Своя крепость с двумя парами бойниц – кабинет в четыре окна. На фундаментах красного дерева сложены из бумажных кирпичиков вавилонские стены, в углах – зиккураты мюнц-кабинетов, хранящие внутри себя клады денариев и тетрадрахм. В центре крепости высится цитадель – несокрушимый письменный стол: на зелёном сукне перемешаны книги, рукописи, записные книжки, картонные карточки, одним словом, – листва, опавшая с мыслящего дерева под названием человек. Единственный комендант здесь, он может выдерживать осаду многие недели, как в тот раз, когда тираж книги арестовали и собратья-журналисты – хотя по какой такой бумажной матери собратья? – бесновались во враждебных редакциях, тщась спровоцировать – на звук, на слово, на дело. Каждое утро из бюро газетных вырезок приходит подборка ругани за день вчерашний. Травля? Всё равно… Успокоительный способ времяпрепровождения – взвешивание коллекционных монет крохотным аптекарским инструментом, занесение значений в каталожную книжицу. Бронзовый римский дуплет Септимия Севера – с него, подаренного, началась коллекция. Ах! Монета укатилась!.. Шмыгнула между средним и безымянным, проворно нырнула под тумбочку стола, но не слышно, чтоб закружилась на месте, звеня, – значит, не выбрала между орлом и решкой, замерла на «гуртике» – ободке, зацепившись верхним краем за пыльный низ ящика. Как убедиться, имела ли место быть необыкновенная случайность или годы сделали хозяина кабинета маловосприимчивым к звону монет? Он становится на колени, чтобы подставить к щели зеркальце. И вправду – римская деньга стоит на ребре. Скрипнула дверь.

– Вася, тут – к тебе! Какая-то девушка. На курсистку не похожа, но и не из простых – интеллигентка.

– Пусть проходит, – откликнулся Василий Васильевич и поспешно взобрался в кресло.

Девушка – чернявенькая, хроменькая, боязливо, даже не прошла, – проникла в кабинет, будто перебежчик из раскинувшегося за крепостными стенами враждебного мира, и замерла, смутившись благообразного старичка, сложившего руки за письменным столом.

– Варенька, душа моя, оставь нас, будь так добра.

Хозяйка исчезла, затворив дверь – не плотно: целомудренный просвет вёл в гостиную.

– Как звать-величать вас? – шутливым голосом задребезжал Василий Васильевич.

– Мариэтта.

– А по батюшке? – умиляется хозяин кабинета.

– Сергеевна.

– Ну, сказывайте, Мариэтта Сергеевна: что за беда? – приподнято продолжил Василий Васильевич.

– Я пришла просить ваших совета и помощи, – выговорила девушка и заложила в складку платочка великоватый для её лица нос: только чёрные полукружья бровей торчали над застиранным ситцем.

– Накрутили себя, навертели! – запричитал Василий Васильевич, семеня вокруг гостьи. – Сюда, поди, покойно шли, перебирали слова заготовленные? Всё вылетело, да? Не убивайтесь вы так!.. Варенька! Будь добра – травяного чаю, китайского!.. Выкладывайте, душенька, что там у вас? Или – кто? – хитро прищурившись, наставил он на девушку лукавый зрачок дьячка, изыскивающего у прижимистого лавочника средства на подновление росписи хилой деревенской церквушки.

– Боря Бугаев, – всхлипнула посетительница.

– Гм-гм. Весьма даровитый молодой человек. Жаль, совсем перестал в нашем кружке бывать. Почитываю его фельетоны в «Весах». А вы-то, конечно, «Симфонии» обожаете?

– Да-да, и стихи Боринькины наизусть знаю.

– Стихи, гм-гм.

Набрав воздуха, Василий Васильевич как бы между прочим поинтересовался:

– А как у Бори нынче обстоят дела с полом?

– Полагаю, обыкновенно, – с небольшой заминкой ответила девушка. – Он по нему ходит. Иногда кувыркается, когда гимнастические этюды представляет.

– Какой вы ещё скромный ребёнок! – сказал ласково Василий Васильевич, кончиком носа однако разочарованно дёрнул. Более не отвлекаясь, вопросил:

– Ну, с чем пожаловали?

– Борю хотят уничтожить!.. – выдохнула девушка.

– Вот так поворот! Кто же – злодей?

– Женщина.

Василий Васильевич важно отвечал:

– Вниманье вашей половины человечества к поэту ожидаемо.

– Минцлова, – пискнула девушка.

– Известная персона. Откуда у вас подозрения по её поводу?

– Обступила Бориньку, в одиночку хороводы вокруг него водит. Чрез неё не пробиться.

– С её габитусом дело немудрёное, – проронил со смешинкой Василий Васильевич.

– Каждую тихую минуту своим визгом конопатит, – с отвращением вспоминала Мариэтта. – До Бориньки теперь не достучаться – забьёт речами.

– И что же он?..

– Беседует с… этой.

Василий Васильевич прищурился:

– А раньше?

– К нам ходил – на ёлку. Письма писал…

– И только-то?

– Ну да.

В немоте и параличе лицевых мышц хозяин вернулся к рабочему столу. Хмыкнул. Сел боком на краешек зеленосуконного поля, одной ногой упираясь в пол, другой – покачивая. Снял пенсне.

– А чего же вы, голубушка, ко мне пришли?

– Знаю ваши книжки – сердечные, уютные. Подумала, человек вроде вас не осмеёт моих чувств и предчувствий, моих страхов, не отмахнётся. Вашу гостиную посещал Боря. Кому как не вам довериться? Все кругом очарованы Минцловой.

– Позвольте, голубушка, а кем вы приходитесь Борису Николаичу? – сказал Василий Васильевич с таким выражением, будто это не вопрос был, а скучная даже ему самому, но необходимая нотация.

Барышня потупила взор:

– Никем, – вымолвила едва слышно.

– А что у вас было? – с деланной наивностью допрашивал хозяин.

– Было – ничего…

– Зачем же в заблуждение меня…

Издав смешок совсем иного рода, чем звучали до сих пор, Василий Васильевич словно уснул на полуслове. Мариэтта минуту напряжённо ожидала продолжения, но, догадавшись, что аудиенция окончена, запаниковала:

– Умоляю вас поверить мне! Это гнусная дама!..

– Конечно, милейшая, – холодно отвечал Василий Васильевич. – Совершенно с вами согласен.

– Минцлова уговаривает Борю бросить писать стихи!

Хозяин кабинета впал, должно быть, в крайнюю рассеянность, потому что отозвался с опозданием:

– Охотно верю, но… прошу простить: занят чрезвычайно. Ворох статей в работе: «Новому времени» – восемь передовиц ежемесячно представь, «Русское слово» заказали статеюшку, и «Земщина» взыскует моего участия. Увильнуть отеческий долг не позволяет: четырёх дочерей и сынишку надо кормить. Ничем не могу!..

– Вокруг неё целая шайка!.. – отчаянно крикнула девушка.

– Да-да. «Верные личарды», – не удержался от сарказма хозяин. – Варенька!.. Не нужно чаю! Гостья уже прощается!

– Они спиритическую доску крутят, духи Нерона и Мазепы призывают!

– Кто ж в наши-то времена этим не балуется?

– У Минцловой и её личард – знак: крест с петелькой на маковке!

Василий Васильевич насторожился, мгновенно пенсне нацепил и, воззрившись на гостью, подбодрил её, вздрогнувшую от резкого движения, вопросом:

– Металлический кругляш? С гравировкой?

– Нет! Подвеска за петельку.

Тут хозяйка заглянула в кабинет:

– Васенька, звал ты?..

– Нет, ничего, – и тут же, с загоревшимися глазами, плеснул звенящим по-мальчишески голосом: – А впрочем, мой друг: организуй-ка нам чёрного чаю, с вареньем, с малиновым!

В квартире по адресу Таврическая улица, дом 25 обитало множество постояльцев, зажившихся и даже укоренившихся в чужом доме. Пробуждались они поздно, иные – в те часы, когда добропорядочные обыватели делают приготовления ко сну. Но эта парочка даже среди здешних чудаков выделялась, хотя бы тем, что почтила присутствием полдник. Впрочем, только присутствием, не вниманием: яйца всмятку, не будь зажаты выемками подставочек, с обиды укатились бы, неуклюже вихляясь, обратно в кухню. Смирный молодой человек пожирал вместо завтрака – глазами – бумажный листок с черкнутыми во тьме ночи строчками, и сам был пожираем, опять же – глазами толстой женщины, которая, казалось, была призвана в этот свет, чтобы таких смирных мальчиков распекать: