ЛАЙЛ ГРОСКИ

Коричневая каминная — то еще место. Я бы расщедрился на более изобретательное название: к примеру, Пыльная каминная, или Тесная Каминная, или Комната-с-привидениями. Выглядела она так, будто в одних потертых столетних гобеленах ютилась колония призраков. Хотя, наверное, это была колония моли. Словом, самое то местечко, если думаешь надраться как следует старым виски из запасов прежних владельцев этого замка. Я приступил к делу основательно и с толком: взял увесистую бутылку, по-крысиному оглядываясь, прокрался в каминную — самую уединенную — а там уж приступил полегоньку, чокаясь с канделябром. Можно было бы потешить душу в кабинете, но в кабинете меня могли бы поймать, а внутренний грызун требовал полного уединения. Этот самый грызун, к слову, нажрался куда хуже меня. Ночь напролет доказывал мне что-то визгливо-слезливое, в том духе, что все пропало, потому что ясно, чем дело кончится. В азарте я попытался притопить клятую тварь, но она у меня бывалый собутыльник, так что разоралась еще злее. В общем, мы уж совсем настроились встречать рассвет — на троих, с крысой и канделябром — когда в каминную просочился Нэйш. Бесшумно. И с таким непроницаемым выражением физиономии, будто в доме не один труп.  — Что еще стряслось… — начал я и приготовился подниматься. Перед носом плавно опустилась непочатая бутылка виски. Потом так же неспешно — второй стакан. Потом бутылка совершила очень привлекательное «буль-буль-буль» в оба стакана и вернулась в исходную позицию.  — Помянем старые деньки? — спросил я у стакана. — Или почившую надежду? Знаешь, если мне предстоит надираться со своим будущим прямым начальством — ты захватил маловато виски. Ошибся примерно на ведро. К слову, откуда у тебя вообще…  — Обнаружил у своей двери — кто-то решил, что мне не помешает… расслабиться. Похоже на трогательную заботу Кани, ты не находишь?  — Скорее уж — Тербенно, — поправил я и выжал натужный смешок. — Дочурка бы тебе ящик притащила… и мне заодно. Что там Гриз?  — Уснула.  — Надо думать, после того как ты принял на свои хрупкие плечи руководство и обеспечил питомнику и мне незабываемое будущее? Нэйш крутил свой бокал в пальцах — медленно, заставляя виски играть янтарем.  — Она останется во главе питомника. Лайл. От моего чрезмерного удивления виски оказался у меня в глотке тут же — а в придачу я чуть не закусил стеклом.  — Ты все-таки смог ее уломать? Чертовски хорошая работа. Одного не понимаю — какого вира ты еще тут делаешь? Вроде как, все уже устаканилось, так что… не желаешь сбежать подальше в леса? Стакан остановил вращение, и янтарная жидкость в нем качнулась туда-сюда.  — Вроде как ведь это твое основное занятие. Позорно дезертировать с независимым видом. А потом наблюдать со стороны и делать мысленные пометки — как оно там происходит, у насекомых. Глядишь, придумается новая философия, можно будет посмаковать как-нибудь, когда придет желание кому-нибудь мозг наизнанку вывернуть… Оказывается, это вроде как приносит облегчение — когда выплескиваешь на кого-то то, что копится внутри. Я-то думал, там только виски напополам с вконец пьяным грызуном, нет, оказалось, еще что-то есть.

И интересно бы знать, каков срок действия у эликсира Аманды, которого я глотнул по приказу Мелта?

 — Сколько ты выпил, Лайл?  — Начал еще до полуночи, так что тебе меня не догнать, не старайся. С учетом того, насколько ты не умеешь пить…  — Всегда думал, что могу продержаться достаточно долго.  — Я, знаешь ли, сегодня работаю на результат, — отозвался я и опрокинул в себя еще добрую порцию. — Так что можешь запихнуть свою ясность ума в те самые леса, куда тебе и самому следует запихнуться.  — Намекаешь на то, что я тут лишний, Гроски?  — Да кто я такой, чтобы намекать. Я прямо говорю — пошел ты к черту. Подумать только, я это тебе только сейчас сказал, опоздал… годиков на пять. Так что тебе лучше внять и убраться. Иначе я ведь могу перейти к следующей стадии — рукоприкладству. Не поощряется, но… не возбраняется, так?  — Думаю, к этой стадии нам с тобой лучше не переходить, Лайл, — мягонько отозвались с другого края стола. Нэйш откинулся в кресле и пристроил полный стакан на колено. — Учитывая, чем может кончиться.  — Боженьки, да я весь дрожу, — признался я то ли канделябру, то ли бутылке. — Ну, и чем таким новым ты меня порадуешь, помимо тех приемчиков, которые отрабатывал на мне на Рифах? Заставишь орать и корчиться от боли, а сам будешь наблюдать, это ж у тебя лучше всего получается, так?!  — Лайл, — кажись, у него в голосе зазвучало удивление. — Списать на спиртное можно многое, но все же — какая муха…  — Дети в лекарской! — рявкнул я, долбанув бокалом по столу. — Восемнадцать кроватей и одна — закрытая с головой. А до того — год соплей учениц, срывов, контрабандистов, поездок, истеричных родителей, общения с премилым Хромцом — поведать тебе подробности, или тебе было видно из глуши?! Рассказать — как живется на передовой, с которой ты так вовремя убрался в тыл?  — Ну, существует мнение, по которому тылы тоже должны быть прикрыты… Смешочек у него вышел неубедительным — и верно он сделал, что загасил его глотком виски.  — И много наприкрывал? — спросил я душевно. — Нет, давай, правда. Расскажи мне про выезды. О том, как до черта опасно стоять во главе ковчежников и что кроме тебя с этим бы никто не справился. Распиши насчет базы в Вирских лесах и тварей, которые у вас там обретаются в вольерах… можешь даже добавить — что ты выбирался сюда по первому же вызову… сколько раз, пять, шесть за год? А да, еще же эти прогулки за новыми варгами. А потом, если вдруг тебя посетит внезапное желание — я расскажу, что у нас тут творилось за прошедший год — ну, кто там знает, вдруг тебе хоть раз станет внезапно интересно. А потом — ну, если еще не наступит полдень, у меня рассказ как-то долгим получится — потом мы сравним. Но какого черта. Меня несет так, будто я что-то могу с тебя требовать, а штука-то в том, что не могу. У тебя же здесь нет никаких обязанностей, так? Великий варг, можешь выбирать — чем заниматься. Гонять единорогов по лесам всяко приятнее и легче, чем общаться с истеричными учениками, на остальное плевать. Боженьки, да я в ударе. Где ты взял этот виски, у Аманды? Если так пойдет дальше, я выскажу вообще все, что о тебе думаю. Отличное ощущение — грызун замолк, и только легкая, веселая злость так и покалывает изнутри. Выходит пузыриками, будто в игристом вине. И голос вполне себе ясный, только слова приходится слишком четко выговаривать. Нэйш явно зря так бережет это сокровище — цедит сквозь зубы только второй глоток. Вместе со словами:  — Ты точно не пожалеешь об этом утром?  — Ты не страшная баба, мы не в кровати, так что жалеть… — я изобразил руками пространный жест — жалеть, мол, не о чем. Очень вовремя замолчал грызун: он бы меня уже всего изглодал, неугомонный здравый смысл… — Тем более — к самому интересному подбираемся. К причине, по которой ты сбежал.  — Насколько я помню, Гриз не возражала против того, чтобы я возглавил выездной отряд. Так? Учеников нужно было тренировать в поле, и новые виды животных в Вирских лесах… Я замахал руками, пока он не договорился до оправданий. Изобразил кое-как, что тогда жизнь моя будет прервана во цвете лет, хотя и вполне приятным способом — виски подавлюсь, почему бы нет. И он наконец сделал третий глоток — так, будто делает стакану одолжение. Вернул улыбочку и полоснул парой фраз:  — Верно. Была причина. Говорят, варги не вьют гнезда — может, к ней это не относится, но в прежние времена у нас бывали… разногласия. И у меня были все основания полагать, что если бы я остался — было бы хуже. Даже если бы она не узнала про ту историю с Мортом Снотворцем и его людьми — рано или поздно я бы…  — Повел бы себя как засранец? — спросил я вполне участливо и почти даже нежно. — Высокомерный урод, коим ты большую часть времени так стараешься являться? Ты серьезно думаешь, что это вообще хоть кого-то бы удивило?  — Я скорее беспокоился о возможности причинить реальный вред, если ты в состоянии это понять. Одно из двух. Или он грохнет меня посреди этого разговора — или я допьюсь до зеленых яприлей и продолжу общение уже в уютной палате лекарской, посреди вкусно пахнущих зелий. Благо, пока что виски настраивал на лад размышлительный, так что даже загадки слов Нэйша раскалывались, как перезревшие орешки. «Беспокоился о возможности причинить реальный вред»… «Не хотел причинять боль». Боялся сорваться, стало быть — ну да, ну да, припоминаю, не в первый раз о подобном разговариваем. Что-то подобное он мне выдал после того, как впервые лишил жизни человека. Привычнейшая схема. Боязнь сорваться — здравствуй, новая уютная клетка. Наблюдателем быть легче. Сколько он вообще раз гулял по этому кругу?  — Ни черта подобного, — внезапно выдал я и с ужасом осознал, что вообще не представляю — что сейчас выскажу бывшему напарнику. — Все эти твои «не хочу причинять вред» — уверточки, вроде как у мелкого воришки на базаре. А за ними — нежелание поменять хоть частичку себя, любименького. Проще разгуливать с ухмылочкой и разговаривать со всеми так, будто ноги о них вытираешь, да? Проще решать все через «да гори оно все гаром, пусть и трупы», так? Проще, интереснее и героичнее днями шляться по болотам и красоваться перед учениками — куда легче, чем заткнуть раз в жизни свою дрянную натуру и попытаться вести себя как нормальный человек. Проще любить себя тем, какой ты есть, а?!  — Крысы знают все о том, как перемениться, Лайл? Отлично он держит стакан. Будто дарт. И отличная усмешечка — та самая, знакомая, охотничья… Помирать, Лайл Гроски? Помирай, только с музыкой.  — Крысы знают все о том, как прыгать с кораблей. Я, кажется, задержался здесь, а вот кое-кто сигануть вознамерился. Испугался я только когда увидел, как он встает. Или уж скорее вскакивает — я отметил стремительность движения, и тут до меня дошло, во всей красе. Кажись, я даже протрезвел, примерно наполовину. И успел только поднести стаканчик ко рту для последнего глотка. Прежде, чем этот стаканчик из моей руки выхватили.  — Мне кажется, тебе уже хватит. Стакан Нэйш задвинул на каминную полку. Прошуршал от окна портьерами, и в комнату хлынула утренняя прохлада. Прогулялась по лицу — будто мокрой тряпкой. Голос от подоконника показался смазанным, тусклым.  — …всегда считал чудовищной глупостью. Привязанности. Узы. Не более, чем остатки животных инстинктов: когда один человек испытывает потребность в обществе другого — не обычную нужду в компании, а долговременную, похожую на зависимость, сковывающую мысли и действия. В конечном счете, зачем уподобляться фениксам, которые погибают вместе. Но схема проста, не так ли? Есть ты, есть другой человек. И есть развитие патологии, нечто вроде скрытого течения заболевания, пока в тебе все меньше твоего и все больше иного. Это незаметно. До тех пор, пока однажды ты не спрашиваешь себя — что от тебя останется, если не станет того, другого человека? И понимаешь, что не останется ничего. Прах. Я посмотрел на стакан Нэйша с уже вполне трезвым ужасом. Осознавая, что вот так вот развезти с трех глотков его явно не могло, уж во всяком случае — не до такой степени сомнамбулизма — полубессознательное состояние, полуприкрытые глаза и потусторонний голос. Не могло же это его из-за того, что я ему наговорил… Потом понял, что он вообще не слышал большую часть того, что я ему говорил. И что мимо него прошла большая часть событий незабываемого вечера: слова, события и мысли… куча всего — с того момента, как он почувствовал, что кто-то из варгов мертв. И понял, кем может быть этот кто-то. Спасибо, остатки невыветренной из головы дури смягчали осознание того, что до меня дошло.  — По-моему, тебе уже тоже хватит, — сказал я. — Поставь стакан, а то утром, знаешь ли, тоже пожалеешь, а я знаю твою натуру, в особенности — твою любовь к устранению свидетелей. Так что лучше бы тебе выбрать другую тему — ну, например, с чего бы это ты решил испортить мне пьянку и заявиться сюда в такой неурочный час, что я прямо-таки не знаю, что врать Аманде в случае чего… Я услышал, что начинаю частить и понял, что еще минутка — и заткнуть меня можно будет разве что кляпом. Смолк самостоятельно. Нэйш так и любовался предутренней сыростью, и из полутьмы выступала только его ухмылка — вернее, вроде как не его. Широкая, скошенная на одну сторону.  — Ну, можешь считать, я решил перенять немного опыта. У того, кто сколько раз менял шкуру. Сколько раз бежал ты, Лайл? По тем же причинам, не так ли. Проще убедить самого себя в том, что ты «крыса», а значит — можешь только обращать в труху. Проще ударить в спину, накинуть новую шкурку, приползти на брюхе к людям из Гильдии… И вот ты здесь. Скажи, какие резоны были у тебя? Внезапное осознание долга? Желание быть как все? Осознание, что уйти все равно не сможешь? Что-то… или кто-то? И, прежде чем я успел заорать, воздевая руки: «Да на кой-это тебе-то?!» — от окна полетело тихое, холодное: