Она не хотела отправляться в Хогвартс, это было желание исключительно Корнелиуса, помешавшегося на тайных заговорах против него. Он слишком любит власть, и теперь страх потерять ее сводит его с ума. Что ж, она его понимает. Возможно как никто другой. Поэтому и согласилась. Быть заместителем министра почетно, но ведь можно достичь большего — получить место директора Хогвартса, сместив самого Альбуса Дамблдора. Разве не заманчивая перспектива? Сил у нее хватит, в этом Долорес не сомневалась.
Сомневалась она в другом. Она не ожидала, что встретиться со своим прошлым окажется настолько больно. Но ведь она любит боль. Она столько лет истязала себя воспоминаниями, позволяя им словно яд растекаться по венам. И вот теперь они столкнулись лицом к лицу, и к своему собственному удивлению Долорес вдруг вновь почувствовала себя маленькой девочкой, у которой сердце в груди замирало при одном лишь звуке тонких каблуков по каменному полу. Минерве достаточно было лишь один раз посмотреть своим холодным строгим взглядом, и буря эмоций, самых разнообразных — от сладкого вожделения до жгучей ненависти обрушились на Долорес словно лавина.
Она ненавидела ее. Она никого так не хотела, как ее.
По телу пробежала неясная дрожь, и Долорес скорее почувствовала, чем увидела. Взгляд. Хмурый, пронизывающий, словно пытающийся пробиться сквозь розовую броню ее мантии. Брови нахмурены, крылья носа чуть трепещут, отчего создается впечатление, словно это трепещут кошачьи вибриссы. Стоит в тени статуи позади своих учеников, прямая, напряженная, руки сложены на груди, и видно, как длинные изящные пальцы с силой вцепились в рукав изумрудной мантии.
Губы Долорес сами собой сложились в победную улыбку. Пусть знает, что власти ее любимого Дамблдора скоро придет конец. И когда это произойдет, ей придется подчиниться. Минерва МакГонагалл, гордая, несгибаемая, высокомерная, наконец, склонится перед своей бывшей ученицей. Мерлин, как же Долорес ждет этого момента. Уронить надменную сучку на колени. Сломить. Унизить. Она столько лет ждала шанса отомстить. И сейчас они обе, глядя друг другу в глаза сквозь мельтешащие головы студентов, это понимают.
И вдруг что-то происходит. Взгляд Минервы меняется, становится как будто мягче, внимательнее, и в нем появляется жалость, глубокая, затаенная. Такую прячут как можно дальше, заваливая сверху всевозможными отговорками, причинами и прочей ерундой, которую люди привыкли называть оправданиями. Запереть на ключ, а ключ выбросить. Только нет гарантии, что она не просочится сквозь швы старых ран, и не блеснет крошечной искоркой в глубине зеленых глаз.
«Так значит, я была ошибкой?»
Крик все еще стоит в ушах, заглушая другие звуки. И волна жгучей ярости захлестывает, разрывая изнутри. Жалеет. Значит, ей жаль?! Интересно, что именно?
Думать, что она жалеет о прошлом, было бессмысленно. Не такой была Минерва МакГонагалл. Четкая, правильная, прямая. Никаких сожалений, лишь гордо вздернутый подбородок и бесконечная уверенность в правильности собственных решений.
И уж тем более ей не жаль молодую девушку, влюбленную в нее до беспамятства, и совершенно не знающую, что с этим делать.
Вероятно жалеет своих ненаглядных учеников, уже догадываясь, какие перспективы их ждут. Может, стоит учредить специальную медаль за умение жалеть своих студентов? Этакая премия милосердия. Вручается главной курице-наседке Хогвартса.
Как же она всё это ненавидит: надоедливых детей, Хогвартс, эти зеленые глаза, за то, что не глядят на нее с привычным холодком, впиваясь в мозг ледяными иглами. Долорес это помогало держать себя в руках, не забывать о ненависти, что она взращивала в себе все эти годы. А сейчас лишь от намека на ласку колени вдруг стали ватными, едва держат. И во всем теле непривычная слабость. Хочется осесть на пол, прямо тут, на глазах у половины школы, и разрыдаться. И что бы мягкие женские руки, такие родные и знакомые, обняли за плечи, покачивая в своих объятиях, словно маленького ребенка. Ведь она и есть ребенок. Стареющий ребенок, который не может забыть.
Хогвартс, 1968 год.
Она никогда не любила свою мать. Как можно любить никчемное создание, способное лишь создавать видимость материнской любви, и то насквозь фальшивой? Долорес никогда не понимала, почему Эллен так к ней относится. Приступы навязчивой привязанности то и дело сменялись едва ли не откровенной ненавистью. Словно внутри ее матери жили две совершенно разные женщины, и Долорес не любила ни одну из них. Она их боялась.
Одна готова была исполнить любой ее каприз, наряжала в красивые платья, водила в магловское кино и покупала вкуснейшее клубничное мороженое. В такие дни Эллен не отходила от дочери ни на шаг, кудахча над ней, словно курица над любимым цыпленком. Столь чрезмерная забота утомляла, хотелось сбежать куда-нибудь далеко-далеко. Но куда ей было бежать? И Долорес терпела, через силу улыбаясь и принимая материнское внимание с наигранной благодарностью. Но в этом был и свой плюс — Долорес научилась притворяться, скрывая истинные эмоции.
Когда же периоды «материнской любви» заканчивались, наступали темные дни в жизни девушки. Большую часть времени Эллен прибывала в состоянии агрессии, срываясь на дочь по любому малейшему поводу: громко рассмеялась, поставила не туда чашку, некрасиво повязала шарфик. Казалось, Долорес априори виновата во всех бедах, что постигли их семью. Всё чаще в репликах матери проскальзывало сожаление о браке с магом.
И Долорес понимала, это был лишь вопрос времени, когда Эллен, наконец, найдет в себе смелость открыто признать — ее место с другими отбросами мира, именуемыми маглами. Всё, на что они годятся, это прислуживать волшебникам. Совсем как домовые эльфы, только симпатичнее. Впрочем, не все маглы красивы. Эллен была красавицей, когда выходила замуж. Но время оказалось к ней беспощадно. Она еще пыталась молодиться при помощи косметики и платьев, больше подходивших юным девушкам, чем зрелым женщинам, но время упорно не желало замедлять свой бег, и постепенно она увядала, копя злость на волшебников и в особенности на собственную дочь за молодость и магическую силу, способную эту самую молодость продлить.
Находиться в их доме стало невыносимо. Частые скандалы родителей, взаимные упреки, слезы младшего брата. Долорес мечтала сбежать из этого кошмара. Вернуться в Хогвартс, спасительную крепость ее души. Конечно, школа тоже не идеальна. Изо дня в день ей приходилось иметь дело с маглорожденными выродками, заполонившими Хогвартс.
Она улыбалась им, делая вид, что их связывают узы дружбы, но в душе мечтала увидеть их падение с высоты полной и счастливой жизни, которая так несправедливо досталась тем, кто ее совершенно не заслуживает.
Единственной настоящей отдушиной для нее были зеленые глаза. Ей больше не нужно было придумывать поводы, чтобы остаться наедине с профессором МакГонагалл. Они часто засиживались после уроков в классе трансфигурации за чашечкой чая, обсуждая последние магические изыскания. Долорес помогала Минерве с проверкой работ младших курсов, всё глубже погружаясь в дебри науки трансфигурации, к которой, впрочем, она не питала сильного интереса. Но это был предмет, который преподавала Минерва, а значит, Долорес не может не любить его. Порой их разговоры из научной плоскости переходили в личную. Так, Долорес узнала, что профессор МакГонагалл до того, как стала преподавателем в Хогвартсе, два года работала в Министерстве, она любит малину, прекрасно танцует, а еще в совершенстве говорит по-гэльски (она даже Долорес обучила нескольким фразам). Минерва стала единственным человеком, кому юная Амбридж рассказала всю правду о своей семье. Она бесконечно дорожила тем хрупким доверием, что установилось между ними, и ужасно боялась неосторожным словом разрушить его. А Минерва лишь с улыбкой наблюдала, как маленькая девочка с большими голубыми глазами, которая не любила маглов и так сильно мечтала учиться на Гриффиндоре, что на первом курсе разбила каменную горгулью, охранявшую директорский кабинет, взрослеет у нее на глазах, превращаясь в молодую девушку, умную, амбициозную, настойчивую. И вполне симпатичную. Ей нравилось общество юной слизеринки. Среди студентов редко встретишь столь чуткого и интересного собеседника. И в какой-то момент Минерва с удивлением осознала, что у нее действительно появилась любимица. Слизнорт оказался прав. Декан Гриффиндора прониклась симпатией к студентке Слизерина. Такого история Хогвартса еще не знавала.
