– Выглядит-то барин как? – пробасил посланник.

– Усищи – во! – что у прусака! Лбом гвоздь вобьёт. В плечах косая сажень. Человечище.

Упования Розанова на сметку «красной шапки» и худосочность бумажника двухфамильного господина оказались не напрасными. Спустя несколько часов Вольский стоял перед Василием Васильевичем. С порога он счёл обязательным поставить хозяина в известность:

– Я оставил подполье. Легализовался как Вольский. Так и зовите, – крепкий господин пощёлкал костяшками пальцев и веско произнёс: – Мы с Володькой Ульяновым разошлись во мнениях. Я утверждаю, что продолжать борьбу вредно, ибо полученных от государя свобод нам более чем достаточно. Ума б найти, чтоб ими распорядиться. Оттого сейчас я не «большевик», а – «меньшевик».

Розанов поинтересовался:

– Вас правой рукой Ленина величали. Как же теперь Николай Ленин без руки?

– Как? Ампутант! – хохотнул Вольский, во всём виде которого в этот момент выразилось довольство. – С какой целью вы меня позвали?

– Поговорить о нашем общем знакомом – Борисе Николаевиче Бугаеве.

Вольский скривился, словно от зубной боли, заслышав имя поэта.

– Разве вы не дружны?

Гость остервенело рыкнул сквозь усы:

– Да чёрт бы побрал этого Бугаева!

– А если это самое произойдёт, жалеть не будете? – просюсюкал Розанов.

Вольский рявкнул:

– Что вы хотите сказать?

Дав гостю время успокоиться, Розанов изъял из ровненькой шкапной подборки том, от прочих неотличимый. Полистал и протянул раскрытый на литографической вклейке: в овальной рамочке – изящная женская головка с натёртыми розовой пудрой щёчками, украшенная колечками тёмных волос.

– Что за прелестное создание? Судя по старинному наряду, наперсница моей бабушки, – натужно пошутил Вольский.

– Сие прелестное создание, – менторски начал Розанов, – устроило дуэль, которая закончилась смертельным ранением Пушкина. Того самого Пушкина, поэта. Будьте знакомы: Идалия Григорьевна Палетика.

– А теперь вы начнёте декламировать малоизвестные пушкинские стихи? – иронизировал Вольский.

– Возьмите лупу оценить её украшение.

– И без того разберу: крестик с колечком. Египетский значок?

– Он и есть. Впрочем, не торопите фактов. Аполлинария Суслова – знакомо ли вам это имя?

– Нет. Кто сия особа?

Розанов втиснул бумажный кирпич обратно в стену своей крепости и обернулся на гостя:

– Старая подруга Фёдора Михайловича Достоевского. И – моя жена.

Вольский вгляделся в лицо Розанова и едва заметно качнул головой в сторону жилых комнат. В этом сдержанном движении сквозил невысказанный вопрос.

– Варенька – тоже моя жена, тайно мы повенчаны, – объяснил Розанов. – Аполлинария в разводе отказывает вот уже четверть века, и детишки наши с Варенькой из-за того считаемы незаконнорожденными.

– Н-да, – крякнул Вольский.

– Много кровушки она попортила, – продолжал Василий Васильевич. – Фёдору Михайловичу. И мне тоже.

– А Борька здесь причём? – разозлился Вольский, дабы скрыть неловкость.

– Обождите, сейчас до Бориса Николаича дойдём.

– Я слушаю вас, – буркнул меньшевик.

– Суслова изводила Фёдора Михайловича инквизиторски. Труд его в грош не ставила.

– Литературоведенье, бесспорно, предмет интересный…

– Книги эти на языки переведены, в университетах изучены. Понимаете, чего мы – все мы – из-за бабских прихотей лишиться могли?

Вольский слушал мрачно, более не пробуя встрять.

– Позже, с Достоевским развязавшись, меня заприметила, поманила, а я и рад – как же: роскошная дама, близкая знакомая великого писателя… Сам в петлю полез. Повенчались. Откуда мне было знать коллизии, которые у неё с Фёдором Михайловичем были? Спустя немного времени сунула мою первую брошюру дружкам, подучила их. Прихожу я на зов в чужую гостиную, а там… вымолвить гадко… Книжечку мою высмеивают и… струями жёлтыми заливают!

– Негодяи! – с чувством припечатал Вольский.

– И вот, этим утром я узнаю, что вашего товарища Борю Бугаева одна дама уламывает: брось писать стихи!

– Неужто – Суслова?

– Нет. Минцлова.

– А-а-а, «колода»…

Машинально нахмурившись грубому прозвищу, Василий Васильевич продолжал:

– Только вот амулетик – что у Палетики, что у Сусловой, что у Минцловой: един.

– Секта? – нахмурился Вольский.

Розанов скорбно улыбнулся, что означало: да.

– Чего оне добиваются?

– Очевидно их цель: изводить и уничтожать соль земли русской – писателей.

– Я сам в некотором роде… гм-гм, веду кое-какие записи, – признался Вольский. – Не полагаясь на одну лишь память, сохраняю кое-какие факты для себя самого и потомков. Очевидно, не имею чести принадлежать к «соли», – он обиженно оттопырил нижнюю губу, – коль скоро не отыскала меня роковая женщина. Но я помогу вам, то есть Боре – ради былой с ним дружбы.

Розанов поведал Вольскому, как продемонстрировал утренней гостье планшет с античными монетами, вопросив:

– Узнаёте что-нибудь?

– Да вот же он, этот знак! – воскликнула Мариэтта и торопливо уточнила: – Только у Минцловой – кругляш, то есть края закруглены.

– Ещё древнее, – вымолвил тогда непонятное Василий Васильевич, а сейчас объяснил Вольскому: – В седую древность монеты по-простому: вручную расплющивали металлический кругляш между двух штемпелей и на этом заканчивали. Гурт оставался необработанным – отсюда и происходит закруглённость краёв.

– Что же, секта из фараоновского Египта себя ведёт? – уточнил Вольский. – В существование пятитысячелетних заговоров я ни за что не поверю.

– Нет, конечно же. Нам важно знать: оне понимают в истории и считают необходимым носить именно такую примету. Николай Владиславович, вы, наверное, знаете греческое слово «муза»?

– Кто ж не знает!

– Как и старинную приставку «анти». А сведите-ка их воедино.

– «Антимуза»? – произнёс Вольский с опаской, будто пробуя новоизобретённое слово на вкус.

– Именно. Об «антимузах» никто и никогда не задумывался. Это музы у всех на слуху. Лезбия вдохновляла Катулла. Элоиза благодетельствовала своей красотой Абеляра. Беатриче потрясла Данта. Лаура де Нов осияла своей красотой Петрарку. Ульрика фон Леветцов запустила беса в ребро престарелому Гёте. Каэтана Альба обласкала Гойю. Вирджиния Клемм скрасила зрелые годы Поэ. А вот имена антимуз установить трудно: они заклеймены. Антимузы втираются в доверие, поначалу выглядя как музы. Когда же являют свою истинную сущность, уязвлённые литераторы желают их забыть, стараются вытеснить из памяти и вымарывают их имена отовсюду.

– Три имени известно: Палетика, Суслова, Минцлова. Впрочем, есть слабое место в вашей теории: Минцлова не годится на роль роковой женщины. Она слишком… тяжела на подъём.

Василий Васильевич с укоризной посмотрел на Вольского. Тот продолжал, не замечая:

– Знаком я с этой десятипудовой антимузой. Вокруг неё вьются оккультисты, спириты и прочий мистически настроенный сброд. Она многих писателей задурила. Боготворят её, в рот заглядывают – что изречёт? Я как реалист не приемлю бредней Минцловой. Сам наблюдал все её подлые ужимки, поэтому допускаю правоту ваших теорий. К слову, я в одной гостиной краем уха слыхал, вашу книгу давеча заарестовали? Дело рук секты?

– Ах, нет, – отмахнулся Василий Васильевич. – Не их стиль. Тут – банальное. В моей книге – порнография.

У Вольского брови поползли вверх.

– Таков вердикт цензора, – оправдался Розанов. – Я тут ни при чём. Так вот, из всего видно, что эти роковые дамы стремятся, скажем так, предотвратить создание произведения, оборвать работу над ним, а ещё лучше – отбить охоту писать и печататься. – Розанов встряхнул головой, должно быть, вспомнив горькую участь своей первой брошюрки. – Антимузы уничтожают произведение, чтобы и рукописи не осталось. У меня и рукопись цела, и авторский экземплярчик убережён от сожжения тиража. Могу ссудить на время, почитаете в уединении.

Вольский, как будто не расслышав предложения Розанова, размышлял вслух: