— Лапушка, — выпеваю я и касаюсь локтя своего покровителя-на-сегодня. — Зачем давать уроки в таком месте? Я с удовольствием подарю этому господину немного своего тепла. Он согреется надолго и забудет нескоро: у нас Лейре Ядовитого Жала хорошо учили дарить тепло, почти так же, как готовить медленные яды.

Усмешка черноусого немного выцветает, глаза бегают, словно пара испуганных шнырков, и сейчас он все же попытается нарваться на дуэль, так что нужно дать ему достойный путь отступления.

— Ведь прекрасный господин не откажется выпить со мной? Нойя так любят сладкие вина…

И аристократ оживает, бросает на Рихарда торжествующие взгляды, и уверяет, что сейчас — о, сейчас он сходит, принесет вино, которое мы разделим…, а потом, может, будет еще чего и послаще. И посылает мне многозначительную улыбку, и теряется в толпе, словно утопающий в море.

Все тропы Перекрестницы, я уже и забыла — как это весело: играть. Расточать многообещающие взгляды, и соблазнительно покусывать губу, и давать едва заметные знаки небрежным взмахом руки…

— Лапушка? — спрашивает углом рта Рихард. Ему, кажется, тоже весело.

— Сладенький, я же должна как-то проявлять свою горячую привязанность, — бережно поправляю булавку на его сюртуке. — Как ты собирался усмирять этого неосмотрительного мужчинку? Рукоприкладство в среде аристократов считается недопустимым, значит, тебе пришлось бы выходить на поединок. А ты знаешь дуэльный кодекс? Или, может, — смеюсь тихонько, поднимаюсь на цыпочки, чтобы шептать ему на ухо и выглядеть безмятежной. — Ты показал бы ему силу своего Дара?

На ладони у Рихарда нынче — фальшивая стрела, а этот кутила, которого и Премилосердная Целительница не смогла бы наделить умом, был магом ветра.

— Ну… дорогая, не забывай, что по легенде на моем счету несколько загубленных на дуэлях жизней, — обворожительно улыбаясь, отвечает Рихард. — Так что кодекс я почитал. При разности Дара бой состоялся бы по принципу Тантэйса — два равно неудобных оружия для соперника, так что у меня был бы шанс…

— Умереть, если бы оказалось, что этот красавчик годы побеждал в поединках именно по этому принципу?

Веселье кипит во мне — лучшее варево, что я знаю. Поднимается из ниоткуда — вместе с музыкой — и зовет в круг: жаль, здесь нет костров, и кувшинов вина, и поющих нойя…

— Ну, мне же нужно как-то привлекать внимание.

Красотка Койра Мантико бросает на Рихарда один взгляд, другой… переводит еще на какого-то красавчика — их, красивых, здесь много…

— Убивать ради взгляда красавицы — не всегда выход, сладенький, — шепчу я, и звеню смехом, будто услышала отменную шутку — пусть видят. — Есть другие пути. Идем, потанцуем, здесь этого никто не умеет, видишь?

Как они нелепы в своих платьях из таллеи, с опушкой из меха йосса, как неловки в своих сюртуках, как смешно дергаются там, как деревянно склоняются над рукой дамы — а ведь в зале живет и властвует антаретта, «Танец страсти», который знать принесла под своды своих дворцов от нойя, который знаменитые композиторы переписали и переделали, и лишили половины зажигательности, но который еще жив и манит… ах, манит расправить крылья и уйти в настоящий вихрь.

И наполнить ночь настоящим пламенем.

Рихард берет мою руку, касается губами — приглашение принято. Но глаза его насмешливы.

— Хочешь заставить Лайла ревновать? — шепчет, когда я обвиваю его шею руками и мы делаем первый неспешный проход среди неуклюже толкущихся гостей. Это — «встреча», первая часть танца.

— Почему нет, — мурлычу я, и меня подхватывает музыка антаретты, я делаю шаг, скольжу мимо Нэйша — томительно медленно, так, что он легко нагоняет меня и перехватывает почти соскользнувшую руку. Закидываю ногу ему на бедро и, ослепительно улыбаясь, шепчу: — Как жаль, что заставить ревновать Гриз тебе не под силу, правда?

Небольшие уколы только придают танцу страсти, как укусы — поцелую. Плавное движение плечом, отбрасывание головы, отступаю назад, ведя за собой его руку — ах, как не хватает сейчас юбки нойя, вышитой языками пламени, можно было бы сделать поворот и гореть!

Рихард притягивает меня обратно, поворот — и неспешная прогулка в три, пять, шесть шагов. Руки танцуют сами, и плечи идут вслед за музыкой, и поворот, отклониться на его руки, поворот, мои крылья почти расправлены…

Как не хватает юбки нойя и хорошего танцора рядом.

— Давно не танцевал, сладенький? — шепчу, проходя за его спиной и ощущая музыку, готовую поднять меня на своих крыльях над залом.

Он учился танцевать — это видно. Наверное, когда носил цветок в петлице. Вот только с тех пор прошло немало лет, и он не привык плыть в музыке и отдаваться ей, и иногда его движения слишком остры, а иногда — слишком заученны, и ему не хватает страсти, потому что делать хороший танец — это все равно, что делать любовь: утонуть, отдаться полностью… да.

— Как-то не приходилось, — шепчет он в ответ, когда мы скрещиваем и свиваем руки и идем в обратный проход. Несколько быстрых оборотов — я размыкаю наши объятия и маню его к себе, а сама удаляюсь и удаляюсь. Это — «погоня», я так люблю эту фигуру, когда можно дразнить взглядом, и манить, и ускользать… Пламя и ночь, мы пытаемся догнать друг друга. Нам уже давно освободили место другие танцующие, и я знаю, что на меня смотрят — о, на меня будут смотреть все! И околдовываю улыбкой, когда он настигает в несколько шагов — тебе не поймать свободную нойя!

Вместо плавности движений у него — легкость и стремительность — но это тоже неплохо. Словно стрела гонится за объятой пламенем птицей.

— Тебе нужно выбираться в свет хоть иногда, золотенький, — шепчу, когда он опять притягивает меня к себе. — Ты танцуешь как убиваешь.

Но он только усмехается перед тем, как выпустить меня из рук опять.

— Мне говорили, я убиваю красиво.

Хуже. Ты убивал будто в танце, Рихард Нэйш, а вот теперь в танце забываешь о своем искусстве. Разве можно спутать смерть и танец?

Теперь ускользает он, а я нагоняю — скользя, кружась, становясь пламенем… Впуская в себя зал с восторженными взглядами, и растворенную в воздухе весну, и музыку, которая становится выше и требовательнее, которая ведет к своей крайней точке: «слияние».

Руки скользят по черной ткани сюртука — шея-плечо-спина, музыка ласкает слух, мы кружимся друг вокруг друга, будто две огневки над костром, но губы наши шепчут не слова страсти, и от этого в танец вплетается — игра…

— Много девочек с цветками.

— Знакомые, сладенький?

— Насколько я вижу — нет.

— Группа молодых законников… думаешь, не узнают Десми?

— О, пока ты танцуешь, у них ни шанса вообще посмотреть в его сторону.

— Если я только не ошибаюсь, здесь даже Айно Струнный со своей лютней — вокруг него столько поклонниц…

Мгновенный поворот спиной — отклониться, прижаться, слиться… пламя обвивается вокруг ствола. Ловлю взгляд Лайла на повороте — ах, какой многообещающий! — чуть заметно игриво подмигиваю. И тут вдруг чувствую, как плечо Рихарда каменеет под моей ладонью.

— Солоденький? Увидел что-то?

Кого-то — потому что в этой череде платьев, лиц, бокалов, привлечь внимание может лишь лицо.

— Показалось, — отвечает Рихард небрежно, — кое-кто… из прошлого.

Но напряженные плечи и слишком острые движения, собранность взгляда — выдают его. И мне обидно, потому что мне не хочется терять игру.

— Он или она? — шепчу лукаво, и натыкаюсь на усмешку, а синие от зелья глаза прячутся за ресницами, и веет тайной. Значит — она, и значит, есть кто-то, кто что-то значит для Рихарда Нэйша через годы, и это прекрасно, потому что чем больше тайны, тем лучше, потому что тайны — моя стихия, как ночь, огонь и танец, потому что ритм становится все быстрее, возносится не к потолку — к небесам, и я распахиваю руки, чтобы обнять музыку — в последнем полете — и кружусь, кружусь и падаю.

Будто алая звезда, что летит с неба.

И становится пойманным языком пламени в объятии у ночи.