Держатели лавки, надо сказать, не сильно сопротивлялись такому наглому собиранию дани, только один раз продавец не выдержал и выхватил из рук нашего нахальника батл: видимо, ущерб в пять бутылок водки он мог пережить, но ради спасенной шестой готов был пострадать.

Тоже было с арбузами, и тоже, как правило, продавец не мог сделать ничего один против двадцати, но какого-нибудь пиздюка, плетущегося последним, обязательно догонял и отбирал астраханский арбуз.

***

Если расценивать собственную жизнь как роман, то иногда устаешь ждать развязки и хочется подсмотреть конец книги, чтобы хотя бы приблизительно знать к чему готовиться. Зная себя, можно делать какие-то прогнозы, но все дело в том, что все мы очень плохо знаем себя. Часто падение для человека, до конца верившего в свои силы, оказывается совершенной неожиданностью. Оттого и кончают с собой бедолаги, на которых, как снег на голову, сваливается собственная никчемность.

Мне давно казалось, что я в этом смысле счастливый: подвергнув раннему испытанию, многое простил себе и со многим смирился заранее, но личные критерии дна, подобно окнам Овертона, постепенно становятся шире и расползаются в глазах, казалось бы, видевших уже все бездны отчаяния. И снова удивляешься и, обескураженный, идешь праздновать очередные именины.

В метро я видел двух туристов. Такое впечатление, что в рюкзаках у них с собой полквартиры. Жалко было смотреть на их согбенные под этой тяжестью спины.

«Я раненый в голову солдат алкогольный войны».

Девушка меня бросила. Неделю я пил, смакуя одиночество, пока алкоголь не перестал усваиваться и не началась интоксикация. Мы договорились встретиться в Сокольниках, она ничего не обещала, но обязалась приехать. Я ждал ее на бульваре – на лавке, с собой у меня была чекушка водки, но пить я не решался: боялся, что вырвет. Но с ней было спокойней.

Не помню, кто к кому подсел, но я разговорился с одним мужичком, который оказался бездомным и предложил ему выпить, и тот не отказался, тогда и я пригубил вместе с ним, даже стало как будто легче.

Выглядел он неплохо, на улице жил еще, как утверждал, только первый месяц. Вскоре подошла Юля, и мы с ним расстались. Выглядел я ужасно, но в тот раз она меня простила. Кажется, я даже оставил ему чекушку.

Где-то через месяц, когда и забыл уже про этого мужика, я вдруг увидел его в метро. Выглядел он на этот раз отвратно, спортивная сумка его отсутствовала, как и пиджак, щетина грозилась перерасти в бороду в стиле «ежик», а одет он был в разношенный серый свитер с заблеванным рукавом и грязные джинсы.

Кажется, он узнал меня и злобно посмотрел в глаза, будто это я был причиной его несчастий. Внутренне я поежился и отвернулся, сделав вид, что не узнаю. Хотя мысль, что если и нет моей полной вины в судьбе его, то участия предостаточно, долго еще бередила совесть. Я представлял себя на его месте, и понимал, что сдался бы еще раньше. Хотя никто не знает, как поведет себя в той или иной ситуации. Вскоре, я опять встретил его: он кочевал по нашей ветке; и в этот раз он выглядел куда лучше: где-то надыбыл новую сумку, приоделся – в аккурат как в первую нашу встречу. Лицо только пообносилось, и взгляд затравленный.

Я перестал в чем-либо себя винить.

Мне повезло, что у меня был дом. Пусть и с тараканами.

***

Опять стоял на Дербеневской и смотрел на реку, в воде возились утки. Я ничем не отличался от реки, берущей направление лишь в силу законов природы.

В воду падал первый снег, совсем прозрачный и еле видимый, первый снег августа.

Видимо, это так подействовало на меня, что я решил, что сентябрь уже наступил (хотя до него еще четыре дня оставалось), и выкинул в урну августовский проездной. Было обидно.

В Москве появилась новая порода голубей: черные. Сказать про них можно только одно: долго они не живут.

***

Твердо решил больше не пить. Во время очередных приступов перебивался едой, забивал в себя все, что находил в ближайших продуктовых. Садился на скамейку и поглощал жирные холодные салаты, закусывая копченой колбасой и хлебом. Жир действовал на мозг положительно, мысли лениво перетекали от желания алкоголя к желанию сна. Несмотря на беготню каждодневную, даже поправился.

С едой связан мой переход от «Анонимных алкоголиков» в кардинально другое сообщество. Проходя мимо Курского, я наткнулся на раздачу бездомным еды. Кажется, это были какие-то официальные соцпомощники.

Я нашел через интернет одну благотворительную организацию, занимающуюся подобным, и вступил в нее. Большинство участников оказалось девушками, мирно и благолепно мажущими хлеб дешевым паштетом в прихрамовой трапезной. Меня тоже пригласили взяться за бутерброды, готовку горячего пока не доверяя. И в этот же вечер я поехал со всеми на раздачу. Просветления большого не ощутил, чувствовал себя чем-то вроде тимуровца-вышибалы при настоящих доброделах и благотворителях.

***

Кажется, я нашел идеал и влюбился, и хоть у меня уже был идеал, никто не вынуждает меня отменять его – просто мне требуется новый идеал, чтобы он вел меня сквозь пыль и ночь.

Я знал одного мужика, который каждую пятницу затаривался пивом в баклажках, включал «Сектор газа» на кухне и вспоминал армию, на ногах его жил грибок, а выходя на улицу, он мог высморкаться на асфальт прямо перед бабками на скамейке; но даже у него был свой идеал. Своя первая любовь. Он вспоминал ее редко. Но все-таки вспоминал, когда «ностальгия» по армии уже не спасала. И даже однажды нашел ее в «Одноклассниках». И уехал к ней – на удачу.

Она поранила о стекло свою белоснежную ножку. Я сел и взял ее в руки, чтобы извлечь осколок; пальцы испуганно поджались, нога была в росе, и я чувствовал себя рыбаком, снимающим скользкую рыбку с крючка; и рыбка трепыхалась, дрожала в ладонях. Я вынул осколок, достал платок, которым обернул ранку, и поцеловал ногу.

Я пробыл в составе благотворительный организации года два, но она так больше и не пришла. Видно, была нарасхват.

***

Стою возле 17-ой наркологической, впереди виднеется кусочек прелестного пейзажа. Больница задумывалась стоять поодаль от города, но дома со временем обступили ее и здесь, оставив этот кусочек природы с видом на холмистую местность и немного леса по левую сторону.

Программировать себя по заветам отца-основателя «Анонимных» Билла Уильяма я отказался, но был в его программе один шаг, который меня действительно воодушевлял. Не помню его номер, кажется, он был одним из последних, и заключался в пропаганде принципов сообщества другим бедолагам. Собственно, от этого шага я и перешел после к благотворительности.

Раз или два в месяц где-то мы собирались небольшой компанией и отправлялись в психо- или нарколечебницу, и там в помещении, где можно всех собрать (обычно это была столовая), мы рассаживались за одним столом с действующими алкашами (себя-то я, по системе Шичко, считал «воздерживающимся алкоголиком»).

Конечно, это может показаться лицемерием: мол, в «двенадцать шагов» не верит, а другим всучивает, но я не говорю, что система не работает; я видел людей на собраниях, не пьющих и по двадцать лет, если верить, конечно, их историям. Но счастье их показалось мне одномерным. Если они слышали, что кто-то рассказывал о себе что-то веселое, они отворачивались и негодовали (особенно, если это делали новички: скорбь им к лицу): они считали все это пустой тратой времени, все что, по их мнению, нужно было сделать, это принять уже программу, как бога, и жить по заповедям ее. И к алкоголю относится не иначе как к дьяволу в овечьей шкуре. Можно долго спорить: являются ли «АА» сектой, но сектантский подтекст их «философии» бросался в глаза каждому, кто от страха смерти под забором не готов был, зажмурившись, согласиться на любую «программу», любую «религию», лишь бы больше не просыпаться по десять раз за ночь в поту и с колотящимся сердцем, а утром с трясущимися конечностями собираться на работу – в страхе потерять ее со дня на день.