— Подолгу точно не жила, — усмехнулась я, представив себе шок селянки из Волчьей Пущи, попади она на рынок в Озёрном. Впрочем, ей сперва пришлось бы заплатить за въезд в город с товаром, потом — рыночному управителю за место, потом стражникам дать мелкую взятку (или смилуйся Хартемгарбес, просто дать: стражники, сколько я знаю, очень любят свеженьких и крепких деревенских бабёнок, пуще гнева Канн боящихся слова «суд»), потом Ночные подошли б за данью… живо поняла бы, почему цены в городе кусаются почище собак. — Именно потому, что дорого всё, буквально всё, — сказала я, — всегда старалась в городах вроде Порожищ или Плавничей особенно не задерживаться. Отдохнёшь, сходишь в купальню, побываешь в театре, купишь что-нибудь из того, что в глуши просто не продаётся, ни за какие деньги, и говоришь напарнику: «Э-э, Шак, радость моя, а не пора ли нам того… либо взять новый контракт, либо хоть просто перебраться куда-нибудь, где подешевле?» Но одно дело — знать, что дорого, а другое — вот так сесть с абаком и посчитать доходы-расходы.

— И что ты решила? — осторожно, словно на весенний лёд ступая, спросил Людо.

— Пока — ничего, — с тяжким безнадёжным вздохом ответила я. — Умом я понимаю, что семь лет и три года — разница очень уж существенная. Но это умом, а вот принять необходимость провести ещё три года в здешней дыре… Видимо, придётся настойчиво напоминать себе, что я, мантикора меня закусай, взрослая, разумная и не слишком здоровая женщина, и не мне отказываться от подарков судьбы, даже таких сомнительных.

— Это ты о контракте с Меллерами? Про сомнительный подарок судьбы?

— Ну да, он же обещал полностью выплатить мой долг Ильфердину, если я останусь на три года.

Людо энергично покивал, демонстрируя полное и безоговорочное согласие с предложением Меллера и с моим намерением поступить как взрослая, разумная женщина. Мы помолчали немного, стоя на ласковом солнышке и совсем не ласковом ветерке.

— Генрих говорил, что у его отца готова уже дарственная для тебя, только у нотариуса заверить, — заговорил Людо, пока я бездумно вертела головой по сторонам, разглядывая голые деревья, темнеющие вдалеке на фоне безупречно-ясного неба. — Барон решил, что спасение его будущего внука вполне заслуживает награды всерьёз, не благодарности на словах.

— Знаю, — неохотно отозвалась я. — Сегодня или завтра Клементина вернётся из Старицы, отец Вернон убедится, что она не просто жива и здорова, но и вполне способна расписывать чашки-миски цветами и фруктами, и сира Катриона повезёт его обратно в Волчью Пущу. Заодно и я поеду с ними. И в замок, и в храме показаться. Вернее, святым матерям рты заткнуть горстью серебра. Очень уж им не понравилось, что магистр ордена Пути публично поблагодарил мерзких колдунов за помощь в избавлении сиры Клементины от проклятия, а самим жрицам сделал выговор за то, что сидели сложа руки и чего-то ждали. Чего? Смерти младенца баронской крови?

— Странно, что здешние так легко поверили, будто проклятие было орочьим, — заметил Людо. — Чтобы от орочьего проклятия пострадала беременная женщина и оказался под угрозой ещё не родившийся ребёнок? Даже я знаю, что такого не бывает, потому что не может быть никогда.

— Так ведь целый магистр сказал! — фыркнула я. — Если ему не верить, то кому? А кто не поверил, тот помалкивает — вроде тебя. Ты ведь тоже у Фила в кабаке об этом не болтал, я думаю?

— Не болтал, — с немного нервным смешком подтвердил Людо. — Потому что подванивает эта история куда хуже, чем дохлая мышь. Мне тоже, как и Гилберту, кажется, что сире Клементине просто не повезло. Её и покойную идиотку Магнолию кто-то просто использовал в каких-то своих целях — но кто и в каких?

— Жаль, твой отец был просто десятником городской стражи, — проговорила я задумчиво. — А не в сыскной команде служил.

— Можно просто попробовать пораскинуть мозгами, — возразил Людо. — Без всяких дознавательских умений. Кому могла быть выгодна смерть фаворитки баронского сына? Его семью сразу исключаем, потому что даже его жене это не нужно. Я так понимаю, она года через полтора-два будет ещё собственного сына подкидывать сире Клементине на денёк-другой, чтобы с самого детства обтёсывался понемногу. Городская сучка всё-таки, прошу прощения за грубость. Обхождения тонкого, говорит гладенько, пишет быстро и красиво…

Я, усмехнувшись, кивнула. Сиру Луизу во время своего последнего визита в замок я едва узнала. Вернее, узнала, но сперва не поверила увиденному: у неё были неумело, но старательно подведены глаза и тронуты румянами щёки. Не знаю, что сказала об этом баронесса, однако если сир Кристиан поддержал жену в её стараниях выглядеть привлекательно, то его матушка могла хоть с головы до ног невестку ядом заплевать — сира Луиза ответила бы, что супруг дозволил, и всё. Остальное никого не касается.

Это на самом деле Рамон от скуки взялся приводить вязовских сеньор в «человеческий вид» (это его слова, я тут ни при чём!). Всем трём были слегка, не в дурацкую «ниточку», а просто чтобы выровнять, выщипаны брови. Всех трёх, даже несгибаемую вроде бы сиру Катриону, Рамон учил подводить глаза и чернить густые, как обнаружилось, длинные, но слишком светлые ресницы. Аларике он перекрасил волосы в слегка рыжеватый цвет, чтобы её глаза казались ярче и зеленее. Сиру Катриону убедил волосы осветлить, чтобы «до неприличия ранняя» седина была не так заметна. На беременную Клементину он пока только поглядывал, но после родов наверняка и её ждали какие-нибудь изменения во внешности. Ещё он раскритиковал фасоны их платьев и для каждой набросал эскизы обновок. В общем, нашёл себе трёх живых кукол и возился с ними от нечего делать, потому что всерьёз охранять Меллера в Волчьей Пуще, а тем более в Вязах было не от кого. По моей внешности он тоже прошёлся разок-другой, пока я не посоветовала ему спросить у Ренаты Винтерхорст, чем закончились её попытки учить меня жизни. Царапать себя ногтями в кровь (а я пообещала, что у него это будут не руки) коллега-стихийник не захотел и оставил меня, дуру неухоженную, в покое.

Так вот, перекрашивать Клементине волосы он, ясное дело, не рисковал, но уж правильно пудриться и наносить румяна, а глаза подрисовывать себе так, чтобы смотрелись больше и выразительнее, она, какая-никакая художница, навострилась влёт. И видимо, потихоньку от баронессы научила сиру Луизу и даже поделилась сурьмой и румянами. Нет, та точно не стала бы изводить настолько необременительную, да ещё и полезную фаворитку своего супруга. А сире Амелии до Клементины вообще дела нет. Словом, семья барона точно была ни при чём.

А вот кто был при чём?

— Я думаю, кто-то из жриц, — сказал Людо задумчиво. — Эта книга в доме сиры Магнолии… — Магнолии, оказывается, а я с чего-то решила, будто её имя начиналось на «Г». — И вообще, очень уж это похоже на служителей Девяти — сделать гадость чужими руками, а самим остаться в незапятнанно-белых одеждах.

— Странно, что ты их так не любишь, — заметила я. — Я-то злобная ледяная ведьма, а ты?

— Зять мастера алхимии, муж магистра алхимии, племянник кондитера и вообще вольнодумец, хоть и не вовсе безбожник? — усмехнулся он, и я вспомнила его регулярные подношения храму сверх добросовестно выплачиваемой десятины. Да уж, у приличных ремесленников наверняка не меньше причин не любить жречество, чем у нас, безбожных магов. Как-то плохо мне верится, что все эти подношения делаются добровольно и от чистого сердца. Вон Элиасу Брауну тоже, очевидно, приходится без конца подкармливать святых матушек и сестёр, тем более что его-то пекарня в самой Волчьей Пуще находится, в двух шагах от храма.

— Видимо, жрицы действительно делили будущую вакансию, — вздохнула я. — И вроде бы меня это не касается, но если среди здешних матушек есть настолько беспринципная сука, что готова угробить двух… вернее, даже трёх посторонних людей ради своей карьеры, не лучше ли мне принять предложение господина Милка и уносить отсюда ноги, пока следующей жертвой не оказалась я? Раз уж виновницу не сумел вычислить ни орден Пути, ни судейский чиновник, это должна быть очень умная и расчётливая особа. — Почему-то мне тут же представилась мать Клара. Полагаю, неумение подбирать одежду по цвету ещё не означает неумения просчитывать свои и чужие ходы.