Она не говорила мне — это из мимолетно подслушанного разговора… И все равно удар не достигает цели. Нэйш делает еще два шага, улыбается почти игриво, только голос становится тише.
— Полезное качество, правда? Делать все, что в твоих силах. Идти до конца — вне зависимости от причин или… осложняющих обстоятельств. Кстати, о них. На самом деле ведь это не страх, вернее, не только страх, так? Соблазн. Разрубить узел. Убрать то, что тебя тяготит. Все вопросы к веретенщику, так, Аманда? Какую песню можно написать об этом? О нойя, которая полюбила не того, которая поняла это и не знала, что делать, и тут… сюрприз. Подарок судьбы. Просто не вмешивайся — все решится без тебя. Потом можно будет поплакать, но ведь не ты же виновата, что он умрет. А ты… Изнутри жжет. Мне нечем отразить этот удар. Я пячусь назад и смотрю на того, кто настигает меня, и не улыбаюсь, и молчу, и понимаю, что поздно просить пощады… — А ты будешь свободной. Совсем свободной. Словно нойя, не правда ли, — он делает еще шаг, и я чувствую спиной стену, и он улыбается почти победоносно — мне больше некуда бежать. — Потому что вряд ли ты еще когда-нибудь позволишь себе привязаться вот так. Не будет другого Лайла Гроски, чтобы посягнуть на твою свободу. Лайла Гроски вообще больше не будет. Все узлы развяжутся. Это недоразумение — я сейчас о чувствах — кончится. Приятно быть свободным вечно, да, Аманда? Он стоит передо мной — навсегда свободный — и улыбается, но я вижу, как проступают у него в глазах — не морозные узоры от применения Дара, а цепи, вечные, неразрывные цепи, тяжкие и душащие, которые не сбросить. И мне страшно, будто — стоит ему коснуться меня — и они скуют мне запястья, свяжут горло, навсегда задавят все песни, заледенят руки и губы. Он поднимает палец, прикладывает к моим губам. Смеется, хотя в глазах у него нет ни тени улыбки. — Я понимаю. Правда понимаю. И я не могу тебя заставить — может, я мог бы угрожать тебе дартом, но сильно сомневаюсь, чтобы такая угроза вдруг подействовала. В сущности, я вообще здесь ничего не могу. На мою долю остаются вопросы, так? О цене свободы и прочих не слишком существенных вещах. Да еще организация похорон — теперь заниматься этим больше некому. О, не беспокойся, у Кани есть теперь утешитель. Думаю, она не будет долго скорбеть. Мел и Десмонд тоже переживут, так что это будет в меру печальная церемония. Господин Шеннет, может быть, будет огорчен, наемные работники — определенно, но в целом… — Рихард Нэйш, — говорю я тихо. — Иди, время уходит. Он приподнимает брови. Смотрит в глаза — но глаза мои спокойны, словно тихая ночь с соловьиными песнями. — У тебя есть еще идеи? Я улыбаюсь сухими губами. Смотрю глазами, в которых нет слез. Если он не уйдет сейчас — я действительно могу его поцеловать, в щеку, на которой только что проступили рубцы от старого ожога. Ему нужно непременно уйти, чтобы не услышать моего «Спасибо». Потому что цепи падают с меня. Звенят о пол, раскатываясь невидимыми звеньями. Цепи, о которых я думала, что их нет — а они сковывали меня, придуманные мною же самой. Рихард, кажется, понимает — потому что уходит. И скрип закрывшейся за ним двери становится первой нотой в песни, которая зарождается у меня в груди. Песнь о тех, кто прорастает корнями насквозь. О лживости мимолетной любви и хрупкости законов нойя. О том, как глупо цепляться за прежнее, которое уже не дорого для тебя — когда нашла новое, которое дороже. О том, как важно идти до конца. Я сажусь на кровать и беру его за руку и плачу, потому что не слышала ничего прекраснее той песни, которая звучит во мне сейчас. Она словно медовое утро над росным лугом, она — гладь теплого озера с сытой рыбой, она — ночь в маленьком доме, где пахнет специями и выпечкой и звенят колокольчики смеха. Прекрасное часто рождается из уродливого. Костер — из сучьев, цветы — из сморщенных семечек, бабочка — из куколки. Моя песня родилась из страха — когда я услышала слова Рихарда и ощутила, узнала, представила, как Лайла принимает вода, как он уходит из здешних стен, оставив о себе лишь строку в Книге Утекшей Воды. Как он больше не шагнет на порог. Как я буду свободна — нет, одинока, безгранично одинока, и буду вспоминать его шутки и печь булочки по вечерам — в глупой надежде, что он завернет на чай. Как я задохнусь в пустоте без него — не особенно красивого, слишком старого, слишком… надежного — задохнусь и никогда не смогу больше петь. И моя свобода, и костры в лесу, и звезды, обернутся самой страшной клеткой из всех, какие мне приходилось видеть. — Мне не нужна такая свобода, — говорю я и плачу, радостная, потому что песня заглушила страх. — Не хочу быть свободной без тебя. Его губы теплы под моими.
МЕЛОНИ ДРАККАНТ
Не поместье, а приют умалишенных. Только-только успеваю устроиться в кресле в Кошачьей Каминной и обложиться котами (Фиалка — на груди, Диркен — на коленях, Стрелка, Пряник и Прохвост толкаются, чтобы занять ноги). И тут вдруг поднимается такой гвалт, будто из Омута Душ вылезли все до одного мертвые грешники. На самом деле это, конечно, Пухлик восстал из мертвых. По такому случаю все начинают носиться по коридорам туда-сюда, орать и выяснять — как такое чудо могло произойти. Само собой, скрыться мне не удается. Более того, все решают, что каминная — просто отличное место, где можно посидеть и отдышаться. И поговорить. Какого-то черта — со мной. Сперва появляется Зануда. Останавливает на мне обалдевший взгляд и доносит сведения сомнительной свежести. Мол, так и так, Аманда свершила прорыв в науке и изобрела все же противоядие от укуса веретенщика. И по этой причине — у нас тут вроде как новое новолетие, всем радоваться. — Золотенький мой, — догоняет его голос Конфетки от двери. — Я бы сказала, что это вышло случайно. Никто не мог представить, что на Лайла все же подействует такая комбинация… — Пиво в противоядие добавила? — спрашиваю я из-под котов. Зря спрашиваю: Конфетка радешенька объяснить, что она там наварила. Взмахивает руками и начинает сыпать названиями непонятных компонентов. Зануда внимает. Я пытаюсь понять, с чего это Конфетка кинула своего драгоценного больного. Разве она не должна околачиваться у его изголовья сутки напролет? В Зеленой гостиной — вопли и грохот. Это Балбеска изгоняет всех этих поцелуйных дамочек, которые должны были оживлять Пухлика. Дамочки все-таки хотят с Пухликом свидеться, а может, у них еще какие-то там резоны. Орут они — будь здоров. Но под конец Балбеска одерживает победу и заявляется в Малую гостиную сияющей. Отбирает у меня Прохвоста, плюхается в кресло и водружает кота на живот. — Фух. Десми, мог бы и помочь. Кажется, они тут у нас решили пожить пару месяцев, а некоторые так и вовсе начали деньги требовать. И вообще, все были уверены, что это их поцелуй и сработал. И что папанька им теперь обязан до последнего вздоха. И как честный человек должен на каждой из них жениться. Вот уж не знала, что Лайл Гроски — такой завидный жених, ха. Пухлик мог бы заиметь сомнительную радость в виде гарема. Ну, или сердечный приступ — когда он понял бы, что ему придется жениться на всех этих курицах. — Ну, и тут я им намекнула, что буду очень рада любой мачехе, хоть бы и самой распоследней… потому что моральный облик у меня хромает, и вообще, непонятно, кто меня будет воспитывать. И тут они как-то вспомнили, что у них дома дела. Но да, обещали писать. Кроме этой, Инессы Скальти, она предложила мне устроиться в ее пансион для девиц. Ну, и все рвались попрощаться, само-то собой. Представляю лицо папеньки, когда он получит три десятка писем от своих бывших! Кстати, Аманда, получается, это все было зря? Если ты и без того сварганила свое противоядие — выходит, нам не нужно было собирать их всех, а Мел и Рихарду — бегать по лесам, э? — Все не зря, — говорит Конфетка со странной улыбкой. — Я до последнего не знала, подействует ли мое противоядие, пряничная. — Ну, раз подействовало, то пора бы уже изобразить примерную дочь, — отзывается Балбеска, подхватывается, сгружает с рук кота и удаляется в сторону лекарской. Оставляет Конфетку и Зануду обсуждать — можно ли сварить вторую порцию такого противоядия, на всякий случай. И начинает паломничество к одру восставшего Пухлика. Гроски каким-то чудом переживает визит доченьки. И зятька, который потом донимает его какими-то документами. Когда в сторону лекарской мимо гостиной направляется Синеглазка — я уже готова поинтересоваться у Конфетки: она точно хочет своему пациенту выздоровления? Но она только отмахивается: «Лайл в порядке, ему нужно побольше впечатлений». Впечатлений за пятиминутный визит Синеглазки оказалось с избытком: в Малую Гостиную время от времени долетали вопли типа «К Шеннету?!» или «Что ты сказал тем поставщикам?!» Закончилось всё довольно ёмкой просьбой Пухлика пригласить к нему побольше веретенщиков, потому что лучше помереть, чем разбираться с этим бардаком.
