Роджерс хрипло стонал, подавая бедрами, давил на затылок, пытался инстинктивно свести колени и от этого, казалось, возбуждался еще больше. От того, что Брок знает каждое его движение, отражаемое в большом зеркале, знает каждый нерв, помнит каждую реакцию.
Он был потрясающим, и Брок не мог не думать, что было бы, если бы они вдруг поменялись снова, в этот самый момент — продолжил бы Роджерс точно так же глубоко брать в глотку член? Дрочил бы себе? Мычал бы, глядя снизу вверх?
Блядский боже, он хотел бы это знать.
— Брок, Брок, господи…
Роджерс кончил, и Брок порадовался тому, насколько крепко приделана его суперсолдатская голова к суперсолдатскому же телу — любому другому он, забывшись, мог бы свернуть шею.
— Прости, — неискренне-томно попросил Роджерс, откинувшись на кровать и потянув Брока сверху. — Моя очередь.
Что ж, когда Роджерс до боли выкрутил его соски, послав тем самым по позвоночнику волну сладкой дрожи, Броку пришлось смириться с мыслью, что отмороженный Кэп тоже отлично знает, с какой стороны взяться за член, пусть и за свой собственный.
— Говори, если что, — выдохнул Роджерс ему в шею и снова сжал пальцами чертовы розовые бусины, от чего те припухли и стали болезненно чувствительными. — Вдруг я перестараюсь, — и провел по самым вершинам стоящих торчком сосков ладонью.
Когда он втянул их в рот — по очереди, медленно обводя языком, и покатал между подушечками пальцев, Брок взвыл.
Пожалуй, он понимал Роджерса, который боялся что-нибудь сломать любовникам, потому что ощущения были такими, будто с него содрали панцирь, вместе с кожей, и теперь каждое прикосновение ощущалось многократно усиленным.
По молодости Брок пробовал наркоту — так вот в теле Роджерса она была не нужна. Всего-то нужно было раскачать его до гиперчувствительности и постараться не скончаться от кайфа.
Брок стонал, не в силах заткнуться, кусал губы, но не мог остановиться — потрясающие звуки, которые он и сам был бы не прочь услышать, находясь в своем теле, бесконтрольно рвались изнутри сплошным потоком. Роджерс мял его, как глину — жестко, на самой грани с болью, идеально дозируя ощущения. Он действительно знал, что делал — Брок убедился в этом, когда Роджерс взял у него в рот и одновременно чувствительно надавил за яйцами. Под веками вспыхнуло красным, пришлось приложить усилия, чтобы не стиснуть любовника коленями и не сломать ему — себе! — ничего важного.
Входа он не касался. Брок не знал, почему, но собирался, если эта акция по доставлению друг другу удовольствия не была разовой, убедить его попробовать. Впрочем, когда Роджерс с оттягом хлопнул его ладонью по внутренней поверхности бедра, близко к паху, мыслей в голове не осталось: жгучее удовольствие, мучительно-острое затопило его с ног до головы. Тепло от разогретой хлопком кожи поползло вверх, мягко запульсировало в члене, и следующий хлопок выжал Брока досуха: он кончал остро и долго, почти мучительно, опасно балансируя на пике. Под пальцами затрещала простыня, но, к удивлению Брока, выдержала.
Он растекся по постели, с удивлением ощущая, что возбуждение, немного сбавив в интенсивности, никуда не делось.
— Ты многозарядный, что ли? — с трудом ворочая пересохшим языком, выговорил Брок.
— Даже не представляешь себе, насколько.
— Кольт или Глок?
Роджерс, хмыкнув, перевернул его на живот и прикусил плечо.
— Глок, — ответил он, но потом, тихо фыркнув, добавил: — Тридцать шестой. Максимум тридцать седьмой*.
Брок, прижавшись задницей к его снова колом стоящему члену, подумал, что даже для суперсолдата десять раз подряд — это многовато без дозаправки, и решил не напрягаться раньше времени.
Роджерс прижал его плотно, от шеи до щиколоток накрыл собой, Брок почувствовал это, несмотря на разницу в комплекции, и это было в кайф — соприкасаться так плотно, быть под кем-то, кому — понял вдруг Брок — доверяешь.
— Останови меня, если что-то будет для тебя слишком, — предупредил Роджерс и сжал зубы на загривке Брока. По спине продрало горячей дрожью, и пока Брок решал, нравится ему или нет, Роджерс потерся чуть колючей щекой между лопатками.
Ощущения были такими, будто вот-вот должно стать щекотно, но вместо этого он вдруг изогнулся, приподняв задницу, и на всякий случай ухватился за изголовье.
Кровать и правда оказалась крепкой: когда Роджерс хлопнул его по заднице, так, что в глазах потемнело и член дернулся, она выдержала. И ни разу даже не скрипнула, когда Брок, с пламенеющей от шлепков задницей, безжалостно сжатой ладонями Роджерса, кончил, едва задев членом простыню, и тут же понял, что насчет Глока Роджерс не пошутил: член падать и не собирался.
— Моя очередь, — едва отдышавшись, решил Брок и вжал лихорадочно блестевшего глазами Роджерса лицом в матрас. — Тоже говори, если что.
Роджерс вздрагивал, пока Брок гладил его по спине, опускаясь к пояснице, не позволяя поднять голову, наслаждаясь видом: Роджерс голодно крутил задом, зафиксированный и обманчиво беспомощный, возбужденный и горячий. Его шея потемнела даже сзади, и Брок с наслаждением поставил на ней засос, зная, как тот ощущается: отметину все время хочется потрогать, надавить на нее и, прикрыв глаза, почувствовать, как тепло становится в паху.
Роджерс хрипло, загнанно дышал, пока Брок, убрав руку с его затылка, погладил ягодицы, то сжимая их ладонями, то разводя в стороны. Брок знал это ожидание прикосновения, когда кажется вот-вот, напряжение, от которого хочется прогнуться в спине.
И Роджерс гнулся, выше приподнимая ягодицы, бесстыдно раздвигая ноги. Он по-прежнему лежал лицом вниз, но по его полыхающим ушам и потемневшей шее было понятно, что эта его податливая нетерпеливость обходится ему довольно дорого.
Брок подул на тут же сжавшийся вход, а потом длинно лизнул между ягодицами, стараясь не думать о том, что это его собственная задница. В зеркале это возбужденный Роджерс с потемневшими глазами лизал его, едва сдерживая стоны, и Броку этого было достаточно.
Вход у него всегда был чувствительным. Даже в самый свой первый раз в относительно пассивной роли Брок только и мог, что стонать, сходя с ума от желания, а не зажиматься, опасаясь боли и неприятных ощущений. Теперь же он собирался довести до невменяемости Роджерса.
— Блядь, — приглушенно произнес Роджерс, и Брока пробрало возбуждением — чего-чего, а грубостей он от него не слышал никогда.
— Ты не только тело, но и лексикон у меня позаимствовал, что ли? — спросил он, но ответить не дал: лизнул чувствительную кожу еще и еще, наслаждаясь дрожью бедер под ладонями.
И приглушенными ругательствами.
Брока заводила мысль, что это он доводит чистенького, вечно застегнутого на все пуговицы Роджерса до невменяемого состояния, в котором тот уже не следит за языком. Кстати о языке.
Брок обожал это дело. Конечно, когда ему — в некоторых вопросах, особенно платной или одноразовой ебли он был эгоистом — а потому был уверен, что Роджерсу понравятся прикосновения горячего мокрого языка к дырке. Когда хочется, чтобы тот стал вдруг тверже и длиннее, но этого так и не происходит, а неудовлетворенность, страстное желание быть натянутым растут внутри, заставляя нетерпеливо вскидываться, пытаясь достичь разрядки.
— Давай же, — простонал Роджерс, — господи, Брок, ну как же…
Брок растянул его дырку, раскрыл большими пальцами, почти сунув их внутрь, потер подушечками тонкую кожу и сунул язык так далеко, как мог. Роджерс заныл, надавил Броку на затылок, будто от этого у него мог удлиниться язык, и нетерпеливо покрутил задом.
— Ну же, ну, — заполошно, задыхаясь попросил он, и Брок, сжалившись, сунул в него большие пальцы — неглубоко, в самый раз, чтобы помассировать чувствительный вход.
Роджерс, захлебнувшись стоном, поднялся на руках и шало оглянулся. Брок никогда не видел на своем лице выражения, говорившего о готовности убивать за удовольствие. О желании получить его любой ценой.
— Ляг, — приказал Брок, и Роджерс, поколебавшись, послушно опустился грудью на постель.
