Народ всё подходил и подходил, солнечные лучи цветными пятнами ложились на головы и плечи. Катриона на своём возвышении терпеливо ждала, когда все займут места под новым навесом и успокоятся, перестав пялиться на разноцветные окошки в нём, а сама разглядывала то стоящих рядом с сиром Матиасом его будущую невестку с родителями, то свою… семью, пожалуй. Не только консорта и детей, но и помощницу, маршала, их сына, свою племянницу с гувернанткой. Даже чародейку, которую Гилберт как-то уломал-таки подписать контракт ещё на три года. И кажется, задумал, кого-то из своей бесчисленной родни сосватать ей в консорты. А если Гилберт что-то задумал… Катриона только головой покрутила.

Все наконец затихли, Катриона откашлялась и привычно, уверенно проговорила:

— Вот и ещё одна зима закончилась, и милостью Девяти большинство из нас пережило её без потерь. — Она подумала, что на самом деле более или менее благополучно Вязы и их соседи перезимовали благодаря её браку и всему, что случилось после него — но не говорить же такое вслух. — Давайте порадуемся весне и помолимся о том, чтобы она принесла нам только хорошее. — Катриона, задумавшись, помолчала немного. На ум почему-то сами собой пришли стихи из прочитанных сирой Вероникой:

Вот снова день исчез, как ветра легкий стон,

Из нашей жизни, друг, навеки выпал он.

Но я, покуда жив, тревожиться не стану

О дне, что отошёл, и дне, что не рождён.

И пусть думают и болтают что угодно, пусть шушукаются про то, что вязовская сеньора того… совсем уж непонятно чего набралась от своего бакалейщика и его колдунов, Катриона всё равно их прочла.

Умные поймут, а на дураков оглядываться — много чести.