Долго просить Вольского не было нужды: бывший подпольщик сел вполоборота и с локтя выстрелил в чудовище, крошащее кузов. Пуля срикошетила будто от чугунной статуи.

– Только чрез океан возможно изгнать меня из мира живых! – проскрежетала теософка.

Она ударила глыбой головы в заднюю фанерную стенку экипажа – только щепки полетели. Из-за неловкого движения ось едва не вырвалась из рук Минцловой.

– Скользят, – прохрипела, словно жалуясь, бывшему ученику.

– Анна Рудольфовна, а вы – тальком!.. – ядовито промолвил Боря и высыпал ей в лицо содержимое попавшейся под руку банки.

Теософка сморщилась и чихнула, выпростав не менее чашки слизи на Бугаева. Раскрыла рот для второго раза и выпустила экипаж, чтобы зажать рот.

Кони рванули, и Боря повалился на сиденье. Тщетно пытался он крошечным платочком из нагрудного кармана счистить вещество, залепившее лицо и галстук.

Розанов с Вольским, пребывая в аффекте, потчевали извощика, а тот вопил что есть мочи:

– Звиняйте, баре! Искусили, ироды, червонцем! Попутал грех!

Не прошло и пяти минут, как коляска встала у гостиницы.

Спутники поспешили к стойке регистрации.

– Коллежский советник Василий Васильевич Розанов, пишущий сочинения. С друзьями.

– Вольский, бездельник, – буркнул меньшевик.

Бугаев пискнул:

– А я вам визитную карточку оставлю.

Портье, не глядя, сунул картонный прямоугольничек в книгу для записей.

– Что за тварь дьяволова? – разразился философ, едва они вошли в номер и уселись в кресла перевести дух после незадавшейся поездки.

– Гипноз! – убеждённо сказал Вольский. – Быть не может, чтобы свинец от человека рикошетил.

– Так это от человека, – поправил Василий Васильевич.

– Я как поборник материализма… Гипноз. Либо панцирь под платьем, – твердил Вольский.

– Надо бы нам как-нибудь поименовать наш союз, – медленно вымолвил Розанов.

– Зачем? Главное дело хорошо обделать. Да и долго ли нам в союзниках быть? – озадачился Вольский.

– Напрасно вы так думаете, Николай Владиславович. Как пароход назовёшь…

– …так он и будет называться, – гыгыкнул Боря.

– …так он и поплывёт, – не обращая внимания на поэта, продолжал Розанов. – К примеру, ваши меньшевики будущего лишены, суждено им умаляться до полного исчезновения. А вот большевики, ясно уж из названия, нацелились на господство. Так и нам потребно крепкое название, чтобы пребывать в дружбе и согласии.

Бугаев задумался над чем-то.

– Что, Боря, у вас появилась идея? – с улыбкой спросил Василий Васильевич.

Поэт ответил неразборчивым бормотанием.

– Нужен роман, который ударит по замыслам антимуз, – Розанов махнул сжатым кулачком. – Сведёт на нет их усилия. Предотвратит грядущий хаос.

– Василий Васильевич, так напишите эту штучку, – посоветовал Бугаев.

– Я уже объяснял Коле, почему не могу. Вот мой аргумент, тогда не раскрытый: почти всё, мною писанное, мгновенно устаревает. Видать, от природы я – газетчик. Обсуждаемый нами роман должен жить века.

Бугаев пожал плечами.

– Боря, вы должны взяться за такой роман, – продолжал Розанов.

– Да, Борис Николаевич, прислушайтесь к словам старшего своего коллеги, – поддержал Вольский.

– Коллеги, умоляю… Я только-только принялся за «Лакированную карету»! Надо восстановить украденные записи. В этой вещи герой не менее чем сама имперская столица – Петербург…

– Борис Николаевич, да как же вы не понимаете, – перебил его Розанов, – я бы заказал этот труд старику Боборыкину, если б всё дело заключалось только лишь в «написать»! Нужно выявить законы!.. Кто, как не вы, разглядевший законы поэзии, соорудивший остов целого жанра: символизма, кто, как не вы, пригоден к этому? Вы, расшифровавший в «Глоссалолии» каждый звук русской речи!.. Я не хочу вас приволить, единственно взываю к рассудку. Вы можете спасти Россию! Коль на себя возьмёте крест, я поделюсь своими наблюдениями и соображениями, помогу, чем смогу, потребуется – целиком уйду к вам в подчинение.

– Пожалуй… Нет! Я не согласен.

Меньшевик проговорил ласково и угрожающе:

– Боря, я не буду вас убеждать или гипнотизировать. Я вам лицо кулаком усахарю, только и всего, – и Вольский двинулся на Бугаева.

Тот, однако, взбрыкнул с такой силой, что перевернул меньшевика.

Розанов, заломив тонкие руки, взывал:

– Господа, вспомните светский тон! Вы же в галстуках!

– Галстух!.. Это хорошо! – прохрипел Вольский, ухватив за длинный лоскут, свисающий с шеи противника. Свой он заранее завернул на спину.

Раскатившись по разным углам, борцы тяжело дышали, более не порываясь в бой, поскольку осознали равенство сил.

– Патовая ситуация, – прокомментировал момент Розанов. – Вернёмся к беседе? Боринька, подумайте о Тех, кого носит… Тех, кто носит… Тьфу, запамятовал!.. Тех, кто за Минцловой! С учётом габитуса «колоды» за ней может стоять множество опаснейших людей.

Бугаев упорствовал:

– Анна Рудольфовна, несчастная блаженная, мистифицировала вас.

Розанов схватился за голову:

– Все погибнем!..

– Я ему всё-таки пропишу в физию… – начал было Вольский.

– Оставьте, Николай Владиславович, – устало вздохнул Розанов. – Угрозы тут бездейственны. Дайте я снова попробую. Боря, послушайте, вы же хотели работать – во благо мира. Грандиозную стройку или перестройку, «разрушим до основанья, а затем», молотки, мастерки, фартуки, вот это всё. Злодейка Минцлова на этот именно крючок вас удила, пытаясь вытащить в заграницу. Если в замыслах у ней не стояло прямого убийства… Может, хотела вас занять чем-то, например, тяжёлым физическим трудом на свежем воздухе: храм новой религии строили бы, не в переносном, а в прямом смысле, – купол там, архитравы, порталы из дерева вырезывать. Что угодно, лишь бы стихи и прозу не писали. И вот я показываю верный способ строительства нового – вашего! – мира, и вы можете запретить – буквально так! – существование таких персонажей, как Минцлова и её личарда в оправе без стёкол, и говорю вам: пишите! – а вы артачитесь. Как так? Сами же хотели!..

– Я подумаю, – брезгливо проворчал поэт. – Как, говорите, будет называться спасительный роман?

Розанов вскинул голову и с надеждой в голосе отозвался:

– Боринька! Это решать только вам.

Бугаев не соизволил прореагировать на выражение высокого доверия.

Вольский сказал веско:

– Нам с вами, Боря, вместе котят в ведре не крестить, однако давайте попытаемся хотя бы в эти несколько дней соблюсти уважение друг к другу.

– Я готов, – сию же минуту покорился Бугаев, но только вызвал у Вольского скрежет зубовный: меньшевик был вправе ожидать новой проделки. Поэт не преминул невинным голосом пожаловаться: – Василий Васильевич, Коля отказывается верить моему чистосердечию.

Бугаев ладошками зажал уши, когда Вольский заговорил:

– Это невозможно вынести! Видите, видите, Василий Васильевич, он всегда так делает! Боря целенаправленно нервирует меня! Из-за этого я разорвал с ним отношения.

Розанов ходил по ковру, щёлкая костяшками пальцев, и размышлял вслух:

– Как же изъять из её затылка записочку с магическими письменами, что витальность голему придаёт… Так-так. Кабаллистическую глину размоет океаническая вода. Но Минцлова – в Москве. Ситуация патовая.

Вольский досадливо воскликнул:

– Что же, никак не обороть чудище?

– Не обо… что?

– Обороть!

Розанов пробормотал:

– Показалось.

– У нас ведь имеется неподалёку океан! – возликовал Боря.

Спутники посмотрели на него как на сумасшедшего.

– В какой-нибудь версте! – твердил поэт.

– Совсем Боринька… того-с, – скорбно подытожил Вольский.

– Да я про подземный океан, на котором Москва стоит!

– Неужели? – скептически произнёс Розанов.

– Я геологией занимался. Диплом по оврагам готовил.

Розанов вскричал:

– Боря, вы – гений!

– А при чём тут овраги?!.. – вставил Вольский.

– Что же, в самом деле – вода в глубочайшем гроте? – всё-таки усомнился Розанов. – Плавать можно? А батисферы спускать?