– Какая гадость! – Лидия была крайне возмущена. – Этот, с позволения сказать, старый друг в своем письме мелочно обсуждает подробности замены пистолета, когда речь идет о поединке со смертельным исходом, а не об игре, правила которой можно трактовать по-разному. Конечно, письмо мог сочинить не сам Данзас, а тот же Жуковский, но суть от этого не меняется. Я думаю, Алеша прав: скорее всего, Данзас и есть убийца. Кстати, он подполковник, значит, у него могут быть охотничьи угодья и егеря. Быть может, именно Данзас устроил провокацию и вызвал Пушкина на дуэль. А Пушкин, скорее всего, писал письмо, в котором отказывался от переговоров секундантов, некоему человеку, который представлялся секундантом Данзаса.

Лидия вздохнула и потерла руками виски.

– Знаете, мне сейчас кажется, что это все какой-то тяжелый сон, – сказала она. – Мне трудно поверить, что такое может быть на самом деле. Судя по этим письмам, Жуковский и этот Данзас просто мерзавцы, они настолько отвратительны, как будто и не люди вовсе…

– Маменька, вы слишком сильно переживаете. Впечатлительным дамам, наверное, не следует читать об убийствах.

– Опять ты, Саша, за свое… Я не собираюсь падать в обморок, у моих резких слов не будет тяжелых последствий ни для меня, ни для кого-то еще. Но промолчать я не могу, надо называть вещи своими именами.

– Так и не надо молчать, – поддержал сестру Алексей. – Лида, ты по-женски сердцем чувствуешь то, что не сразу можно понять с помощью умозаключений, и у тебя отличная память. Ты, Саша, мыслишь быстро и оригинально, а у меня есть некоторый опыт общения и работы с людьми и документами. Думаю, мы все вместе сможем окончательно разобраться, что же на самом деле случилось с Пушкиным.

– Я тоже на это надеюсь. Простите мне мою горячность, пожалуйста, я постараюсь быть сдержаннее, – сказала Лидия.

Саша с нежностью посмотрел на мать.

– Послушайте, а я вот на что еще обратил внимание, – продолжил Алексей. – Это письмо, скорее всего, написано не Данзасом, но от имени Данзаса. Он офицер и по роду своих занятий должен разбираться в оружии и стрельбе. Однако он якобы пишет, что снег, попавший в дуло пистолета Пушкина, не мог помешать выстрелу, но мог увеличить убойную силу. А это, полагаю, полная ерунда: если бы это было так на самом деле, то в нашей армии взяли бы за практику набивать стволы ружей снегом или чем-то подобным.

– А ты не допускаешь, что офицер может быть дураком, любящим поумничать? – спросил Саша.

– Допускаю. Но тут еще есть свидетельство, что это письмо написали за Данзаса. Здесь единственный раз во всей переписке Пушкин назван Александром Сергеевичем, а люди, которые вместе учились, никогда друг к другу по имени и отчеству не обращаются. Давайте дочитаем последнее письмо в этой папке.

Алексей прочел документ номер 10 «Письмо графа Бенкендорфа к графу Строганову[61]».

Monsieur le Comte!

Je me suis empressé de faire à sa Majesté la demande de Madame Pouchkin pour que Danzas puisse accompagner le corps à sa dernière demeure. L'Empereur vient de me répondre, qu'il avait fait tout ce qu'il dépendait de lui, en permettant que M-r Danzas, qui est sans jugement resté jusqu'à la cérémonie d'aujard'hui auprès du corps de son ami; qu'un plus long délai serait contraire aux lois; mais il a ajouté que M-r Tourgeneff ancien ami du défunt, n'ayant pas d'occupation pour le moment pourrait rendre ce dernier service à M-r Pouchkin, et qu'il le chargeait du transport du corps.

En me hâtant de vous transmettre cette décision suprême, je suis. Benkendorff.[62]

Когда Алексей закончил читать, Саша даже присвистнул от удивления:

– Интересно, кто такой этот Тургенев[63]. Похоже, он очень важный человек, если сам государь-император знает, когда и чем он занят, и, исходя из этого, дает ему поручения.

– Ну да, хватит, мол, прохлаждаться, бери тело и вези. Обратите внимание: в этом письме ни разу прямо не сказано, кого именно хоронят, – сказал Алексей.

– Нет, надо же так беззастенчиво лгать! – снова возмутилась Лидия. – Вдова якобы просит царя, чтобы человеку, который присутствовал при убийстве ее мужа, разрешили сопровождать тело к месту погребения. Да на ее месте нормальная женщина этому Данзасу глаза бы выцарапала!

Она изобразила характерный жест. Саша с Алексеем усмехнулись.

– Наверное, это письмо сочинили, чтобы представить Данзаса другом семьи Пушкина. Тогда никто не подумает, что он может быть убийцей, – сказал Саша.

В этот момент в дверях гостиной появился Аркадий в халате и со свечой в руке. Под мышкой он держал документ, который ему ранее принесла Лидия.

– Простите мне мой внешний вид, – извинился он. – Раз вы еще не спите, решил зайти и рассказать вам, что я думаю по поводу этого письма.

– Очень мило с твоей стороны, спасибо, – сказала Лидия.

Аркадий поставил свечу на стол, отдал письмо Алексею и сел на диван рядом с Сашей.

– Папенька, – спросил Саша, – я прав, что с помощью пиявок раненых не лечат?

– Можно сказать, что да, – отвечал Аркадий. – Правда, я знаю одного доктора, который советует ставить пиявки на края ран, чтобы процесс заживления шел быстрее и не оставалось рубцов. Но это можно делать только тогда, когда рана уже затягивается и жизни больного ничего не угрожает. Если же человек потерял много крови и испытывает сильную боль, то постановка пиявок не принесет никакой пользы, а только увеличит кровопотерю и усилит страдания. Но пиявки на рану – ничто по сравнению с другой совершено чудовищной глупостью, описанной в этом письме. Только прежде я хочу спросить, есть ли здесь те, кто теряет сознание при обсуждении натуралистических медицинских подробностей?

– Ежели что, то нюхательные соли на тумбочке в спальне, – предупредила Лидия.

– Отлично! – улыбнулся Аркадий, – Раз так, то слушайте. Пища, которую употребляет человек, обрабатывается, переваривается в замкнутой системе органов, и с момента поедания до момента эээ… удаления она ни с чем другим не соприкасается. Если же в результате ранения целостность пищеварительного тракта нарушается, то его содержимое растекается внутри тела, и это приводит к заражению других органов. Человек при этом испытывает сильнейшую боль и через короткое время умирает. Поэтому, если врач хочет попытаться спасти раненного в живот, он не будет позволять ему есть или пить, чтобы не провоцировать истечение. Но в этом письме написано, что такому раненому вопреки и всем медицинским практикам, и здравому смыслу не только регулярно давали питье, но еще и промывательное поставили. Если у человека открытая рана, то сам процесс постановки будет для него мучительным, а в результате этой процедуры у него по животу разольется вода, смешанная с содержимым кишечника. Не знаю, чем мог руководствоваться врач, сделавший такое назначение. На мой взгляд, ему не лечить людей надо, а в пыточной работать. Но там написано, что это сделал некто Арендт[64], а он сейчас известный в Петербурге чиновник от медицины.

– Но, возможно, этот Арендт сейчас живет себе спокойно и знать не знает, какие назначения он делал умирающему Пушкину, – предположил Саша.

– Может быть, – ответил Аркадий. – Описанные в этом письме клиническая картина и действия врачей не имеют ничего общего с реальностью. Тяжело раненные обычно либо пребывают без сознания, либо так сосредоточены на своих болевых ощущениях, что не замечают ничего и никого вокруг. А здесь человек с пулей в животе вел себя так, как будто у него просто насморк или легкая мигрень и при этом организовал у себя в кабинете прием по поводу своей будущей кончины. Умирающие часто бредят, зовут маменьку или женщину любимую, а этот изъяснялся очень внятно и почему-то требовал к себе каких-то посторонних.