Секунды, которые потребовались на то, чтобы узнать собственное отражение в темном оконном стекле, будут еще долго мучить его в кошмарах.

Четверг, 19 ноября, 10:02

Царит покой. Ни единого движения ни на одном из двух мониторов в промерзшей комнате. Затих даже ледяной ветер. Ближний дом так же безмолвен, как дальний.

Ожидание – это всё. Это мгновения, когда вокруг громоздятся другие картины. Внутренние картины. Вожделенные картины.

Аромат пиний и лучи утреннего солнца, которые танцуют на огромной террасе, рассеивая легкий предрассветный туман. Сквозь морскую дымку вдали проступает высокая скала; размытый силуэт, кажется, плывет по спокойной глади моря.

Дом. Тот самый дом. Еще немножко посидеть на террасе, согретой утренним солнцем, и посмотреть вокруг. Действительно, посмотреть. Суметь увидеть. Все движения, все усилия направлены на это. Во времени есть граница. Дедлайн.

У этой истории есть конец. Счастливый конец.

Не одиночество; они встречаются взглядами, видят, что они смотрят друг на друга, и на короткое мгновение граница между двумя людьми перестает быть абсолютной.

Этого никогда не случалось в реальности. Только в мечтах. В вожделенных картинах. В минуты, которые убегают совершенно незаметно.

Есть цель. Есть момент, когда все станет ясно. Когда напряжение последних месяцев вдруг отпустит. И больше не будет одиночества, это давно решено.

В это мгновение на верхнем экране возникает мужчина, уже шагах в десяти от дальнего дома. Вожделенные картины тают, возвращается суровая реальность, на руки натягиваются тонкие кожаные перчатки. Увеличивается зумом изображение.

На мужчине белая куртка, он плотнее запахивает ее, пробираясь через снег. Нового снега не выпало, ветра нет, на экране только странный белый силуэт мужчины. Словно снежный ангел.

Теперь мужчина появляется на нижнем экране, поворачивает голову в сторону, останавливается, стоит неподвижно, ничего не видя и не слыша. И появляется она.

На верхнем экране женщина идет ближе, ее изображение увеличивается зумом. За несколько недель лыжных прогулок она отточила свою технику почти до совершенства. Мускулы играют под обтягивающим лыжным костюмом, на секунду зум приближает их и увеличивает.

Это она. Та, что должна отменить границу между двумя людьми.

Рука в тонкой кожаной перчатке нажимает кнопку на джойстике, сменяя изображение на мониторе. Теперь обе фигуры видны на нижнем экране. В промерзшей комнате раздается вздох. Клавиатура, профанация.

Вторая рука пишет: «10:24: ♂ и ♀ одновременно подходят к дому ♀. Не замечено никакой важной активности. Вероятно, начинается совместная работа».

Рука прекращает писать. И кладет на стол пистолет Sig Sauer P226.

Четверг, 19 ноября, 10:02

Бергер проснулся. Фрагменты сна кружились у него в голове, как снегопад. Но он не мог выделить ни одной снежинки, не видел ни одного неповторимого узора. Единственным ощущением, которое он определенно испытывал, была ноющая, изнуряющая головная боль.

Он сел в постели и впервые обратил внимание на то, каким маленьким был дом. Спальный мешок, обернутый вокруг его тела, казался не намного меньше. Стены давили. На какое-то мгновение ему показалось, что он протягивает руку к незнакомой двери, которая находится на месте двери в туалет, но прежде чем он успевает ее открыть, дверь распахивается и бьет его прямо в лоб. Все начинает вертеться. В тот же момент раздается вой: и снаружи, от внезапно появившегося отопительного котла, и изнутри, из мозга, который как будто переворачивают и выкручивают. Лежа на холодном полу, Бергер видит, как полено ударяет Блум в висок. Поднимается, но мозг не следует за ним, тело не следует за ним. Он только получает еще один удар и чувствует, как сознание покидает его. Он направляет остатки сознания вверх, пытается – на случай, если наперекор всему удастся выжить, – сфокусировать почти отказавшее ему зрение на лице фигуры, но его нет, оно слишком темное. Бергер видит только полено в руке ускользающей черной фигуры, оно еще раз приближается. Потом остается только темнота.

Совершенно не готовы, сказала Ди. Он помнил ее фразу дословно: «Итак, вы пошли в темный подвал уединенного дома, хозяйка которого утверждала, что ее преследуют, и были совершенно не готовы?»

Хотя они пришли туда не потому, что она заявила, что ее преследуют. У их визита была другая цель, и она вытеснила мысли об угрозе, не в последнюю очередь из-за того, что в центре внимания оказался сложно определимый характер Йессики Юнссон. Исходным пунктом было то, что она сутяжница, что преследователь существовал только в ее параноидальном сознании, но потом стало очевидно, что ее показания не соответствовали действительности совсем в другом.

И это он, Сэм Бергер, прервал допрос вместо того, чтобы сразу же установить видеокамеру и продолжить допрашивать Юнссон, не отвлекаясь на второстепенное. Это он, идиот, предложил осмотреть дом до того, как зашла речь о том рисунке ручкой.

И вот теперь появился еще один.

И он, судя по всему, был сделан на отрезанном бедре Йессики Юнссон.

Бергера захлестнула боль, не имевшая никакого отношения к пульсирующей головной боли. Он скорчился, осознал, что он никуда не годится, что их тандем с Молли – жалкий и бездарный. Оба были нокаутированы сумасшедшим, оказавшись неспособными на самую примитивную самооборону. К тому же они в бегах от правосудия, переставшего быть справедливым.

Дом вернулся и снова стал прежним. Пустым. Совершенно пустым. Хотя в нем и находился Бергер.

Он на ощупь поискал что-нибудь, что могло бы его успокоить. Ни лекарств, ни спиртного, ничего в таком духе. Ему нужно что-то, что приведет в порядок его опустошенный внутренний мир. Он взял шкатулку с часами, посмотрел на шесть невозмутимо тикающих хронометров и попробовал свести неумолимость времени к мягкому, почти синхронному тиканью. Несмотря на усталость от безумного путешествия в зимнюю ночь, на головокружение после удара по голове и на ощущение собственной ничтожности из-за захлестнувшего их моря насилия, Бергер завел все часы, одни за другими, установил правильную дату, проверил, что все показывают правильное время. Это заняло его надолго и успокоило. Маленькие шестеренки снова резво закрутились, как будто только и ждали возможности догнать время, ждали, что обманчиво мягким тиканьем заставят Бергера сделать еще несколько шагов навстречу смерти.

Он приник ухом к шкатулке, выделил каждое тиканье из общего хора: два IWC, два Rolex, один Jaeger-LeCoultre, один Patek Philippe. Они как будто отмеряли более дружелюбное время, чем то, к которому мы привычны.

И все же они не смогли успокоить Бергера. Не до конца. Для этого требовались более сильные средства.

Он взял мобильный телефон. Открыл папку с фотографиями. Долистал до начала. Нашел то, что искал. Нашел близнецов в овражке, поросшем мать-и-мачехой. Им тогда было по восемь лет, их одели слишком тепло для того дня. Оскар улыбался, Маркус смеялся. Последняя фотография, отправная точка. В то время их фамилия еще не была Бабино. Они еще не жили в Париже, только медленно, но верно отдалялись от своего настоящего отца, которого безвозвратно предали забвению. Но для Сэма Бергера они остались Полярной звездой, неподвижной точкой вращающегося мира.

Они были для него раем, куда ему никогда не попасть.

Полюс недоступности, подумал он. Вот где он находится. На максимально возможном расстоянии от людей. Низший предел. Достигнутое дно. Нулевая отметка.

Болевая точка.

Вот где он находится.

Он выглянул в окно, увидел бесконечную белизну. Пустота, мир без знаков. Именно таков Сэм Бергер в роли отца. У Маркуса и Оскара теперь другой отец, француз. Видимо, Сэма Бергера оказалось на редкость легко заменить.