– Ладно, не буду, – пообещал он.

– В школе предложили посмотреть, как пойдет дело в ближайшие два месяца, и снова собраться всем вместе через пару-тройку недель после каникул. – Мэгс демонстративно поглядела на Рэя.

– Назови дату, и я там буду, – клятвенно пообещал он.

Отблеск фар на мокром асфальте ослепляет каждые несколько секунд. Люди спешат мимо по скользкому тротуару, проезжающие машины обдают пешеходов веером брызг. Горы опавших листьев промокшими грудами лежат у ограждения: яркие цвета поблекли до тускло-бурого.

Пустая дорога.

Джейкоб бежит.

Визг покрышек тормозящей машины, глухой удар о капот и бессильное сползание уже мертвого Джейкоба на дорогу. Паутина трещин на лобовом стекле. Кровь, собирающаяся под головой мальчика. Одинокое белое облачко дыхания.

Вопль прорезает мой сон, и я, вздрогнув, просыпаюсь. Солнце еще не взошло, но в спальне горит свет: я теперь не могу находиться в темноте. Сердце бьется тяжело и часто. Я сосредотачиваюсь на том, чтобы дышать ровно.

Вдох-выдох.

Вдох-выдох.

Тишина давит, а не успокаивает, поэтому в мякоти ладоней остаются полукруглые следы ногтей, пока я жду, когда уляжется паника. Сны становятся все отчетливее и правдоподобнее: я ясно вижу его и слышу отвратительный треск, с которым голова ударяется об асфальт…

Кошмары начались не сразу, но теперь они не желают униматься. Каждую ночь я лежу в кровати, борясь со сном и проигрывая в уме различные сценарии, как в детских книжках, где финал выбирает читатель. Я плотно зажмуриваюсь и представляю альтернативный вариант, когда мы ушли на пять минут раньше или позже, и Джейкоб остался жив и спит сейчас в своей кроватке, и его ресницы спокойно темнеют на фоне круглых щек. Но ничего не меняется. Каждую ночь я заставляю себя проснуться пораньше, будто, прервав кошмар, можно обратить вспять и реальность. Но, похоже, возник некий устойчивый шаблон, и вот уже несколько недель я вскакиваю по несколько раз за ночь от глухого удара маленького тела о бампер и моего бесполезного вопля, когда Джейкоб скатывается с капота на мокрую дорогу.

Я живу затворницей в каменном коттедже – не хожу дальше деревенского магазина, где покупаю молоко, и существую на тостах с кофе. Я трижды решала зайти к Бетан в трейлерный парк и три раза передумывала. Это досадно: у меня уже давно нет подруг, и примерно столько же времени они мне очень нужны.

Я сжимаю левую руку в кулак и разгибаю пальцы, затекшие и непослушные после ночного сна. Боль теперь редко меня беспокоит, но я ничего не ощущаю в области ладони, и два пальца потеряли чувствительность. Стискиваю кулак, чтобы прогнать щекочущее покалывание. Конечно, надо было сразу обратиться к врачу, но это казалось такой мелочью по сравнению с тем, что случилось с Джейкобом, и боль представлялась чем-то справедливым и заслуженным. Поэтому я просто бинтовала руку, скрипя зубами каждый раз, как приходилось отдирать присохшую повязку. Постепенно рука поджила, но линия жизни навсегда скрылась под сплошными рубцами.

Я вытаскиваю ноги из-под горы одеял на кровати. Наверху нет отопления, и стены блестят от конденсата. Я поспешно натягиваю спортивные брюки и темно-зеленую фуфайку, не потрудившись выправить из-под нее волосы, после чего спускаюсь в гостиную. Ледяные плитки пола заставляют беззвучно ахнуть, прежде чем я на цыпочках добегаю до кроссовок и отодвигаю засов на двери. Я всегда вставала рано – вместе с солнцем, чтобы поработать в мастерской. Без своей работы я чувствую себя потерянной, заблудившейся в поисках новой себя.

Летом здесь будут туристы – пожалуй, не в такой ранний час и не так далеко от моря, но на пляже яблоку негде будет упасть. Однако пока песчаный берег мой, и одиночество приятно. Тусклое зимнее солнце медленно одолевает скалистые вершины, отражаясь блеском в ледяной корке луж на тропе, огибающей бухту. Я перехожу на бег, и мое дыхание повисает в воздухе судорожно вырвавшимися белыми облачками. В Бристоле я не ходила на пробежки, а здесь заставляю себя пробегать целые мили.

Поймав темп в такт биению сердца, я размеренно бегу к морю, гулко стуча подошвами по каменной дорожке. Ежедневные пробежки сделали меня увереннее. Тропинка, спускающаяся на пляж, уже настолько знакома, что я могу пройти ее с закрытыми глазами; последние несколько футов я перепрыгиваю, приземляясь на влажный песок. Держась вплотную к скалам, я обегаю бухту, пока путь не преграждает скальный выступ, уходящий в море.

Сейчас отлив; по песку тянется полоса плавника и выброшенного волнами мусора, как грязный круглый след в ванне. Отойдя от скалы, я бегу быстрее и несусь по отмели, где ноги засасывает мокрый песок. Низко наклонив голову против ледяного ветра, я мчусь изо всех сил, обгоняя прилив, и вскоре легкие начинают гореть, а в ушах шумит кровь. Противоположная скала увеличивается, стремительно приближаясь, но вместо того чтобы остановиться, я прибавляю скорость. Ветер хлещет меня волосами по лицу, и я мотаю головой, чтобы их отбросить. За долю секунды до того, как врезаться в поджидающий утес, я вытягиваю перед собой руки и с размаху упираюсь ладонями в холодный камень. Жива. Не сплю. Спаслась от ночных кошмаров.

Адреналин схлынул, и я, дрожа от холода, возвращаюсь тем же путем. Мокрый песок уже поглотил цепочку следов, не оставив доказательств моего спринта между скал. Заметив у ног обломок выброшенного морем дерева, я рассеянно поднимаю его и провожу канавку вокруг себя, однако пропитанный водою песок снова становится гладким еще до того, как я отрываю палку от его поверхности. Огорчившись, я поднимаюсь ближе к скалам, где песок посуше, и снова обвожу круг. Так-то лучше. Меня вдруг посещает желание написать свое имя на песке, будто я приехала на каникулы, и я улыбаюсь своей ребячливости. Обломок дерева тяжелый и скользкий, но я заканчиваю надпись и отступаю полюбоваться делом рук своих. Странно видеть свое имя таким размашистым и дерзким – я много лет всячески старалась стушеваться… Что я такое теперь? Скульптор, который ничего не ваяет. Мать без ребенка. Буквы отчетливы и зримы, они буквально кричат, их можно разглядеть даже с вершин прибрежных скал. Меня пробирает дрожь страха и восторга. Я рискую, и как же это приятно!

Наверху символическое ограждение призывает прохожих не подходить к осыпающемуся краю обрыва. Не обращая внимания на предупреждающую табличку, я переступаю проволоку и останавливаюсь в нескольких дюймах от пропасти. Песок внизу превращается из серого в золотой в лучах поднимающегося солнца, и мое имя так и сияет посреди пляжа, словно подбивая запечатлеть его, прежде чем оно исчезнет.

Я успею сделать снимок, прежде чем начнется прилив. Я смогу остановить мгновение своей возвращенной смелости. Я кидаюсь в коттедж за фотоаппаратом. Ноги словно стали легче, и я поняла – это потому, что я бегу, а не убегаю.

Первая фотография получается так себе: буквы слишком далеко от берега. Я бегом спускаюсь на пляж и исписываю песчаную гладкость именами из моего прошлого: их скоро сгладит мокрый песок. Ближе к скалам я вывожу прозвища персонажей читанных в детстве книг или имена, которые привлекают меня своим витиеватым начертанием. Вынув фотоаппарат, я присаживаюсь на корточки и низко наклоняюсь, почти припав к песку, и принимаюсь снимать под разными углами, ловя объективом слова на фоне пенных бурунов, а затем вместе со скалами и щедрой порцией синего неба. Последние кадры я делаю со скалы, балансируя на самом краю и игнорируя липкий цепенящий страх. Пляж испещрен словами разных размеров, будто бессвязным бредом сумасшедшего, но я уже вижу, как наступающий прибой лижет буквы и закручивает мутные водовороты песка, набегая на берег. К вечеру, когда вода снова отступит, пляж будет девственно-чист, и я смогу начать заново.

Я совсем потеряла счет времени, но солнце уже высоко, и в фотоаппарате, должно быть, сотни снимков. Мокрый песок липнет к одежде, волосы жесткие от соли. Пальцы без перчаток ноют от холода. Я пойду домой и приму горячую ванну, затем загружу снимки на ноутбук и погляжу, получилось ли у меня что-нибудь годное. Я ощущаю прилив сил: впервые после несчастного случая у меня появляется цель.