*

Время застыло, замороженное. Придавленное торжественным покоем холмистой равнины, озаренной сине-зелеными огнями с небес. Над равниной нависали остатки древнего храма и насмешливо мигающие звезды. А вокруг вира топтались ребятушки из засады — явно не знающие, как с нами разговаривать и не желающие никого разыскивать.  — Вон оттуда, сказали, могут прийти, — показал один рукой в меховой рукавице. — Только мы туда — ни за какое золотишко. Слышите, распелись? На кладбище-то… В отдалении над долиной звучали голоса морозных гиен — торжествующая, слитная песнь тех, кто получил свою добычу. Не то, чтобы я хорошо разбирался в голосах гиен — но крыса закрутилась волчком, истошно воя, а кто-то из учеников прошептал: «Песнь Добычи». И по спине разбегались сотни тысяч мурашек, хотя мороз и так стоял крепкий. Гриз больше ничего не спрашивала. Она остановилась на миг — чтобы вслушаться в голоса фейхов. Потом сорвалась с места и понеслась по снежной равнине во весь опор, так, что я не сразу увидел, что она далеко впереди. Только потом охнул, крикнул зятьку и ученикам держаться вместе — и побежал следом. Никогда-то не считал себя хорошим бегуном по снежным равнинам, но тут бежалось как-то легко и отчаянно — снег шуршал под ногами, пар валил изо рта, и впереди неслась черная фигурка, которую ни за что нельзя было упустить из виду, справа и слева сначала была ровная белая простыня, а потом начали выскакивать каменные плиты и валуны, исчерканные древними надписями. И крепчала жуткая, радостная песня впереди — к ней теперь примешивалась грызня и тявканье. И в глазах мельтешили снежные мошки, прыгал грызун внутри, мне думалось как-то, что странно — неужто я несусь так, что меня еще не перегнали Кани и зятек… Потом я понял, что и впрямь несусь именно так — хотя мне ни в какую не догнать Гриз Арделл. Мы бежали по древнему кладбищу, и в лицо нам мела легкая поземка, и оттого не сразу получалось понять — что там за тени на снегу: то ли поднялись древние Дракканты из могил, то ли ожил снег и закрутился вихрями. А потом мы увидели. Звенящих сосульками на бегу морозных гиен — приземистых и голодных, бросающихся на добычу. И их добычу — мечущихся среди гиен хтурров. Легких снежных антилоп, которые вообще-то считаются осторожными и пугливыми. Эти метались, будто слепые. Почти подставлялись под удары — или действительно подставлялись. И валились на снег, когда на них прыгали вдвоем-втроем, и пытались подняться, и отступали, окрашивая снег в багрянец, оттягивая на себя фейхов. Казалось со стороны: это игра. Стая на стаю. Кипящий телами снег. Повсюду следы и кувыркающиеся — охотники? Добыча? Группы гиен, загоняющих хтурров, хтурры, носящиеся между гиенами… Бурлящий, неудержимый хаос на древнем кладбище — будто Ледяная Дева выпустила свои ветра прогуляться между камнями. И посреди этого — медленно бредущая между остовами могил фигура человека со свертком на руках. Снежная пыль и ночь, вся в снегу, никак не хотели выпускать ее из себя, эту фигуру, но потом она проступила — медленно-медленно. Человек в белом — будто призрак здешнего кладбища — брел, опустив голову и не обращая внимания на то, что творится вокруг него, в снегах. Будто вокруг него не происходит вакханалия: одни подставляют себя под зубы и когти других. Видно, эта сцена была из тех, что навсегда отпечатываются внутри тебя. Раз взглянув, я понял, что забыть мне ее точно не удастся: древнее кладбище, окровавленный и истоптанный снег между валунами и камнями, водоворот смертей — и в центре него медленно идущий человек со свертком на руках. И стремительно летящая ему навстречу темная фигура — Гриз Арделл. Она замерла, достигнув границ столкновения двух стай. Мелькнуло лезвие ножа, и на снег брызнула кровь варга. Гриз что-то крикнула — обращаясь то ли к фейхам, то ли к хтуррам, — и ее услышали: антилопы брызнули во все стороны, фейхи понеслись за ними, только с десяток осталось над добычей — над телами. Да еще раненые хтурры стонали в снегу — прямо как люди. Нэйш остановился и медленно опустил свою ношу на снег. Мы с Гриз добежали до них почти одновременно — и сходу начали вытаскивать пузырьки: согревающее-укрепляющее-кроветвор… Лицо у Мел было мертвенно-синеватым, глаза плотно закрыты, и губы запеклись. Показалось, что на ресницах намерзли слезы.  — Дышит, — прошептала Гриз, ощупывая ее шею. — Замерзла, кровопотеря.  — Пайнетта… Вот уж чего я не ждал — это что исключительный еще способен разговаривать. С почерневшими губами и вконец синий от холода.  — Вы долго… аталия, — прибавил он и разжал пальцы, намертво сцепленные на собственном плаще, в который была закутана Мел. Потом было уже совсем просто — подбежали Десми и Кани, Гриз передала Мел на руки Крысолову, крикнула: «Пулей к Аманде, пайнетта, Кани, остаешься за главную, заберите раненых хтурр». И унеслась вместе с Тербенно — а с исключительным остался я: вот, согревающее, укрепляющее, сердечное, теплая куртка, все, посиди, отдышись, сейчас пойдем в поместье — там еще теплее. Давай, опирайся на плечо, или не можешь пока? Как ты вообще?  — Немного устал, — я почти обрадовался, когда губы исключительного прорезала трещина — подобие улыбки. — Голоден. И я что-то… разлюбил зиму.

МЕЛОНИ ДРАККАНТ

Утро опять выдается паскудным — у них это вошло в привычку. Уверена, что прошлое утро тоже было дрянным, только я его проспала: отключилась чуть ли не на сутки. И спасибочки, а то не хватало прийти в себя в бывшем отчем доме, среди пыльных родовых гобеленов. И в компании Балбески. Наверное, я отдала бы концы только от этого. А так очнулась вечером и уже в нашей лекарской. Правда, Конфетка развела вокруг меня суету, будто сова-летун вокруг птенцов, спасибо, изо рта не пыталась выкармливать. Туда не вставай, сюда не ворочайся, ай-яй, сладенькая, давай выпьем зелье. И не отвечала ни на какие вопросы, и никого не пускала, зато обложила пуррами с ног до головы — «они снимут боль, медовая моя». Пурры были славные, урчали и согревали, только я все равно чуть не взбесилась, как грифон во время гона. И так и знала, что утро будет мерзким. И точно. Сперва Конфетка вливает в меня бочек пятнадцать своих эликсиров, устраивает перевязку и уговаривает попить бульончику. Потом — наконец-то! — запускает Йоллу, и та рассказывает новости. У Селинды двое малышей, она их приняла, вылизывает и кормит. Земляная кошка взяла еду, правда, пока что немного. Раненые идут на поправку, Конфетка и Йолла о них заботятся. Только вот на некоторые вопросы девчонка так и не отвечает и прячет глаза. Но все равно пригождается. Когда ко мне пытается прорваться Балбеска — с рассказами о своей милой доченьке — я прошу Йоллу сходить за метательным ножом, а лучше два принести. И Йолла как-то вытуривает рыжее недоразумение, кто бы мог подумать. Потом заявляется Мясник. Вот уж о ком и думать не хочется, а видеть его рожу хочется еще меньше. Не знаю я — что он там хочет, поглумиться или высказаться насчет перепуганных шнырков. Потому как я не даю этой сволочи даже слова сказать. И пока ору на него — очень жалею, что Йолла не принесла ножей. И вся киплю от ненависти, так что пурры в испуге скатываются с кровати и разбегаются по углам, а на мои вопли прибегает Конфетка и сообщает «сладенькому», что ему лучше бы убраться ко всем чертям — в полном соответствии с тем, что я ему предлагаю. И потом я уже бешусь, пока не приходит Грызи. Она является поздним утром. Выглядит усталой и невыспавшейся — никак, согревала ночью Мясника. Садится, пристраивает на меня особо пушистую пурру. И говорит, что в питомнике все идет как надо. Так что я окажу услугу, если дам себя поставить на ноги как следует. Пф, будто на мне и так всё не заживает как на собаке . Я фыркаю, но с Грызи не спорю — ладно, полежу, попью еще зелий. Но недолго. Будто я не понимаю — откуда Конфетка меня выдернула. Пайнетта — штука дрянная, заживает небыстро даже после того, как ее отпели заклинаниями. Грызи теперь начинает рассказывать о том вечере. Как с ней связался Зануда. И что он решил сначала наведаться в поместье Драккантов сам, только ничего не узнал, так еще время потерял, и его чуть не повязали. Потом — как они с Пухликом пытались узнать, куда ведёт вир. Это мне не особо интересно. Как и насчет клятых родственничков — пропади они хоть совсем.  — Оттона не нашли, — говорит Грызи. — Поисковый отряд собирала и вела я, мы вышли еще ночью и к рассвету были у второго вира. Отыскали кострище — он пытался поддерживать огонь и продержался часа два. А вот что случилось потом… Наплевать мне — что случилось потом. Огненные маги долго по морозу не живут, особенно если начинают согреваться при помощи Дара. Сначала сгорает Дар, потом маг. Может, Подонок попался фейхам на зубок — очень на это надеюсь. Вряд ли его спасло то, что он якобы был охотником. Он и охотился-то всегда с загонщиками или из засады, да еще чтобы под руками была фляжечка с тепленьким, да шатер, да столик с едой.  — Твоя кузина… сейчас в поместье. Не думаю, что она сможет принять Права Рода. Пока что это похоже на помешательство от горя. Вылезло, значит, милое наследство. Тетушка после смерти дяденьки тоже принялась чудить. Уверять, например, что во мне души не чает. А под конец жизни вообще вообразила себя то ли Перекрестницей, то ли самкой яприля.  — Эвальд сейчас подключает свои связи в Крайтосе и среди законников, — Грызи хмуро вертит в пальцах кнутовище. — Если ты захочешь — историю удастся замять. Кто другой бы, может, сказал: эй, давай раструбим во все концы о коварной стерве-кузине! Посадим ее в родовую тюрьму или вовсе вышлем в отдаленное имение, а? Только вот Грызи знает, что мне хочется поскорее отряхнуться от этого.  — Угу. Надеюсь, Шеннет там подберет Стерве врачей получше. Этот своего не упустит.  — У Венейгов и Драккантов пока что нет вступивших в права наследников.  — Угу.  — Эвальд обещал подобрать нового управляющего. От твоего имени. Конечно, отчеты будут идти через Шеннета, но он уверяет, что в поместье можно поправить дела и даже получить доходы.  — К черту, — кривлюсь я. — Пусть хоть все себе забирает. Хромца хлебом не корми — дай что-нибудь себе захапать, все равно в каких землях. Думаю, Стерва от его лечения скоро станет овощем — туда и дорога. Могла бы — отдала бы ему и распроклятую «долю крови». Только вот для этого нужно вступить в Право — ну, тут от меня не дождутся. Ноги моей не будет в этих дрянных местах. Потом напишу доверенность на Грызи — вот самое лучшее. Сумеет что-то извлечь из поместья, или из управляющего, или из чего угодно — на пользу пойдет. Не хочется об этом и вспоминать. И нужно наконец задать вопрос, который совсем изглодал меня изнутри.  — Там… Конфетка готовила заживляющего кучу… сказала, для хтурр. Вы их забрали, да? Грызи вздыхает. Это такой особенный вздох — он звучит каждый раз, как у меня случается стычка с Мясником. Небось, Конфетка уже рассказала, что этот гад заглядывал с утреца. И пересказала — чем там кончилось.  — Мы забрали тех, кого удалось забрать. Они идут на поправку. Есть среди них та самая, которая везла меня на себе и ободряла взглядом? Надо будет обязательно посмотреть. Я узнаю.  — Сколько не забрали? Грызи молчит: то ли подсчитывает, то ли пытается сообразить — говорить мне или нет.  — Шестерых. И еще двух не спасли при перевозке.  — Скотина, — шепчу я; вижу, как Грызи отводит взгляд и взрываюсь вторично: — Что?! Хочешь сказать — я его теперь лобызать должна за то, что он меня тащил? Герой разгеройский, весь из себя спаситель! Не надейся, ясно? Надеюсь, он уползет в свои леса, да там и сдохнет. Он их под смерть подвел. Вынудил… под когти и клыки… сволочь! Сама с ним возись сколько влезет, а меня избавь. Некоторые не меняются. Потолок начинает плыть, внутри поднимаются боль и жар. Пурры мурлычут, толкутся, прижимаются к ладоням. Грызи не говорит ничего — только сидит у изголовья. Хочется сказать ей что-нибудь еще колкое — мол, шла бы ты к своему… Но я просто поворачиваю голову и смотрю на снег, который неспешно падает за окном.  — Я уговорю Аманду, — почти неслышно говорит Грызи. — Завтра пойдем к ним с тобой. Увидишь сама. Киваю, не отводя глаз от окна. Прикрываю глаза и стараюсь услышать — как они стучат копытцами в вольерах. Может, они не рассердятся и не запомнят, что им сделали зло. Может, завтра будет утро, которое получше этого. ЛАЙЛ ГРОСКИ  — Жратеньки, — настойчиво повторяет мне Сквор в самое ухо. — Жратеньки. Попытка собраться с мыслями успешно пропадает втуне. Из своего кабинета я сбежал: Сквозная Чаша раскалилась от вызовов поставщиков, через стены долетали сладкозвучные вопли Мел, которая, кажется, увиделась со своим спасителем. Дражайшая внучка решила, что пора ее зубкам резаться — так что рядом с комнатами Кани тоже было опасно появляться. Но и в Бархатной Каминной цифры не желали складываться, счёты показывали что-то невообразимое, одолевала дремота и смутная тоска по Аманде. Которая ночевала в лекарской и этим очень огорчала бедного меня. В общем, мне не хватало разве что Рихарда Нэйша, который заглянул в каминную с вопросом, не видал ли я Гриз.  — Уходишь? — чутко уловил я и был вознагражден кивком.  — Аманда говорит, я уже вполне в порядке, разве что последствия усталости и переохлаждения... Так что не вижу причин задерживаться. Насколько могу понять — в Вирских лесах без меня неспокойно. Я только хмыкнул в бумаги — ну конечно. Ученички под руководством огненного мага Мартены ну никак не могут справиться без обожаемого главы группы. И как это они за полгода поголовно не вымерли, просто удивительно.  — Разве что… — исключительный опустился в кресло и изобразил крайнюю заинтересованность. — Один вопрос, Лайл. Я припоминаю, что никто так и не объяснил мне, как Оттон оказался в том самом водном портале.  — Трагическая случайность, — отрезал я. — Поскользнулся. Смотреть себе под ноги нужно, знаешь ли. Нэйш задумчиво покивал — мол, бывает, да. А на меня разом навалились дурные воспоминания о той ночи — вернее, ее остатке. О том, как мы дошли до портала, потом добирались до поместья. Потом сидели, глядя, как над Мел мечутся Гриз и Аманда. И осознание — счет на минуты — пронизывало воздух. Не знаю — как я сам выглядел со стороны. Но Нэйша я таким и помню — сидящим с застывшим, напряженным взглядом. И хлопочущая со средством от обморожения Кани вокруг, да. Уже потом, когда Аманда спровадила нас всех в соседнюю комнату, а Кани утащила муженька посмотреть поместье — я заметил, что взгляд у него так и не переменился. Он сидел, закутанный в одеяло, лицо перемазано средством от обморожения, пальцы в перчатках — тоже пропитанных зельем — сжимают кружку с теплым вином на травах… А взгляд уходил туда, за стену. И что в этом остром, пристальном взгляде на изможденном лице слишком уж много синевы. И показалось, что перед ним так и стоит то, что отпечаталось во мне — укрытое снегом кладбище и бредущий по нему человек. Гриз вышла из боковой комнаты бесшумно. Шепнула: «Будет жить, успели» — и я почувствовал, как крыса внутри обессиленно повалилась набок. Нэйш откинулся в глубину кресла и прикрыл глаза. Гриз подошла к нему, вынула из ладони кубок с вином и вложила стакан с зельем.  — Пока нельзя спать, — сказала, будто извиняясь. — Сколько раз ты…  — Больше десятка.  — Осадок есть?  — Разве что голод … они все же все были голодны. Но это, скорее всего, нормально.  — Это — нормально, — подтвердила Гриз негромко. — В отличие от остального. Если бы ты сказал, куда идешь…  — Ну, я полагал, что сказал это достаточно ясно. Исключительный отхлебнул бодрящего из стакана, изучил лицо начальства и пришел к выводу, что ему, возможно, светит взбучка. Брови у Арделл сошлись уж очень показательно.  — Обращение с больными животными, — процитировал Нэйш, устраиваясь поудобнее, — предполагает деликатность и нежность. Полный покой… бережное отношение, тепло…  — Схожу за вторым одеялом, — пообещала Арделл. — Ладно, всё после. Сейчас — главное не спи. Лайл, я ухожу с поисковой группой. Беру Десми, Кани пока с вами останется. Учеников забираю, вернемся утром.  — Искать Оттона? — спросил я и вдруг понял, что не знаю, как ее отговорить. Не возвращаться туда, на заснеженное кладбище. Не искать аристократа-охотника, с которым, скорее всего, кончено. Или хотя бы взять с собой меня. Гриз коротко кивнула, не дождалась моих увещеваний и просьб и исчезла.  — Оттона? — эхом донеслось из кресла. Тогда я только и обозначил: «он свалился в тот же вир». Не было желания беседовать. Просидели мы потом до утра — я ждал вестей. Нэйш не спал, раз не положено. У него в глазах неохотно успокаивалась синева. И первые слова после долгого молчания я от него услышал уже перед рассветом.  — Знаешь, Лайл… когда я был в Ордене Жалящих, одно из испытаний включало что-то похожее. Тебя выбрасывают через вир где-нибудь на снежной равнине. И ты должен выжить. Это нечто особенное, запоминающееся — снег, путь и ощущение, что некого позвать. Учитель говорил — это метафора жизни. Каждый проходит свой путь одиноким и с ощущением, что полагаться нужно на себя, потому что никто больше не придет… И мне всегда казалось — чего не хватает в этой метафоре? Я смотрел на пляшущие языки огня и видел за ними все то же — белые холмы и медленно идущего между ними человека — одинокую фигуру… Нэйша? Свою?  — … и теперь мне кажется, что не хватало — могил. Сколько людей умерло вокруг тебя, Лайл? Из тех, кто шел рядом. Я не считал. Предпочитал не задумываться и не оборачиваться. Но теперь мне кажется, что это похоже — когда ты идешь в ночи, и по обеим сторонам от тебя вырастают могильные холмы. Безымянные или с надписями. Тебе никогда не казалось, что наша жизнь — это путь по кладбищу, которое мы рано или поздно увеличиваем? Я не ответил и поглубже закутался в плед. Затянулся водной трубкой, выпустив густое облако дыма. Это напоминало, что я здесь — в поместье Драккантов. А не бреду в ночи по пронзительному холоду между холмов, на которых написаны знакомые имена (например, «Альбрехт Оттон»). С осознанием, что готов на многое — лишь бы холмов больше не прибавлялось.  — Иногда приходило, — признался я и поднялся с твердым намерением добыть съестного (может, удастся заставить исключительного умолкнуть). — Только вот я не шатаюсь по метафорическим кладбищам в одиночестве. Гуляю в компании, наслаждаясь видами. И всегда знаю, что если что — кто-нибудь да придет. Тогда он больше не ответил ничего — а сейчас вот рассматривал меня так задумчиво, будто собирался предложить мне написать трактат по философии. Это пугало. Для полного сходства с прошлой ночью не хватало только Гриз Арделл — которая тут же и заглянула в гостиную.  — Уходишь, — сказала она, обращаясь к Нэйшу. Тот взмахнул рукой — мол, я птица вольная, так что почему бы и нет. Я пронзительно вздохнул и собрался дать драпа из комнаты, но Арделл остановила меня жестом.  — Сиди, Лайл, я ненадолго… я говорила с Мел.  — И осознала всю глубину ее негодования по моему поводу? — Нэйш поудобнее устроился в кресле и развел руками, приглашая бичевать себя. — Дело кончится моим окончательным изгнанием, или ты ограничишься выговором? Как по-твоему, Лайл, я должен услышать — насколько недопустимо для варга толкать невинных антилоп на смерть от клыков хищников?  — Боженьки, — вздохнул я, высматривая путь отступления через окно. К окну тут же подошла Гриз Арделл, чутко перехватывающая чужие порывы.  — Ты ей не сказал, — долетело от окна.  — А должен был? — хмыкнули от кресла.  — Ты и не скажешь?  — А нужно?  — Боженьки, вы б хоть пояснили — о чем речь, — проскулил я в бумаги.  — О, о сущих мелочах, — отозвался исключительный любезно. — О варге, который был слишком вымотан, чтобы держать контроль над стаей антилоп и внушать им мысль о необходимости безвременной кончины. Все силы которого вместо этого ушли на что-то другое. Например — на то, чтобы идти.  — Или чтобы позвать на помощь, — шепотом добавила Гриз. Тут уж я не сдержал пораженного фыркания. Но оно довольно скоро погасло — что-то уж слишком мало глумливой ухмылочки у исключительного на физиономии. Так, будто он правда…  — То есть, хтурры… — начал я, достраивая картину в уме.  — Они стремятся помочь людям, да. И они очень самоотверженны. Думаю, что Арделл сказала это всё же не мне. Нэйшу, который встретил ее выражение с умеренным скепсисом на лице.  — Так ты не скажешь?  — К чему. Оправдаться? Я не стремлюсь к тому, чтобы выглядеть лучше в чьих-то глазах — Мел, к тому же, верит, что люди не меняются. Установить истину? Не думаю, что ей от нее станет лучше, чем есть сейчас. Отсутствие виноватого иногда здорово портит нам жизнь, правда?  — Может, тебе стоит это признать самому для начала, — тихо говорит Гриз — и натыкается на холодный взгляд.  — Это? Что я просил помощи? Или ты это о готовности хтурр отдать жизнь за людей? Аталия, а тебе не приходило в голову, что они просто могли отозваться на мой призыв… таким вот образом?  — Приходило, — преспокойно отзывается Гриз. — И это меняет мало что. Не находишь? Иногда достаточно позвать. Может, пора уже запомнить это. И она исчезает из комнаты — оставляя меня в расстроенных чувствах и с бумагами и Нэйша в приятной людоедской задумчивости и с ухмылочкой, которая говорит: все, конец моему уединению.  — Вот тебе и вторая точка зрения, Лайл. Мел считает, что люди не меняются. Гриз полагает, что меняться способен каждый. Что считаешь ты?  — Что мы тасуемся как колода карт, — преспокойно поясняю я и смешиваю бумаги. — Наверное, в нас изначально заложено и то и это. Вопрос только — какая карта ляжет сверху со временем. Годы назад я все так же выбрал бы — столкнуть в вир Оттона. Просто не мучился бы после этого совестью. Годы назад Рихард Нэйш принял похожее решение и спас жизнь мне. Мел годы назад все так же обожала животных и ненавидела аристократов. А Гриз Арделл всегда готова была бы шагнуть в ночь — искать заблудшего подонка. Думаю, когда мы бредем по кладбищу под названием жизнь — не особенно стоит заботиться о том, насколько мы меняемся. Гораздо важнее — что ночь не вечна, что зима проходит и что на пути между могилами каждый из нас может рассчитывать на помощь. Комментарий к Зима для варга-4 Все, господа. Я пошла катать античность. А тут можно высказываться и по рассказу целиком в том числе.