— Не думаю, что в этом будет нужда, но если придётся — наложу, не сомневайтесь, — усмехнулся отец Вернон.

Мы какое-то время смотрели друг на друга в упор. Ни один, ясное дело, не желал уступать, и спас обоих от дурацкого противостояния сир Георг, пожаловавший в библиотеку, чтобы узнать, как продвигаются мои дела (мои, конечно, чьи же ещё?). Баронесса, видите ли, пожаловалась ему, что этот несносный сопляк-горожанин перевернул половину замка кверху дном, да так всё и бросил. А ей что прикажете делать, если некуда даже молоко поставить?

— Молоко вскипятить, остудить немного, кинуть туда сухарей, а пока оно заквашивается, я как раз закончу, — буркнула я. Кажется, права была Аларика, ворча про бестолковых хозяек замка. — Или в печке потомить — будет топлёное.

Мальчишка, в присутствии барона и жреца сидевший как мышонок под веником, на этих моих словах тихонько вздохнул. Наверное, нечасто ему перепадало топлёного молока — коричневого, жирного, густого…

Эх, а про варенец здесь вообще не слышали. Понятно, что словечко это из южного диалекта, но когда я принялась рассказывать Аларике, как он готовится, она только глаза изумлённо распахнула: не знали они тут такого извращения — сперва молоко в печке томить, а потом ещё и сквашивать. Коров мало кто держит, поди прокорми их зимой, а коза и доится как коза, а не как корова. Молока хорошо если на простоквашу хватало, а так оно всё больше шло на творог, сыр, теперь вот масло стали сбивать… Варенец? Какой ещё варенец? «Вот доживу до сорока, — подумала я, — куплю себе клочок земли и заведу молочную ферму. Управляющего только найти энергичного, толкового и сравнительно честного. Чтобы и себя не забывал, и на мою долю оставлял достаточно. С Меллерами потом списаться, — фыркнула я про себя. — Попросить какого-нибудь непризнанного бастарда в управители». Хотя… Меллеры — и непризнанные бастарды? Сира Мадлена вон на дядюшке виснет, как на родном, притом что она дочь сира Вальтера, брата сиры Катрионы. То есть, ему, строго говоря, вообще никто.

Сир Георг с отцом Верноном тем временем говорили о матери Саманте. Ну да, святая мать уже откуда-то знала, что я собираюсь изгонять крыс из замковых подвалов злобным чёрным колдовством, и приходила к отцу Вернону ругаться: как он, служитель Сот, может в этом участвовать?! М-м, а не боится ли она просто-напросто, что грызуны побегут в её амбары и кладовки? Храмовые хранилища — это вам не ямы горожан. Там много всякого лежит, да и просто места куда побольше. Правда, там свои хозяева имеются и гостям они вряд ли обрадуются, так что начнутся войны между местными и пришлыми до полной победы одной из сторон. Или крысы умнее людей и как-нибудь договорятся?

Сплетничали… ой, прошу прощения, беседовали его милость со святым отцом довольно долго. Я даже перестала притворяться, будто слушаю их, и занялась своим — моим — делом, спеша закончить с заготовками на завтра. Внук столяра, смешно насупившись, старательно прорезал канавки, я заполняла их чернилами (обыкновенными и без всякой крови — не хватало ещё при жреце светить своими невеликими познаниями в кровной магии). Работа требовала пристального внимания и твёрдой руки, но была тупой и скучной. Утомительной в своём однообразии. А ещё её просто было много.

Скорее бы осень, что ли. Поздняя, не золотая — чтобы наступили холода’, а лучше вообще первые заморозки. Чтобы мне только читать вслух да играть на мандолине, а не обслуживать кроме законного нанимателя ещё и всех тех, с кем он ссориться не хочет.

========== Один вечер почти барона ==========

Комментарий к Один вечер почти барона

Очередной драбблик про Генриха и Людо (никакому Королю-Льву не сравниться с Тимоном и Пумбой, правда?)

— Эй, твоя милость, не спи, утонешь.

Генрих дёрнулся, вода плеснула, разбиваясь короткими злыми волнами о бортики, брызги полетели во все стороны — ему в лицо в том числе, и это окончательно его разбудило. Он пробурчал парочку ругательств и сел. Ничего себе он задремал! Ванна заметно остыла, искристая шапка пены давно осела, вода помутнела и, кажется, даже запах свой лимонный подрастеряла, пока он валялся в ней, отмокая, точно кусок солонины.

— Так и знал, что нельзя оставлять тебя без присмотра, — сказал Людо, расстёгивая рубашку. — В следующий раз посажу с тобой кого-нибудь из девчонок, а то в самом деле заснёшь и захлебнёшься. Вот уж будет совершенно дурацкая смерть для пограничного барона, не находишь?

— Не дождёшься, — усмехнулся Генрих.

Он потянулся за ковшиком, чтобы смочить волосы, но Людо не зря же раздевался.

— Сиди, расслабляйся дальше, — хмыкнул он, повесив рубашку на крючок, а взамен намотав вокруг пояса полотенце. — Голову наклони.

— Раскомандовался тут, — проворчал Генрих, послушно наклоняя голову. — А то мыло осталось ещё, как в прошлый раз?

— А ты думаешь, я помню, какое было в прошлый раз?

Генрих глянул сквозь сосульки мокрых волос на полки матового стекла, заставленные баночками и флакончиками, и признал, что да, запомнить трудновато. Если тесть твоего фаворита не просто алхимик, а старый франт, помешанный на своей внешности почище иных дамочек, выбор становится чересчур широк.

— Чем оно пахло? — безнадёжно спросил Людо. — Хоть примерно? Или все перенюхаешь?

Генриху не то что шевелиться лишний раз — вспоминать было лень, и он махнул рукой:

— Мой чем хочешь.

— Благодарю вас, сир, — ехидно отозвался Людо. — Вы так добры и снисходительны.

— Поязви мне ещё, — лениво пригрозил Генрих. — Обнаглел вконец, почти целым бароном командует, насмехается… — не договорив, он отчаянно зевнул и замолчал, потому что Людо взялся за мытьё в лучших своих традициях, словно кожу хотел со своего покровителя содрать заживо. Да уж, тесто замешивать в двухведёрном тазу — ручки будут, может, и не как у молотобойца, но тоже не хиленькие.

Душистая пена, стекая с волос и с кожи, сворачивалась серыми хлопьями. Вода стремительно теряла прозрачность, и Генрих, лениво потянувшись, выдернул пробку. Пока Людо обливал его чистой водой, он расслабленно смотрел на маленький, но злобный водоворот, уносящий с собой неделю походов по лесу, ночёвок на куче лапника и прочего времяпровождения, после которого приличные люди, стоя рядом с тобой, стараются дышать пореже и не слишком глубоко. Кожа горела, но ощущение чистоты было пронзительно-острым, словно он сменил её, кожу эту, на новую — свеженькую, гладенькую, как у младенца. Даже не верилось, проводя рукой по плечам, что это у взрослого мужика, отнюдь не просиживающего штаны у камина, может быть такая. Может, ему самому стоит разок помыть Амелию? Поорала бы, повозмущалась, но как поставил бы он её на колени лицом к стене и как прошёлся бы мочалкой по спине, по загривку, по заду, сдирая грязь, разминая затёкшие от шитья и от бесконечной чистки ягод и яблок мышцы… Может быть, согласилась бы хоть разок побыть «блудницей», отдающейся законному супругу без закатывающихся глазок и терпеливо-мученических гримас?

Спать хотелось всё равно, а у него был к Людо деловой разговор, поэтому он набрал ледяной, совсем не речной воды, бегущей из бронзовой трубы, в новенькое, ещё блестящее ведёрко и, встав в полный рост, разом вылил её на себя. Дыхание перехватило, зато сонливость тут же слетела, как и не было.

— Ты голодный или опять в трактире перекусил, пока Фил на тебя целый ворох сплетен вываливал? — спросил меж тем фаворит. Заботливый, огр его залюби, законной супруге бы так.

— Да так, погрыз каких-то хлебцев под кружку пива.

— А, — усмехнулся Людо, подавая ему полотенце, а вторым вытираясь сам, потому что и сам вымок, пока отмывал Генриха. — Собрать вытопившийся гусиный жир, прожарить в нём лук и чеснок, а потом накидать туда же позавчерашний хлеб, корки и горбушки… У Фила ничего не пропадает, хваткий мужичок.

— Можно подумать, у тебя что-то пропадает.

— Жена, например?

Генрих крякнул разом и смущённо, и досадливо. Ну, далась же Людо эта не в меру свободолюбивая дура! Давно пора плюнуть и забыть. Может, попросить тётушку Елену, чтобы нашла ему в Озёрном бесприданницу из хорошей семьи, образованную и воспитанную, и даже лучше не законную дочку вроде сиры Клементины (которая, понятно, будет драть нос перед каким-то кондитером), а чьего-нибудь бастарда, можно и непризнанного? Или признанную, но умную, отлично понимающую на каком она свете живёт, девушку вроде сиры Вероники.