– Он-то не мог, а с ним, получается, могли сделать все что угодно, – задумчиво произнес Саша.

– Алеша, читай, пожалуйста, дальше, – попросила Лидия.

Алексей прочел документ под номером 7 «Письмо д’Аршиака к Пушкину».

Monsieur!

Ayant attaqué l'honneur du Baron Georges de Heckern, vous lui devez réparation. C'est à vous à produire votre témoin. Il ne peut être question de vous en fournir. Prêt de son côté à se rendre sur le terrain le Baron Georges de Heckern, vous presse de vous mettre en régie. Tout retard serait considéré par lui comme un refus de la satisfaction qui lui est due et en ébruitant cette affaire l'empêcher de se terminer.

L'entrevue entre les témoins, indispensables avant la rencontre, deviendrait, si vous l a refusiez, une des conditions du baron Georges de Heckern; vous m'avez dit hier et écrit aujourd'hui que vous les acceptiez toutes.

Recevez Monsieur, l'assurance considération de ma parfaite considération.

Vicomte d'Archiac.

– К чему такая настойчивость в требовании переговоров между секундантами? Мне думается, что это не просто так, – сказал Саша.

– Ну, давайте предположим, что я – злоумышленник и решил убить кого-то под видом дуэли. В этом случае мне надо заранее знать, кто у этого человека будет секундантом, чтобы спланировать, как этого секунданта заставить молчать, – начал рассуждать Алексей.

– Подкупить или тоже убить, например, под видом ограбления? – продолжила Лидия.

– Скорее второе, чтобы наверняка, – ответил Алексей. – Но Пушкин своим несерьезным отношением к дуэли избавил своих убийц от необходимости лишать жизни еще кого-то, кроме него самого. Возможно, он таким образом, сам того не сознавая, спас человеческую жизнь. Это письмо маскирует тот факт, что у Пушкина не было своего секунданта. А тот человек, которого считают секундантом, Данзас, на самом деле может быть убийцей.

– Вот это поворот! – воскликнул Саша. – Давайте читать дальше, быть может, найдем другие подтверждения этой версии.

Документ номер 8 «Письмо д’Аршиака к князю Вяземскому» вызвал оживленное обсуждение.

Mon Prince!

Vous avez désiré de connaître avec exactitude détails de la triste affaire dont Monsieur Danzas et moi avons été témoins. Je vais vous l'exposer vous prie de la faire approuver et signer Monsieur Danzas.

C 'est à quatre heures et demi que nous sommes arrivés au lieu du rendez-vous. Le vent très violent qu'il faisait en ce moment nous força de chercher un abri dans un petit bois de sapins. La grande quantité de neige pouvant gêner les adversaires, il fallut leur creuser un sillon de vingt pas, aux deux bouts duquel ils furent placés. Les barrières marquées par des manteaux; un pistolet remis à chacun de ces messieurs. Le colonel Danzas donna le signal en levant son chapeau. M-r Pouchkin était à la barrière presqu'aussitôt; le baron Heckern avait fait quatre des cinq pas qui le séparaient de la sienne. Les deux adversaires s'apprêtèrent à tirer; après quelques instants un coup partit. Monsieur Pouchkin était blessé; il le dit lui-même, tomba sur le manteau qui faisait la barrière et resta immobile la face contre terre. Les témoins s'approchèrent; il se releva sur son séant et dit: „attendez!” L'arme, qu'il tenait à la main, se trouvant couverte de neige; il en prit une autre. J'aurais pu établir une réclamation, un signe du baron Georges de Heckern m'en empêcha. Monsieur Pouchkin la main gauche appuyée sur la terre visait d'une main ferme. Le coup partit. Immobile depuis qu'il avait tiré, le baron de Heckern était blessé et tomba de son côté. La blessure de monsieur Pouchkin était trop grave pour continuer – l'affaire était terminée. Retombé après avoir tiré, il eut immédiatement deux demi-évanouissements, quelques instants de trouble dans les idées, il reprit tout-à-fait sa connaissance et ne la perdit plus. Placé sur un traîneau, fortement secoué pendant un trajet de plus d'une demi verste sur un chemin fort mauvais, il souffrait sans se plaindre. Le baron de Heckern avait pu, soutenu par moi, regagner son traîneau, où il avait attendu que le transport de son adversaire fut effectué et que je puisse l'accompagner à Pétersbourg. Pendant taute cette affaire, le calme, le sang froid, la dignité de deux parties ont été parfaits.

Agréez mon Prince, l'assurance de ma haute considération.

Vicomte d'Archiac.

– А кто такой этот Вяземский и почему письмо с рассказом о ходе так называемой дуэли адресовано именно ему? – задался вопросом Алексей.

– Он тоже как бы поэт, но лично мне его произведения не нравятся, они мне кажутся злыми, – ответила Лидия. – Тетя Лиза говорила, что на балу у Синявских пересказывали свидетельства Жуковского и Вяземского о смерти Пушкина. Думаю, можно с уверенностью утверждать, что эти двое действуют в сговоре. А это письмо, полагаю, призвано между прочим показать, будто Вяземский – друг и наперсник Пушкина, знающий подробности его смерти от непосредственного свидетеля дуэли.

– Очень несуразно все здесь описано, – заметил Саша. – Как я понял, изначально место было выбрано не в лесу, а где-то еще. Но в лесу, где снегу по колено и надо площадку вытаптывать, они спрятались от ветра. По мне так уж лучше на ветру стоять, чем по сугробам лазить, особенно перед стрельбой. И еще. Раненый человек crie, а не dit[58], как здесь сказано. Если ушибешься или порежешься, и то вскрикиваешь, а Пушкин, получив ранение в живот, спокойно сообщил об этом всем окружающим.

– Так здесь же все ложь, злонамеренный и плохо сработанный вымысел от начала до конца, – возмущенно сказала Лидия.

– Что плохо сработанный, это точно, – присоединился Алексей. – Обратите внимание, что д’Аршиак здесь пишет, как раненый Пушкин страдал, лежа в санях при езде по плохой дороге.

– У нас зимой для саней дороги хорошие, снег все сравнивает, – сказала Лидия.

– Я не о том. На деле этот д’Аршиак не мог видеть Пушкина во время езды, потому что должен был находиться в других санях.

– Вот это наблюдательность! Снимаю шляпу, – изумился Саша.

– Да ладно тебе! Хотя, постойте, тут вот еще что написано: «…il avait attendu que le transport de son adversaire fut effectué et que je puisse l'accompagner à Pétersbourg»[59]. Непонятно, почему д’Аршиак не мог сопровождать Дантеса в Петербург, пока Пушкина не отвезли куда-то за полверсты…

– Наверное, потому, что никакого д’Аршиака не существовало, – предположил Саша. – Его придумали плохие сочинители, но не просчитали до конца, где и когда он должен находиться и что делать. Поэтому и вышло криво.

– Мне думается, что это все получилось не просто так, а в результате своеобразного смешения правды и вымысла, и эту правду надо постараться каким-то образом отсюда извлечь, – сказала Лидия.

Саша скептически покачал головой.

– Наверное, такое возможно, но только пока совершенно непонятно, как это сделать, – сказал он.

– Давайте дочитаем, тут немного осталось, – предложил Алексей.

Документ номер 9 «Письмо К. К. Данзаса к князю П. А. Вяземскому» вызвал у Лидии бурю негодования.

Милостивый Государь, князь ПЕТР АНДРЕЕВИЧ.

Письмо к вам от г. д'Аршиака о несчастном происшествии, которому я был свидетелем, я читал. Г. д'Аршиак просит вас предложить мне засвидетельствовать показания его о сем предмете. Истина требует, чтобы я не пропустил без замечания некоторые неверности в его рассказе. Г. д'Аршиак, объяснив, что первый выстрел был со стороны г. Геккерна (Дантеса) и что A. С. Пушкин упал раненый, продолжает: «Les témoins s'approchèrent; il se releva sur son séant et dit: “attendez!” L'arme, qu'il tenait à la main, se trouvant couverte de neige; il en prit une autre. J'aurais pu établir une réclamation, un signe du baron Georges de Heckern m'en empêch». Слова A. C. Пушкина, когда он поднялся, опершись левой рукой, были следующие: «Attendez! je me sens assez de force pour tirer mon coup»[60]. Тогда действительно я подал ему пистолет, в обмен того, который был y него в руке и ствол которого набился снегом при падении раненого. Но я не могу оставить без возражения замечание г. д'Аршиака, будто бы он имел право оспаривать обмен пистолета и был удержан в том знаком Геккерна (Дантеса). Обмен пистолета не мог подать повода во время поединка ни к какому спору. По условию каждый из противников имел право выстрелить; пистолеты были с пистонами, следовательно, осечки быть не могло; снег, набившийся в дуло пистолета Александра Сергеевича, усилил бы только удар выстрела, a не отвратил бы его. Никакого знака ни со стороны г. д'Аршиака, ни со стороны г. Геккерна (Дантеса) дано не было. Что до меня касается, то я почитаю оскорблением для памяти Пушкина предположение, будто он стрелял в противника с преимуществами, на которые не имел права. Еще раз повторяю, что никакого сомнения против правильности обмена пистолета сказано не было. Если бы оно могло возродиться, то г. д'Аршиак обязан был объявить возражение и не останавливаться знаком, будто бы от г. Геккерна (Дантеса) поданным. К тому же сей последний не иначе мог бы узнать намерение г. д'Аршиака, как тогда, когда бы оно было выражено словами; но он их не произносил. Я отдаю полную справедливость бодрости духа, показанной во время поединка г. Геккерном (Дантесом); но решительно отвергаю, чтобы он произвольно подвергся опасности, которую мог бы от себя отстранить. Не от него зависело уклониться от удара своего противника после того, как он свой нанес. Ради истины рассказа прибавлю также замечание на это выражение: «Геккерн (Дантес), неподвижный до тех пор, – упал». Противники шли друг на друга грудью. Когда Пушкин упал, тогда г. Геккерн (Дантес) сделал движение, чтобы подойти к нему; после же слов Пушкина, что он хотел стрелять, он возвратился на свое место, стал боком и прикрыл грудь свою правою рукою. По всем другим обстоятельствам я свидетельствую справедливость показаний г. д'Аршиака.