Нэйш скрипнул зубами, дёрнул головой, будто стараясь вывернуться, высвободиться… и сквозь пелену дурмана, который так и лежал на зале, я вдруг понял: его пробуют на прочность. На излом. И это, черти водные, наверняка невыносимо больно, а потому хватит уже наблюдать, Гроски, давай…
Мой стиснутый кулак, которым я собрался попросить Нэйша вернуться, завис в воздухе. Пальцы варга, лежащие на поясе, совершили короткое, механическое, движение — и над его ладонью всплыл дарт — атархэ, страшное оружие, чувствующее приказы своего хозяина. Острие тихо поблескивало серебристым, наведенное мне в лицо. — Одержимый… останется с нами. Ох ты ж, черти водные. Я сделал вид, что разминаю руку. Попытался было отступить вбок — лезвие двигалось за мной. Следило. Нэйш больше не говорил: у него были стиснуты челюсти. Не моргал. Кажись, он и не дышал даже. Ответов намечалось достаточно много — от «Да вы ж потом назад отдадите и еще приплатите» до «Ну, можно я его хоть обниму — счастье-то какое!» Но я предпочел короткое: — Шиш с маслом. После чего влупил в сторону напарника дистантный силовой удар с правой ладони, и почти одновременно кинулся на пол, пропуская над собой серебристую стрелку дарта. Вообще-то я вряд ли уклонился бы, если бы бил настоящий Нэйш — но тварь, которая жила в его сознании безбожно по мне промазала. Хоровод тварей сломался, остановился. Будто невидимый волшебник махнул рукой — и сцена замерла. Самое то для подмостков сельского театра: Ледяная Дева (в серебристом одеянии, с роскошными формами) сейчас облобызает возлюбленного (иней на волосах, изморозь на ресницах), за этой сценой наблюдает куча народа, еще один на полу разлегся — преклоняется, наверное. Сцена была неподвижной секунды две. Потом якобы Дева совершила моментальный бросок к горлу якобы возлюбленного. А тот оказался еще моментальнее — шарахнулся назад, развернулся, призывая дарт — и осчастливил богиню в серебристом дополнительным аксессуаром. Холодным лезвием в глотку. — По крайней мере — это был не поцелуй, — выдохнул Нэйш, выдергивая дарт и заставляя его опять подняться над ладонью. — Сколько времени…? — Минут двадцать, — отозвался я, сжимая пальцы на Печати (если бить для отхода — то в полную силу). — Хорошо поговорили. — Результаты?
— Тебе предложили обрести семью, а мне — процент с местных трупов. Ты в очередной раз чуть меня не прикончил, испортил переговоры, а так бы я у них еще что-нибудь сторговал. Ну, а других сдвигов не наблюдается.
— Я так и понял. Выморки дружно глазели на тело бывшей Койры. С весьма неопределенным видом. Очень может быть, пытались понять, кто теперь добыча. Я, честно говоря, сам хочу это понять: так-то они пока не собирались атаковать, просто тихонько уплотняли вокруг нас кольцо. Похоже, вокруг нас сейчас будут очень плотные ряды из полуста голодных выморков. Ну, и минут через пять нам остро понадобятся эпитафии. Правда, напарник рядом стремительно терял труповидность и приобретал нэйшевидность. Это даже как-то радовало, потому что ему, кажется, придется еще поднапрячься, и не на шутку. — Ну, и в связи с провалом дипломатической миссии — самое время начать действовать варварскими методами. В смысле применить оружие. — Оружие, Лайл? — отозвался напарник так, будто впервые об этом услышал. — Наше оружие, знаешь ли. Которое у нас есть, оружие. Ну, там Великий Варг, Десятый Элементаль, наше, мантикорью твою мать, Рихард, оружие! — Ах да, — вздохнул напарник, рассматривая смыкающихся вокруг нас выморков. — Насчет этого оружия я все хотел сказать тебе, Лайл… — Что у тебя головка болит и ты не в состоянии?! — …Видишь ли, дело в том, что это не я. Мгновение я осознавал. А потом сказал такое, что кольцо выморков на пару мгновений разомкнулось. Очень даже вовремя — потому что от коридора раздался грудной смешок, и голос Аманды промурлыкал: — Мальчики — вы что же, собираетесь тут задержаться? Вслед за этим полыхнуло бело-синим два-три-четыре раза, запахло свежестью, как после грозы — и в кольце выморков возникла аккуратная дорожка в сторону того коридора, по которому мы пришли. Заготовленный веерный с Печати я вмазал дополнительно — чтобы они не сомкнулись, пока мы будем проскакивать мимо. Повезло, не сомкнулись — а дальше только осталось бежать за Амандой и надеяться, что она знает — куда… Позади слышался треск двери, которой очень не повезло оказаться на пути выморков. — Догонят! — рявкнул я на ходу, прикидывая — как бы загородить этим тварям путь магией. — Не успеют, — отрезала Аманда, сворачивая к ближайшей лестнице — та наверняка выводила в основной зал. Наверху лестницы стояла Гриз Арделл. — Уши прикройте! — крикнула она, пока мы бежали по ступеням. И тут же, обернувшись: — Играй, Десми! В ответ тихо, надрывно пропела дудочка Крысолова. Наше оружие. Испытанное, проверенное оружие — вот только минус в том, что оно не выбирает мишеней. Я глубоко вдохнул, как перед погружением, сделал последний рывок вверх — и повалился на ступени, изо всех сил зажимая уши руками. То же самое сделали все остальные, потому что музыка ожила и заплескалась, и ударила, захлестнула, ложась удавкой поперек горла. Издалека донесся отчаянный визг крысы — «Не слушай!», как сквозь туман я рассмотрел Тербенно: вытянутого в струнку, бледного, пальцы трепетно сжимают дудочку, сам осторожно, медленно сходит по ступенькам, в подвал, а звуки окутывают его, скатываются перед ним, летят роем ядовитых ос, вонзают жала — без разницы в кого, во всех, во вся. Музыка становится зримой, осязаемой, наплывает со всех сторон, звуки толкаются и распирают изнутри, норовят разорвать грудь — и нельзя им подчиниться. Потому что может случиться все, что угодно: ты пустишься в безумный пляс, навсегда останешься пускающим слюни идиотом, упадешь мертвым. Потому что сейчас ты готов на все, чтобы угодить музыке — и нужно только благодарить Девятерых за то, что мелодии зятька с годами становятся более направленными, что выморки их выносят куда хуже людей, что это не продлится долго… Музыка срывается с цепи, носится вокруг нас оголтелой птицей, сотнями лезвий кромсая все на своем пути. Она может становиться любой стихией, его музыка — и в этот раз она, похоже, меч или стрелы, потому что где-то наверху звенят разбитые стекла, кто-то кричит, что-то бьется. Сорвался он все-таки, что ли? Ему же, наверное, тоже досталось, а чтобы мелодия не причинила больших разрушений, нужно быть предельно сосредоточенным, а еще есть возможность увлечься и заиграться, и играть до бесконечности, оглушая самого себя музыкой, пока не убьешь себя… Музыка неистовствует, плещет, гудит, расшибается волнами, раскачивая огромное поместье как утлую лодчонку. Кажется — хлынет через край, всю мерзость вымоет. Потом наступает отлив, и затихают последние звуки. Я отнимаю руки от ушей, чтобы удостовериться, что внизу всё тихо. Совсем тихо. Можно уже поднять голову. Рядом на ступеньках сидит Нэйш. Гриз стоит, опершись о перила — она-то наверняка успела затычки найти, только попробуй найди, когда несешься по коридорам. В ушах еще звенит, но это не мешает слушать тишину оттуда, снизу. «Выморки стали вымирками», — так говорит в таких случаях дочурка. — Достойное завершение вечера, сладенькие, — бодро говорит Аманда, любуясь рубином на своей груди. — Я же говорила — нужно чаще выбираться в свет. АСКАНИЯ ТЕРБЕННО — Честно говоря, терпеть не могу светские рауты, — весело говорит Хромец. — Но все-таки в них иногда есть какая-то прелесть.
Он так и лучится удовольствием — ни дать ни взять — карапуз на ярмарке, сейчас петушка на палочке попросит. Хотя оно и понятно — такое зрелище.
Мы стоим в саду, возле поместья — в ночной тени деревьев. Было бы темновато, но спасибочки, зарево от поместья Мантико дает неплохое освещение. Ну, то есть горит-то только левый флигель, и его уже почти потушили, потому что же это все-таки команда Хромца… Но зрелище все равно завораживающее. Особенно если добавить разруху в остальной части замка. И гостей, которые по этому самому замку в панике носятся. Кто в ужасе, кто в неглиже, а кто вообще песню Десми услышал и маленько подвинулся кукушечкой, но это живо исправят, проверено. Ну, в смысле, когда поймают, тогда и исправят, а носятся эти психи ужас как быстро, один вон пять минут назад пробежал мимо и в фонтан кинулся. Говорят, какой-то магнат. Вообще-то, я с Хромцом полностью согласна: шикарный вышел прием, с музыкой моего муженька на закуску. Аманда вон лучится счастьем и говорит, что сто лет так не танцевала. Точно — там всего хватало: танцы, мордобой, пожар… ну, ладно, пожар устроила как раз я, но когда гоняешь по коридорам этих чертовых выморков, которые пытались охмурить твоего мужа, трудно как следует управляться с силами. В общем, выморки оказались шустрыми, а замок большим, так что мы малость увлеклись погоней и почти пропустили музыкальный номер в исполнении Десми, ну, и половину всего остального. Так что мое появление вызвало у Шеннета отдельные аплодисменты. Он-то как раз зарулил в поместье — само собой, отсиживался где-то неподалеку — и не успел еще насладиться картиной: битые зеркала, стонущие гости, где-то трупы, кто-то в беспамятстве, недобитые выморки… Так вот, он как раз наслаждался, и тут выскочила я — то есть, сначала два выживших быстроногих выморка, потом струя пламени, а потом уж я, с воплем: «Тянуть лапы к моему мужу?!» Ну, в раж вошла, с кем не бывает. Обиднее всего получилось, что выморка прикончила только одного. Одного грохнул охранник Шеннета. Наверное, больше от жалости. А я такая вся: «Ой, извините, увлеклась». Шеннет, вроде, даже не удивился. Так, оглядел разрушения и пробормотал что-то о выдающихся способностях. Его больше интересовало — что тут случилось. И сейчас интересует, потому что время от времени они с Гриз так и возвращаются к этой теме. — Не может не волновать, — говорит Шеннет, с интересом поглядывая на горящее поместье. — Если кто-то научился использовать выморков в своих целях… Вы уверены, что это все же не сама Вивьен? — Уверена, — отвечает Гриз. — Хотя бы потому, что госпожу Мантико убили не выморки. Её отравили. Аманда потом посмотрит тело, но я уверена, что отравили ее вскоре после того, как мы обнаружили себя. Либо когда мы лишили их речи, отобрав переговорщика, либо раньше, когда Рихард… не попался на наживку. Тот, кто договаривался с Мантико, решил не рисковать и убрал свидетеля. — Оставив в живых вашу ученицу? — Девочка в состоянии помутнения рассудка. Она может не вспомнить, с кем говорила. Даже если предположить, что она вообще видела, с кем говорила, — Гриз трет переносицу и вздыхает. — Пока что я могу предположить разве что, что это была женщина. — Потому что она использовала яд? Ну, это не только женский способ решать проблемы, — о да, про Хромца уж говорят, что он половину своих недругов потравил. — Скорее из-за ее прикрытия. Могу предположить, что он… ладно, она… начала появляться у Мантико где-то месяц назад. Вместе с Койрой — той якобы сестрой хозяйки. На самом деле — выморком для прикрытия. Яркая внешность госпожи — и… — И за ней неприметная служанка, выполняющая главную роль. Так? — Шеннет усмехается прямо-таки солнечно. — Надо же, какой распространенный трюк. Что ей было нужно — вы можете предположить? — Не особенно было время над этим подумать, — признается Гриз, обводя рукой вселенский хаос, который творится в окрестностях. — Выморкам она пообещала добычу. Значит, все шло к тому, что будут истреблены магнаты, умрут многие из высшей знати, а виновата… — …конечно же, Вивьен Мантико, не знающая меры в пикантных развлечениях. Так? — Шеннет задумчиво крутит трость. — Это ведь она договорилась с выморками, представила одного из них как свою сестру — желала устроить розыгрыш и оргию, а устроила массовое убийство и попалась в свои сети сама. Гости мертвы, хозяйка мертва. Настоящий виновник в тени. Изящно. Мечтательность с голоса можно как сливки снимать. Шеннет от души веселится, потому что эта Мантико наконец-то отравлена: может, у них были какие-то счеты, а может, у него есть идеи, как получить и это состояние тоже. Не говоря уж о том, чем он может шантажировать тех, кто поддался дурману выморков и устроился в спаленке не с тем, с кем нужно. Образцовый Стервятник Шеннет. Сил моих нет смотреть на его пир на костях, но послушать Гриз вполне себе интересно. — Что касается цели, — говорит она. — Я не знаю. Может быть месть, хотя странно — страдает слишком много людей. Учитывая — сколько погибло бы, это даже могло разжечь какой-нибудь дипломатический конфликт, вам виднее. Религиозный фанатизм — вы же сами говорили, что на Мантико и ее приемы многие точили зубы. И я бы проверила — как там с драгоценностями в шкатулках Вивьен. Все-таки нельзя исключать… — О, конечно. Думаю, блеск этих сокровищ привлекал многих, — Хромец косится в сторону Аманды, которая уже куда-то заныкала свой рубин. — Но вот поубивать сотню или больше гостей… Прошу прощения, мы все обсудим позже, конечно. Пока что я извиняюсь за бессилие своих людей — право слово, это позор. Я уже говорил — проблема с персоналом. Почти все оказались подверженными этому… дурману, так? Довольно интересное приспособление для охоты, кажется, встретилось впервые. Теперь на его физиономии цветет интерес естествоиспытателя. Но Гриз не склонна на это отвечать — нервно морщится и кивает — да, мол, встретилось впервые. — И мои поздравления вашим сотрудникам, — широкий взмах тростью. — Блестящие способности сопротивляться — не говоря уж о том, что теперь двое из них могут считаться в некотором роде научными феноменами. Побеседовать с выморками — это… Перспективы, ага. Вот что его интересует. Возможность это получше использовать — то, что с этими тварями поговорили два феномена. Один — который мой отец — уже подкатился под бочок к Аманде, и они там что-то воркуют. Второй — который по жизни феномен — допрашивает агента Хромца. Из этих, поддавшихся. Агента малость привели в порядок, но теперь бедному наемнику остро хочется опять в дурман. — Не могу сказать, что это огромный прогресс, — режет Гриз Арделл как ножом. — Можете Лайла спросить — о чем им удалось договориться. — Да, с господином Гроски я, конечно, еще поговорю, — волчья улыбочка Хромца ничего хорошего папане не обещает. — Но мне интересен механизм сопротивления. Как вы и ваши люди сбросили наваждение? Мне кажется, господин Гроски упоминал слово «одержимость»… Тут Хромец недоуменно оглядывается на меня, потому что я чересчур уж громко фыркаю. Тут же напускаю на себя вид полной невинности — а то еще припомнит мне пожар. Нет, ну что вы, я просто мимо проходила, продолжайте ваши пляски на костях. И ломайте себе головы над вашими загадками — мне-то и ломать не надо. В прекраснейшем расположении духа подхожу к Нэйшу и слушаю, что мямлит наемник: — Вроде как, высокая, родинка на щеке… — Кани? — тут же оборачивается ко мне бывший наставник. Наемник с облегчением на лице молча дает дёру. — Пытаем людей? — говорю весело. — Замучивание бедных выморков не считается? Папочка, например, говорит, ты прибил бедную Койру Мантико — серьёзно, что она тебе сделала, устояла перед чарами? — Ну, она собиралась меня съесть, так что не думаю, что у меня был особенный выбор. В пальцах у Нэйша какой-то список. Прислуги, что ли. Но как только я пытаюсь туда заглянуть — он его тут же и сворачивает. — А до того она должна была тебя очаровать, так, что ли? Только вот у нее почему-то не получилось. К слову, ты знаешь, у нее в комнате три трупа нашли — и все агенты Хромца. У бедолаг вряд ли были шансы, раз уж среди выморков она была главной. Ну, а теперь Шеннет бьется над вопросом — как это ты сумел устоять перед ее обаянием. — Ну, — говорит Нэйш с отстраненной усмешечкой. — Я полагаю, как у варга, моя сопротивляемость несколько выше, не так ли? — Ну, — говорю я и посылаю ему еще более жуткую ухмылку. — Я так полагаю, что как у варга — у тебя выше чувствительность, а не устойчивость. А тебя от этой Койры увело кое-что другое. Серьезно — это ж насколько нужно быть повернутым на… Тут нас прерывает переливчатый вопль. Еще одна жертва временного безумия радостно скачет по кустам в неглиже. Два мага воздуха ловят болезного и от души чертыхаются. — У каждого из нас свои одержимости, — говорит негромко Нэйш, задумчиво следя за погоней. — Долг. Страсть. Инстинкт выживания. Семья. Одно не хуже другого. Нет? Меня так и тянет его подразнить — вклинить в его перечень «Гриз?» Или брякнуть про то, что вот какая досада-то — у Арделл-то, похоже, в одержимостях прописано что-то такое другое. В конце концов Нэйша поддеть получается нечасто. Но его нехорошая задумчивость так и говорит, что вот еще слово — и он меня запомнит, а насчет его мстительности я в курсе, так что отправляюсь искать Десми. А то он что-то опять надумал пропасть. — Эй, одержимость моя, — говорю ему, радостно выпрыгивая из кустов, — ты уж из виду не исчезай. Физиономия у Десми насквозь виноватая и убийственно несчастная. На ней всякий бред — и о том, как он оказался в той комнатушке, и о музыке, которая сегодня что-то натворила дел. И о том, что вроде как это он мне читал нотации, а вышло так, что я прискакала спасать его честь, а не наоборот… А еще там куча извинений, и я с ужасом понимаю, что сейчас он начнет посыпать главу пеплом. А это ж Десми, на него как найдет — всё, разбегайтесь все, лучше б он играл. Потому я не даю ему открыть рот. — Знаешь что? — говорю — Конечно, было весело и все такое, и ты у меня просто виртуоз, но вот именно в этом случае ты был прав: ну их, эти приемы. Ужасные вертепы, попирающие все нормы, какие только можно — ты видал, что они даже нормально напитки не охладили? Нет, слушай, я возмущена и собираюсь высказать протест и отправиться домой вот прямо тут же, а кто хочет — пусть остается на десерт. Пошли жить тихой семейной жизнью, хотя бы сутки, а? Спорим, Эффи уже порядком умотала Фрезу, так что айда вкушать семейный быт, мне его как-то ужасно хочется в порядке исключения. Потом я хватаю моего просветлевшего остолопа за руку и тащу за собой. И по пути размышляю, что в сущности, иногда неплохо, когда у тебя есть небольшие одержимости, вроде этой. Честное слово, совсем неплохо.
