– То, что Жуковский – плохой писатель, полагаю, еще не самое плохое, – отозвалась Лидия. – Страшно, что его представления о жизни, о том, что́ нормально, а что́ нет, разительно отличаются от обычных, человеческих. Жена Пушкина[36], по словам Жуковского, женщина очень странная: у нее муж при смерти, а она оставляет его с чужими людьми. Настоящая жена выгнала бы всех в три шеи и была бы постоянно рядом с умирающим, а посторонние заходили бы к нему только с ее разрешения. А детей ночью из постели вытащить, чтобы вроде как попрощаться с ними, – это просто издевательство: ни один отец такого не попросит, и ни одна мать такого не допустит, если они, конечно, не сумасшедшие. Для большинства людей сообщать кому бы то ни было, даже царю, о чьей-либо смерти – это тяжелая повинность, а для Жуковского это, как он пишет, прекрасный час в жизни, который он никогда не забудет. Тот, кто может такое придумать и написать, – человек просто мерзкий. Мерзкий и отвратительный.
Лидия взмахнула кулаком и сморщила носик.
– Лида, это все так, но мы должны попытаться извлечь из этого лживого и неприятного письма то, что поможет нам разобраться, что же произошло в действительности. Полагаю, можно с большой степенью уверенности говорить, что Жуковский замешан в преступлении, знает, кто и как его совершил, и пытается прикрыть настоящего убийцу или убийц.
– Да, Алеша, согласна. Но я вот о чем подумала. Для большей объективности нам следует также предположить, что это мог писать не сам Жуковский, а некий злоумышленник, используя его имя.
Алексей задумался.
– Да, такое вполне может быть, – проговорил он.
– Но, маменька, слухи, что Жуковский стоял у постели умирающего Пушкина, начали распространяться еще до появления этого письма. И если бы Жуковский был действительно здесь ни при чем, то мы бы сейчас читали не письмо, а опровержение слухов, – вмешался Саша.
– Сашенька, ты меня удивляешь все больше и больше. Браво!
Лидия захлопала в ладоши. Саша покраснел и улыбнулся.
– Маменька, мне еще вот что показалось странным. Пушкину поставили пиявки, которые отсасывают кровь, а он и без того много крови потерял. Я, конечно, не доктор, но мне кажется, так раны не лечат.
– Давайте это письмо покажем Аркадию, он же врач. Интересно, что он обо всем этом думает, – предложил Алексей.
– Хорошо, я сейчас отнесу ему письмо. Если Аркадий еще не спит, то, думаю, он нам не откажет.
Лидия зажгла от канделябра свечу, взяла документ и вышла из гостиной. Алексей стал просматривать бумаги, оставшиеся в папке, а Саша сидел в кресле и задумчиво смотрел перед собой.
– Маменька права: и сочинение, и его автор весьма мерзки. Неужели он так запросто общается с царем, входит к нему в любое время? Не верю.
– Да, это очень сомнительно.
– Ну, ладно, предположим, он вхож к царю. Но я не могу взять в толк, для чего сопровождать это письмо к отцу Пушкина излияниями подобострастных чувств и расточением похвал государю. Это все делается так слащаво и фальшиво, что у меня сложилось впечатление, как будто Жуковский царя на самом деле не уважает, а просто использует высочайшее имя для какой-то своей цели.
– Ты, Саша, не забывай, что мы сейчас имеем дело с нелегальной литературой. Многое из ходящего в списках в определенный момент оказывается в поле зрения служб, призванных пресекать действия, вредные для государственного строя, общественного спокойствия и нравственности. Если в таких бумагах находят что-либо предосудительное, то у тех, кто их читает и распространяет, могут быть серьезные неприятности. А этот документ вряд ли посчитают вредоносным, потому что здесь всячески восхваляется государь, а выдающийся поэт представлен его раболепным верноподданным.
– Хитер этот Жуковский, – усмехнулся Саша. – Хитер, но не умен, в его письме полно глупостей и несоответствий. Неужели люди принимают все это за правду?
– Не знаю, но, судя по всему, желающих знать правду и не желающих верить в ложь не так много, – ответил Алексей со вздохом.
Вернулась Лидия.
– Аркадий еще не спит, обещал прочесть.
– Отлично! Давайте читать дальше.
Алексей взял лежавший сверху одиночный лист, на котором сверху было написано карандашом «Диплом рогоносца», и прочел французский текст:
Les Grands Croix Commandeurs et Chevaliers du Sérénissime Order des Cocus réunis en grand Chapitre sons la presidence du vénérable grand-Maitre de Ordre S.E.O.L Narychkine, ont nommé a l'unanimité Mr. Alexandre Pouchkine coadjuteur du grande Maitre del Ordre Cocus et historiogrphe de l'ordre. Le secrétaire perpétuel: c-te J. Borch.[37]
– Вы что-нибудь поняли? – спросил, Алексей, глядя на недоумевающие лица Лидии и Саши.
– Когда Пушкина назвали cocu[38], ему должно было стать обидно. А если он, в отличие от нас, при этом знал, кто такие эти Нарышкин[39] и Борх[40], и понимал смысл всех слов и намеков, то обида, наверное, должна была быть просто ужасной. Так, полагаю, рассуждали те, кто это все сочинил, – предположил Саша.
– Однако если Пушкин был уверен, что его жена – честная женщина, как это следует из письма Жуковского, то он не должен был обращать внимания на пасквили. Пушкин много лет жил под прессом ругательной критики, намного более жесткой, чем этот так называемый диплом. Алеша, читай дальше, быть может, мы сможем разобраться, какую роль эта непонятная бумажка играет в дуэльной истории, – сказала Лидия.
Алексей достал из папки следующий документ, на котором были цифра 1, обведенная в кружок, и карандашная надпись: «Письмо Пушкина, адресованное на имя графа Бенкендорфа»[41]:
Monsieur le Comte!
Monsieur le Comte! Je suis en droit et je me crois obligé de faire part à Votre Excellence de ce qui vient de se passer dans ma famille. La matin du 4 Novembre, j e reçus trois exemplaires d'une lettre anonyme, outrage use pour mon honneur et celui de ma femme. A la vue du papier, au style de la lettre, à la manière dont elle était rédigée, j e reconnus des le premier moment, qu'elle était d'un étranger, d'un homme de la haute société, d'un diplomate.
J'allai aux recherches. J'appris, que sept ou huit personnes avaient reçu le même jour un exemplaire de la même lettre, cachetée et adressée à mon adresse, sous double enveloppe. La plupart des personnes qui les avaient reçues, soupçonnant une infamie, ne me les envoyèrent pas. On fut, en général, indigné d'une injure aussi lâche et aussi gratuite; mais tout en répétant que la conduite de ma femme était irréprochable, on disait que le prétexte de cette infamie était la cour assidue que lui faisait M-r Dantés.
Il ne me convenait pas de voir le nom de ma femme accolé en cette occasion, aves le nom de qui que ce soit. Le le fis dire a M-r Dantès. Le Baron de Heckern vient chez moi et accepta un duel pour M-r Dantés, en me demandant un délai de 15 jours.
Il se trouve, que dans l'intervalle accordé M-r Dantés devint amoureux de ma belle soeur M-еlle Gontscharoff, et qu'il la demanda en mariage. Le bruit public m'en ayant instruit, je fis demander à M-r d'Archiak (second de M-r Dantés) que ma provocation fut regardée comme non avenue. En attendant je m'assurai que la lettre anonyme était de M-r Heckern, ce dont je crois de mon devoir d'avertir le gouvernement et la société.
Étant seul juge et gardien de mon honneur et de celui de ma femme, et par conséquent ne demandant ni justice, ni vengeance, je ne peux, ni ne veux livrer à qui que ce soit les preuves, de ce que j'avance.
