрезал, и осознал, что не только спокойно проспал всю ночь, нежно прижимая к себе во сне другого мужика, но и утром не испытывает ни малейшего желания смыться, забыв, как он выглядит.

Ну и забыть было бы проблематично: свою рожу он почти сорок лет видел в зеркале каждый день. Но проза была в том, что не хотелось. Вообще.