Словно в бухте появилась еще одна скала.
Скала, - думалось ей, пока брала его за руку, шептала, тянула за собой к уютному проему меж валунов, где было постлано травянистое ложе. Твердые, уверенные руки, губы жгут как раскаленные на солнце камни, взрослая, не юная непоколебимость взгляда даже в момент любовного пика. Ты не сын Крона, ты сын скал и ночи, не потому ли ты так зачарованно смотришь на море? Море красивее всего ночью, когда оно, сияя, разбивается о скалы. Смотри, у меня в глазах море – красиво, правда? Только не уходи, милый, не уходи, потому что морю бывает скучно без скал, к которым можно приникнуть грудью. В конце концов, не будешь же вечно перешептываться волнами.
- Как твое имя?
- Левка.
- Я…
Уже потом она узнала – Аид. А тогда смеялась, уверяла, что будет звать его «милым», звала приходить, даже не осознавала – вслух или про себя. Не к ней приходить – разве можно удержать такого? Но вдруг ему понравилось море, или сестры, или бухта…
«Я приду. К тебе, если захочешь».
Показалось? Нет? Он не говорил, только смотрел – и она не выдержала, посмотрела в ответ: «Я буду ждать одного тебя, даже если ты не попросишь об этом».
И устыдилась, отвернулась, смешивая свои серебряные, скользкие пряди с его черными, жесткими, вслушиваясь в подступающую бурю, а потом уже было ни до чего, только усиливающийся ветер, и приливные волны, обрушивающиеся сверху, и переплетенные пальцы, и белые лепестки от растерзанного венка, и её собственный задыхающийся шёпот:
- Так просто… ты – скалы… я – море… Не останавливайся, только не останавливайся…
Когда он ушёл, она не стала нырять в безумствующее море. Сидела на берегу, смотрела на взлетающие, тяжкими молотами ударяющие в берег волны. Внутри было тихо и радостно, предвиденье – наследство вещего отца-Нерея – говорило: вернется. Вернётся…
Он вернулся, и была ясная ночь, полная поцелуев и насмешливого шепота волн. Потом другая – когда воды искрили черным и серебряным. И та, когда звёзды смотрели из глубин синими глазками. Ещё в одну море приукрасилось драгоценностями.
А между ночами было остальное, неважное – песни с сестрами, ожерелья, венки, война…
- Ты нас забыла! – дулась Лигея. – Забыла! Ждёшь своего… как его там!
- Собственница… - громким шепотом подсказывала Прото и норовила залепить комком сырого песка.
А хохотушка Деро вспоминала его второй приход: тогда он шагнул уже с колесницы, немного неловко, потому что только учился. Сказал: «Я к Левке». А когда сестры попытались его увлечь в танец, одарить ласками…
- Видали вы рожу Таната Жестокосердного? Ну, и не надо, идите, на старшего Кронида посмотрите! Главное, он нам как глухим: «Я к Левке» - но уже таким тоном, что берег опустел! Диона вообще призналась, что чуть не захлебнулась, так в море кинулась…
И поглядывала с уважением и с удивлением, многие так поглядывали. Это ж надо, Кронида к себе привязать! Не на год, не на десятилетие – на век!
Только Несея – наверное, она была всем недовольна, потому что старшая – глядела подозрительно и все предостерегала:
- Смотри, дождёшься беды с этим своим. Нимфы его боятся. Сама знаешь, что шепчут: угрюмый, неуживчивый… чего смеешься?! Я заплывала к Фетиде, говорила с Герой, его сестрой. Знаешь, с кем он дружен?! С Танатом! С подземными! А ей он Лиссу прислал – это сестре-то, как служанку! Берегись его! И что он всё молчит, слова не допросишься – ой, не к добру…
Левка прыскала мелким смешком и норовила попасть в лицо сестре рыбой.
Интересно, кто эта Гера? И кто эти нимфы, которые так обзываются? Наверное, совсем дуры. Её милый очень даже хорошо разговаривает – и глазами, и вообще.
- Вчера с Гелиосом обкатывали новую колесницу, - задумчиво перебирает ракушки, вертит в сильных пальцах. – Носом двор три раза вспахал. А колесница ничего – хорошая.
- Завтра к кентаврам, на запад. Мы стягиваем войска. Правда, непонятно, откуда лучше бить… - взгляд бесцельно скользит по небу в веснушках звёзд.
- Зевс слопал Метиду. Теперь мается головными болями. По-моему, у него семейное, - она любит его усмешку – прохладную, как морские глубины перед рассветом.
- Я был в подземном мире, - так же просто, как обо всем остальном. – Тебе бы там не понравилось. Разговаривал с Нюктой. Ты знаешь что-нибудь об Ате? Да, Обман, дочь Эреба. Она теперь с нами.
Он мог являться каждую ночь. Мог исчезнуть на год, на пять лет, на восемь, но это было просто, совсем просто. Слушать сплетни ветров, и ловить губами прикосновения их крыльев, и представлять, что этот же ветер где-то касается его загоревших щек, обветренных губ, упорно не выгорающих на солнце волос. Качаться с сестрами на волнах, и ловить, ловить взглядом призрачную фигуру на берегу, и жадно впитывать новости чуждой войны, потому что иногда голоса сестер сбиваются на опасливый шепот, и среди другого, неважного – «Офиотавр», «крепости», «войска Крона» - нет-нет, да и мелькнёт: «Аид» - и тогда сердце горячо поправляет: «Милый»…
Потом он исчез надолго, и закаты стали алыми, как огонь, и сестры начали обходить её стороной и много, слишком много говорить о Зевсе и Посейдоне, и в их песни тоже пришла война, в них звенела слава одного и сила другого…
- Черный Лавагет! – выплюнула Несея, выносясь на берег с волной. – Так его теперь зовут, твоего милого. Гнев Зевса и Страх – еще его зовут так. Хочешь услышать, что он творит там, на суше? Слушай!
Море разбавило воды кровью заката. Или чьей-то чужой – смертной, горькой, пролитой недрогнувшей рукой. Волны пылали – отражением чужих пожаров, несущих страх с именем Старшего Кронида. Несея говорила долго. Левка слушала молча, глядя на сестру потерянно, не пряча своего страха.
- Ты думаешь… - осеклась, потом прошептала: - ты думаешь, он больше не придёт? Совсем не придёт?!
Несея молча уставилась на нее. Развернулась, нырнула в волны, окрашенные жутким багрянцем, оставляя после себя ужас вопроса: вдруг не придёт?!
Но он пришёл. Задержавшись на полвека. Шагнул на мгновенно опустевший при его появлении берег. С застывшим, ничего не выражающим лицом оглядел море.
С гиматия на песок тихо сбегали алые капли, панцирь пропах дымом, а взгляд впервые остановил Левку, бросившуюся с объятиями.
Во взгляде было какое-то селение. Разгул опьяневшей от крови солдатни. Женщины, тщетно обнимающие колени, повинные только в том, что их мужчины решили принять сторону Крона. За селением –город. Еще крепость, еще селение…
- Знаешь, мне нравится, когда они меня узнают, - выговорил хрипло, - в первые годы еще пытались… А теперь, стоит мне появиться – и это ломает любое сопротивление. Лучше армии. Они даже не пытаются спрятаться. И всё реже умоляют о жизни. Просят только, чтобы быстрее.
Сделал тяжелый, неверный шаг, покачнулся, словно был пьян от горечи, от взятой роли, от чужих смертей… Уселся на песок, обхватив голову руками, чтобы не слышать криков, постоянно идущих рядом. Когда Левка попыталась обнять – вздрогнул, скрючился, как от боли, вцепился пальцами в берег, как в последнее, что осталось настоящего и чистого…
- Не тронь меня! Не тронь! Отравишься…
Когда он зарыдал – сухо, без слез, вжимая забрызганную кровью щеку в песок, Левка присела рядом. Гладила вздрагивающие плечи, шептала о том, что все хорошо, и что море сегодня прекрасное, и что нужно было прийти раньше…
- Меня боятся называть по имени.
Она расчесывала ему волосы. Он смотрел на море, жадно, полной грудью дышал – она догадывалась, что после пожаров, но молчала.
- Зевсу нельзя в это лезть. Да и Посейдону.
Его не ждут на Олимпе. Он обронил между делом – «Гестия плачет», и Левка чуть было не разозлилась. Вы толкнули его туда, думала она, орудуя гребнем. Сделали Страхом. А теперь сделали так, чтобы ему некуда было возвращаться. Разве можно возвращаться куда-то, где при виде тебя плачут?! Где о тебе только сожалеют? Где, того хуже, тебя боятся?
- Милый? Ты же еще придёшь? Ты придёшь?
