Эффектная парочка, за которой вполне себе спокойно теряются папочка — прилизанный и в бархатной куртке лакея (на куртке — герб дома, Хромец, как истинная сволочь, поместил туда трех алапардов) и Гриз — с подобранными под сетку волосами, на темно-коричневой юбке тот же герб.
На лице у Гриз — хмурая сосредоточенность человека, который на оперативной работе, а так-то больше эта четверка ничем себя не выдает. От двери они отплывают в нашу сторону — само собой, Аманда тут же принимается строить глазки Десми и щебетать, а Нэйш просит «представить его вашей обворожительной спутнице». Я краснею прямо до слез и что-то невразумительное мямлю. Невразумительное — это потому, что фразы, которыми обмениваются Гриз и папенька, всяко уж поинтереснее вежливых ухмылочек Рихарда. — На балконе — сестра хозяйки? — шепчет Гриз. — Угу, — шепотом отвечает папенька. — Койра Мантико. По слухам — выступает тут за главную в последний месяц, что ли. Появилась тут не так давно и непонятно откуда. Если кто что знает об этом — разве что она. Балконы тут невысокие, так что рассмотреть Койру Мантико можно во всех подробностях — прямо скажу, есть на что глаз положить. Высокая, вся серебристая, будто в чешуе, и из тех шикарных женщин, от которых у мужчин начинается слюноотделение с первого взгляда — вон, вокруг нее кто-то даже на балконе вьется. И у Нэйша глаза прямо-таки загорелись — интересно, он хоть помнит, что по легенде у него вроде как роковая страсть к своей содержанке? Ну, правда, Аманда, которая вовсю стреляет глазками по залу, одна уж точно не останется. Гриз, уловив на физиономии нашего варга вполне четко направленный хищнический интерес, бормочет: — Думаешь, сможешь ее уболтать? — О, у меня никогда не было проблемы с тем, чтобы убалтывать женщин, — углом рта отвечает Нэйш, пристально изучая объект будущей атаки. — Исключения случались разве что в тех случаях, когда женщинам приходилось убалтывать меня. Гриз только глаза закатывает и бормочет: — Развлекайся. Аманда — смотрите, чтобы смотрелось естественно. Все, расходимся. И они с папаней ныряют поближе к стенам — туда, где стоят остальные слуги. Меня Десми, ревниво сопя, оттаскивает в другую сторону. Ну, честное слово, поломать себе этот праздник я уж не позволю. ДИАМАНДА ЭНЕШТИ — Ах, милый мой, — шепчу я томно, — только посмотри — сколько здесь красивых мужчин! Я нынче — игривая вода, и глаза мои лукавы. — С женщинами тоже дело обстоит совсем неплохо, — усмехаясь, отвечает варг, бросает пристальный синий взгляд в сторону Койры Мантико — выбрал себе добычу для охоты. Добычей полнится зал, в крови плавает азарт охотницы. Рубин на моей груди пульсирует, будто сердце влюбленного, и звуки музыки тревожат и будоражат, как соловьи по весне. Дарю сладкие, завлекающие улыбки мужчинам — вон тот светловолосый красавчик со спутницей из публичного дома, а вот рыжий — до чего хорош, воплощение мужественности — воин и боец — а вот надменный наследник из древних родов — совсем юный, пухлогубый, ест глазами… Страсть разорвала нынче все стенки котлов, выплеснулась в воздух неистовым зовом. Пытаюсь вспомнить — было ли так раньше — и не могу. Вижу Вивьен Мантико — молодящуюся, нынче с черными волосами и в черном платье с опушкой из золотистого йосса, изящную, со смертоносной улыбкой. Плывет среди гостей, раскланивается, знакомится, каждому дарит яд взглядов и усмешки, для каждого находит обещание: — Ах, подождите, вы запомните надолго… я еще подойду, да, конечно… Милый, вы ведь станцуете со мной, я же помню, что вы чудный танцор. Ах, вы же новенький. Это ваша жена так внезапно умерла, да? Она говорит это Рихарду, который тут же учтиво склоняется — слишком низко по этикету, он же тоже из знати… Впрочем, спишут на трепет перед сиятельной госпожой. — Бедняжка была больна, — отвечает варг, принимая вид глубочайшей скорби. — Я пытался ей помочь, когда она начала задыхаться, но боги… не были милосердны. Госпожа Мантико хихикает, взмахивает веером — черным, с заостренными концами. — Но беда не приходит одна — у вас же что-то случилось и с матерью? — Несчастный случай — она так тяжко захворала… Мантико скалится многообещающе, окидывает меня взглядом, но не заговаривает: я только нойя-содержанка. — Утешьтесь, дорогой. Здесь вы найдете себе развлечение по вкусу. Рихард, кажется, говорит что-то еще — о том, что он не сомневается и многое слышал о вечерах Мантико — но хозяйка уже скользит дальше. Шепчет что-то на ухо даме, облеченной в чешую василисков, воркует с неприглядным толстячком в коричневом сюртуке («как там ваши милые малютки на рынках?»). Подходит к Десмонду с Кани, говорит что-то такое, отчего Десмонд совсем заливается краской, а Кани с трудом удерживает восторженный вопль… Обещает всем-всем-всем — ночью будет необычно, будет прекрасно, будет неожиданно… они такого еще никогда не испытывали… Звучит маняще… и зловеще, но я отдаюсь игре, вскидываю голову, заставляю выглядеть блеклыми дам рядом с собой и расцветаю, будто огнецветная роза среди лягушек, и к нам начинают стекаться полными желания ручейками те, которых я привлекла. Беседы мимолетны, представления вскользь — основное не началось, основное будет к полуночи, пока что все только примеряются, будто охотник, который ищет звериные тропы. Пробегает сонноглазый ростовщик. Заводчик единорогов с южных земель остается на короткую беседу: «Вы здесь впервые?» Как хорошо, что он не знает Рихарда в лицо, а вот Лайлу или Десмонду осторожнее нужно быть, они с заводчиками работают часто… Потом подходит изрубленный мечник — наемник и славный кутила, представляется и просит танца, потом еще трое: два аристократа и торговец, я всем дарю улыбки, щебечу, Рихард отделывается малозначащими фразами: его взгляды притягивает сестра хозяйки, с балкона оглядывающая зал. Следом является вихляющей походкой повеса из высшей знати — смуглый, с напомаженными усиками, в руке бокал и взгляд — так Девятеро глядят в храмах со своих постаментов. — Дружище, — он салютует Рихарду бокалом, и ощупывает меня глазами, и цокает языком, будто увидел на рынке породистого единорога. — Дружище, да ты сегодня явился сюда в компании с пожаром. Из какого лейра ты ее украл, а? И причмокивает, и тянется припасть к руке — я улыбаюсь и руку отдергиваю. — Не обожгитесь, любезный господин. — Не отказался бы опалиться, самую малость, — подмигивает мне глазами-маслинами и уверен, что дело сделано: я должна пасть к его ногам. — Эй, дружище… сколько хочешь за нее? Чудо — видеть, как бывший устранитель, бывший глава питомника и почти-что-великий-варг Рихард Нэйш превращается в оскорбленного мелкого дворянчика. Ресницы чуть опускаются, скрывают испытанное оружие — взгляд. Зато капризно приподнимается губа, вздергивается подбородок, и голос — не мягкий шелест, а надменный тенорок: — Вы, кажется, спутали меня с торговцем? — Ах, мантикоры подхвостье… это вино — просто огонь виверри, я и не рассмотрел, что при твоем огоньке нет цветка… Думал — сгорел, — и хихикает, и я замечаю, как на нас поглядывают окружающие — кто-то, кажется, делает ставки, кто-то жадно что-то шепчет на ушко даме… — Тогда, может, пару партий в картишки на нее, а? Или в кости? Мне незнаком твой герб, дружище, видно, он нечасто мелькает при дворах… так во что вас там учат играть, в той глухомани, откуда ты родом? Учат вообще чему-нибудь?
Клянусь волосами Перекрестницы и тем рубином, что на моей груди, — это местный завсегдатай. Из первого круга знати, из тех, кто даже не носит свой герб. Игрок, любитель женщин и дуэлянт, который разбрасывается оскорблениями направо-налево, потому что кровь его горяча, и ему хочется, чтобы она кипела все время.
Мне его даже немного жаль.
— Отчего же, — неспешно цедит Рихард, — в глуши отлично учат осаживать тех, кто забыл о вежливости. Хотите урок или два?
Черноусый прихлебывает из бокала с высшим изяществом. Поигрывает, посматривает на остатки вина, будто решает: не выплеснуть ли кому-то в лицо? И усмехается мне, как бы говоря: увидишь, что будет.
О, дорогой красавец, я не хочу увидеть, что с тобой будет, потому мне пора вмешаться.
