Полушепот вопроса — лезвие дарта, от которого нам нечем защититься.

— Дайна, — говорит мой мужчина от стола.

Может — там что-то дрогнуло, в маске, а может — это тени от камина расплясались по комнате.

— Как?

— Чёртов Колорм, — отвечает Лайл. — Оказалось, что он не просто так просился к нам на службу. С далеко идущими целями, понимаешь ли. Помнишь историю с его сыном?

Нэйш не спеша опускается на стул и слушает, барабаня пальцами по столу, и на лице его все то же — сосредоточенность и холодность…

Но меня не обманешь: я вижу, как отползает от его лица лёгкая, почти неуловимая тень страха.

Вздохи Кани, треск распарываемой ткани, хрипловатый голос Лайла и в такт — легкое постукивание пальцев по дубовой столешнице.

Постепенно смолкает всё, кроме этого стука — задумчивой дроби, будто падает град.

— Что с Гриз?

— Она наверху, у себя, — говорю я. — Она просила вызвать тебя, сладенький. Иди.

Вместе с ним я выхожу из каминной и дохожу до лестницы — так, будто собралась вести его туда силой, если он попытается сбежать. Или будто знаю, что он замрет у ее подножия.

— Зачем она вызывала?

— Я догадываюсь, золотенький. Но пусть лучше скажет тебе сама.

Иди же, Рихард Нэйш. Ты всегда с такой охотой входил в логова опасных тварей, с улыбкой шагал в клетки… Там нет ничего страшного, Рихард. Просто горе.

— Я сделаю хуже, — говорит он и стоит на месте, будто вовеки не сможет с него сдвинуться.

Ты знаешь, как хорошо я умею. Причинять боль. Делать хуже. Ты знаешь, что я не умею обратного — вот что в его безмолвной песне.

— Хуже там не сделаешь даже ты, — шепчу я и чувствую резь в глазах, и повторяю: — Иди!

Прекрати уже смотреть на меня, Рихард Нэйш. Мы все, как ты, не знаем, что сказать ей. Как ты — не знаем, что делать.

Просто нас она не звала.

Он молча отворачивается и медленно всходит по лестнице.

ГРИЗ АРДЕЛЛ

В мягкой тишине ее комнаты растворены вечерние звуки: мягкое кап-кап-кап из клепсидры водных часов, и шорох занавесок на приоткрытом окне, и робкое начало ночной песни яприля за окном. Шелестят под вкрадчивым ветерком бумаги и карты, придавленные увесистой резной чашей с «водным глазом».

Звуки обегают её — сгусток безмолвия. Отлетают в разные стороны — солеными брызгами, наподобие слез, потому что у нее нет слез, потому что она разучилась плакать три года назад, после того, что назвали Войной Двух Стихий. И вообще, легенды ведь не плачут, правда?

Не плачут, не устают и не ошибаются. Что там еще… не чувствуют себя одинокими?

«Построй город внутри себя, — говорила бабушка. — Целый город. Возведи дома и пригласи жильцов, которые всегда будут с тобою — и ты никогда не будешь одинокой».

Я строила, — хочет сказать Гриз. Я так долго строила, потом отстраивала от пожаров, от разрушений и бурь… Он цел там, внутри, мой город. Только вот над ним — волна, которая собирается потопить его с концами, и я жду этого с чувством, похожим на чувство облегчения — жду, когда захлестнет…

Но пока что мне — нельзя. Нужно дождаться, выдержать разговор… и уже потом.

Потом.

Она входит в течение секунд, будто в мутную, медленную реку, и со дна поднимаются глупые, ненужные мысли. О Мелте. О непросмотренных бумагах. О том, что нужно встать, разжечь камин. Не сидеть на постели — может, вообще пойти в кабинет?

Потом комната, одежда, все вокруг оборачивается нелепыми декорациями, будто ребенок нарисовал — и остается важным одно. Дождаться.

Половицы не скрипят, дверь бесшумна, но Гриз чутко ловит это беззвучие среди шелестения штор и шороха бумаги.

Поднимает сухие и воспаленные глаза на вошедшего, кивает — осталось недолго, нужно только выдержать… выдержать.

— Нэйш. Ты должен принять руководство питомником.

— Надолго?

Вопрос повисает в воздухе — напоролся на её молчание. В нем ответ.

Почему он так стоит, — думает Гриз. Будто перед судилищем и на расстоянии пяти шагов. Не знает, что говорить? Что делать? Он?!

— Знаю, ты думаешь — я просто собираюсь все бросить… Нет, я останусь. Останусь, буду помогать по мере сил. Возьму обучение. Но руководить должен ты. Это будет правильно.

Это привычно. Может, потому что они так долго были любовниками — выбрасывать слово за словом, словно избавляясь от ненужных слоёв одежды, пока истина не останется нагой.

— Ты отлично разбираешься в уязвимых точках, ты всегда говорил. И сам называл мою уязвимость: я всегда оставляю людям шансы. Верно? Кем бы они ни были. Можешь считать, ты был прав.

Ветер шуршит легкими шторами, приносит отзвук иного, давнего вечера. Потрескивание дров в камине, скрипящие половицы в старом здании «Ковчежца», скользящий по плечам за поцелуями шепот:

— Но ты же понимаешь, что за такое приходится платить, аталия? За неоправданную щедрость в раздаче шансов. Побочные эффекты, как у всего. Предательства. Рецидивы. Никогда не думала — чем в конце концов заплатишь ты? Или может… — шепот становится особенно нежным, — те, кто рядом с тобой?

Она встает — так легче вспоминать, когда стоишь друг напротив друга, глядя сквозь прошлое. Стены, кажется, украшаются рамками с распластавшими крыльями бабочками… Ты же всегда это хотел услышать, да, Нэйш? Услышать, увидеть сломанной, достроить в мозгу картину и поместить под стекло с надписью «Изучено, интереса больше не представляет». Несбыточное сбывается — смотри, слушай…

— Жаль только, что заплатила не я — Дайна… Но всё-таки. Я не могу быть во главе питомника, потому что вряд ли смогу избавиться… от этой моей уязвимости. И поэтому принимать решения должен кто-нибудь более хладнокровный. Кто-нибудь…

 — Вроде меня? О, у меня дела действительно обстоят значительно проще: я стараюсь не оставлять шансов. Временами вообще отнимаю — Кани могла бы рассказать, что у нее был когда-то шанс на обычную жизнь, пока она не пошла ко мне в обучение. Идеально, если вдуматься: не оставлять возможностей предать или ударить в спину, еще лучше — не оставлять никаких возможностей. Аталия, будь уверена, я подчинюсь приказу и возглавлю питомник, если ты захочешь… Он понижает голос и сокращает расстояние с каждой фразой — четыре шага, три, два, и взгляд Гриз упирается в плечо — серая кожа охотничьей куртки. А совсем тихий голос Нэйша раздается прямо над ухом:  — Но ведь остаётся же еще вопрос о Гроски.  — О Лайле? На коже куртки — немного иглицы, и дождинки на воротнике — прощальные подарки леса.  — Да, о Лайле Гроски. Бывшем законнике, бывшем наемнике Гильдии, бывшей «крысе». О Гроски, который получил от тебя когда-то шанс. Или о нойя Энешти, четырежды… или сколько там раз вдове? Которая получила от тебя когда-то шанс. Или ты предпочитаешь вспомнить о Мелони Драккант? О Йолле? О законнике Тербенно? Об остальных? Остается вопрос — где были бы мы, если бы во главе «Ковчежца» стоял кто-то вроде меня — не доверяющий людям и не разбрасывающийся шансами. Сложный вопрос, аталия. Я предполагаю, что некоторых из нас бы не было.  — Некоторых из… вас? Голос скатывается в обжигающий щёку шёпот.  — Возможно, всех. А возможно, только тех, кому ты давала бесконечное множество шансов. Сколько пришлось на мою долю, аталия? Я не подсчитывал, но можно взять за среднее число каждый день, который я провел в «Ковчежце»… или каждый мой выход на устранение? При грубом подсчете — от сотни до восьмисот, в любом случае. Мел вот думает, что для меня и один — неоправданно много. Нам тут довелось с ней побеседовать… зимой, во время одной увлекательной прогулки… о том, могут ли люди меняться — она считает, что не особенно. Скажи, аталия — чем были бы мы сейчас, если бы во главе «Ковчежца» стояла Мел? Впрочем, зачем говорить, если можно вспомнить. Хочешь — вспомним, чем был я, аталия? Удушье — скользкое и мгновенное — от воспоминания: хищный изгиб улыбки, стремительный полет дарта, легкая заинтересованность взгляда, когда падает добыча. От прошлого, подкравшегося и ударившего исподтишка, подгибаются колени — и приходится вцепиться в его куртку, вымокшую под неместным дождем. Гриз упирается лбом в серую кожу и слушает, слушает шепот, почти уже слившийся с ветром, шелестящим в занавесках:  — Иногда я ради забавы представлял — куда мог прийти бы в конце. Помнишь наш разговор, аталия? Мы как-то говорили о тех, кому нравится убивать. О том, что повезет, если вдруг чья-то рука окажется вернее твоей, потому что иначе… После «иначе» — нет ничего, но она знает. Она, видевшая Вейгордского Душителя и входившая в сознание к людоедам — знает… В волосах путается одинокий смешок. Словно залетевший из прошлого.  — Так что у нас с тобой небольшая проблема, аталия. Помимо того, что я два года руководил питомником и не добился особенных успехов — ну, может быть, кроме устрашающей репутации и определённой грани безумия… Это заведение создавалось, чтобы дарить… что-то вроде надежды, как бы глупо ни звучало. Так что во главе его должен стоять тот, кто умеет это.  — Что?  — Оставлять людям шансы. Прошлое дробится и исчезает, забирая с собой кокон безмолвия и призрак человека в белом с улыбкой смерти. Гриз размыкает пальцы на куртке, делает шаг назад и поднимает взгляд. Отросшие волосы перехвачены сзади, на щеке белеет пятно ожога, глаза в отчетливых разводах синевы, и полукруги у губ — въевшиеся следы улыбки.  — Мелт…  — Колорм, насколько я понимаю, сейчас рыдает в подвалах поместья. Полагаю, это осознание. Не только упущенных возможностей — скорее, своей ошибки. Рассказ Лайла не мог похвастать подробностями, но можно было понять, что Мелт передумал в последнюю минуту, и значит — у тебя почти получилось.  — Под «почти» ты понимаешь Дайну? В глаза ей Нэйш больше не смотрит — взгляд скользнул куда-то поверх ее головы.  — О Дайне ты можешь спросить у Лайла — может, он расскажет тебе, откуда у девочки шрам на руке. О троих учениках, которые чуть не умерли, потому что позарез нужно было дать шанс паре сотен людей. Аманда прибавит пару десятков своих историй, из которых станет ясно, что возможность варга выжить в современном мире довольно хрупка. Мы говорили об оплате, разве нет? Каждый предоставленный шанс — риск.  — И ты предпочитаешь не рисковать.  — И потому не гожусь на должность главы питомника. Потому что она основана на этом риске. Впрочем, я уже говорил — если ты прикажешь мне, аталия…  — Я себе её не прощу, — шепот выбивается сквозь зубы отрывками, изнутри падает горячая волна, и Гриз опять прислоняется к серой куртке — та несет на себе прохладу дождя и запах леса, только вот капли дождя почему-то жгут щеки. — Что ты предлагаешь мне, Рихард? Продолжать… с такой возможностью ошибиться?  — Не знаю, есть ли смысл вообще что-то тебе предлагать, аталия. Может быть если только один совет… Ты никогда не думала о том, чтобы оставить себе шанс, хотя бы один? Например, на ошибку. Или на плач. Это Гриз осознает позже, когда волна наконец обрушивается на город внутри нее — и вместо сухой, ожидаемой боли внезапно приносит слезы — долгие, до опустошения, до осиплости горла. Это не уничтожающая, беспощадная волна, то прилив, просто прилив, а после него воды отхлынут, и будет штиль… Штиль приходит в виде вязкой, смутной дремоты, из которой она выныривает уже на постели. В комнату из-за шелестящих занавесок робко проглядывает кончик месяца. Снаружи шуршит дождь — небу тоже хочется поплакать… Рихард Нэйш сидит возле кровати, прислонившись к ней спиной, и Гриз видит только светлый затылок, посеребренный лунным светом. Смутно вспоминается — его шепот в волосах, руки на плечах, и потом мерный голос, когда она попросила: «Скажи теперь ты, Рихард. Скажи, что случилось за два года, пока меня не было, что ты решил осесть на выездах в Вирских лесах»? Слова почти не помнятся — только ощущение безысходности… и утраченных шансов. На стуле у письменного стола висит охотничья куртка — уже совсем высохла… Сброшенная кожа. Как белый костюм устранителя, серая форма надзирателя Рифов, щегольский облик работника весёлого заведения «Без шипов»… Говорят, есть такая бабочка, Рихард, только вот я не помню — как она называется, но ты бы знал… в конце жизни она превращается обратно в куколку. А потом выходит из нее иной — никогда не угадаешь какой: белой или цветастой, ядовитой или безобидной. И так каждый раз до бесконечности. Во что сейчас превращаешься ты?  — В кого ты превращаешься? — шепот — отзвук мыслей. Кто-то решил бы, что звучит оскорбительно. Но Нэйш чуть поворачивает голову и отзывается:  — Хочешь увидеть кого-нибудь определённого? Это грань и искушение — просто перечислить, описать… глава питомника: мудрый, ответственный и понимающий. Дающий шансы. А потом посмотреть: примет ли он новый облик. Интересно — будет ли это больно. Но исследовать — не ее стихия. Её — верить.  — Я не буду тебе приказывать. Не буду приказывать — становиться кем-то. Не отдам приказ возглавить питомник. Даже не попрошу отойти от грани, потому что я ведь знаю, почему ты занялся выездной работой: это дарит ощущение того, что можешь уйти в любой миг. Не оборачиваясь — как ты привык. Я даже не стану приказывать тебе не уходить — хотя допускаю, что ты хочешь такого приказа. Просто не делай этого сейчас. Лучше потом — когда опять накатит волна полузабытья. Потому что завтра утром я опять начну раздаривать шансы — зная, как могу ошибиться и чем рискую. И я буду готова, только вот сегодня призрак Дайны еще близко, потому…  — Можешь задержаться еще на час? Нэйш молча кивает — глаза скрыты ресницами, палец выписывает по ее ладони бездумные завитушки — или, может, какие-то слова. Созвучные тем, которые она слышит, опять проваливаясь в темноту.  — Я не уйду. Может быть, это слова из сна или ночи, но все равно успокаивает.