Черти водные, это ж не его настоящее имя, настоящего я и не знаю, а может, не помню.

Гриз знала бы. Она бы нашла нужные слова. Гриз бы его в два счета вернула, она же как-то умела ладить даже с ним. Что здесь могу я?! Что можем без нее все мы?

Тоска накрывает, душит хуже дыма, я бросаю это зряшное дело — звать. Вместо этого сажусь, прижимаюсь спиной к осыпавшейся каменной кладке — и начинаю в голос выкладывать Нэйшу все, что о нем думаю.

За годы накопилось немало, а на выражения я не скуплюсь. Костерю со всей мочи, стараясь донести главное: это он виноват. Везде и во всем. И что ее нет с нами — особенно. И что он в жизни ее не заменит. И что он меня достал по горло. Причем, не только меня — всех. И вообще, я еще не знаю, почему я не ушла, потому что работать с этакой помесью недоношеной гиены и…

— Мелони. Можешь уже… перестать.

Затыкаюсь, открываю глаза (когда закрыла?!).

Девчонки стиснули друг друга в объятиях, глядят испуганно.

Нэйш сидит ко мне в профиль, полуприкрыв глаза, в которых нет синевы. Ухмыляется.

Если б сдох — меня бы это наверняка взбесило меньше.

— Совсем чокнулся, — орать уже нет сил, потому бросаю отдельные слова. — Так и скажу остальным. Обрадую. Остался бы там…

— Как я мог, — шелестит Нэйш, — мне показалось, ты назвала меня по имени.

Скотина. Скриплю зубами, поднимаюсь, кидаю презрительно:

— Не надейся, Синеглазка.

Говорю девчонкам:

— Давайте убираться отсюда, и живо. А, да, ты, которая Нытик. Вот этот будет тебя учить.

От пожара мы уходим молча. Я прикрываю рот рукавом, иду впереди, во рту — горечь дыма.

Не спрашиваю ни о чем. В дыму не поспрашиваешь. И не в моем стиле задаваться вопросами, на которые тебе дадут ответ с холодной улыбочкой. Себя я тоже не спрашиваю. Мне вообще ни черта не интересно, чего он полез туда и какие были у него мотивы. Может, хотел нервы себе пощекотать. Может, у него это новое развлечение. Раньше препарировал бабочек, теперь пытается самоубиться.

Я-то вообще полагаю, что люди не меняются.

Только вот от одного ощущения я так и не могу отделаться. Я его отбрасываю, отпинываю, а оно все равно лезет. Неотвязная мысль так и прыгает в голове, как навязший в зубах мотив какой-то песенки.

Может, я просто слишком часто вспоминала сегодня Гриз, но…

Она бы точно была рада, что он сделал это.

Она бы этого хотела.

====== Боль варга – 1 ======

АСКАНИЯ ТЕРБЕННО

Я вечно думаю о разных дуростях. Просто вот минуту без этого прожить не могу.

Вот сейчас мне лезет в голову, что Рих и Мел — идеальная пара. Почему мне это лезет в голову? Ну, вот их дети могли бы стать красивыми в отца. И получить его Дар варга. И любить животных, как Мел. Но родителей бы они точно бы ненавидели. И вообще, всех людей, наверное. Мальчику на кровати в лекарской плохо. Мальчик смотрит в потолок и шевелит губами, повторяя имена. Мальчик по имени Кайл все время зовёт. — Лютик, это ты? Пушинка, слышишь меня? Пушинка… Пушинка? По щекам у мальчика ползут слезы, а глаза широко распахнуты. Только вот они не видят Аманды, которая суетится над его койкой. С какими-то своими проявилками и эликсирами. А этим двоим — вот прямо сразу чувствуется, что им хочется уйти. С самого нашего появления в лекарской. Мел вообще-то тут оказалась случайно: ей Аманда повязку на руку накладывала, когда мы влетели. Мы — это я и Рихард с мальчиком по имени Кайл на руках. Аманда сразу запорхала вокруг мальчика с проявилкой, уверяя его, какое он золотце, и что все-все будет хорошо… А на лице у Мел так сразу и написалось: «Фу, ребенок. Больше всего я сейчас хочу уйти отсюда». Но она как-то не ушла. Спросила только: — Варг? — и еще. — Что пошло не так? Потом фыркнула под нос — мол, у кого она спрашивает. И осталась. Настороженно смотрит на Аманду. И на мальчика, который глядит в потолок и зовет, зовет… Он все время звал, сначала закричал, а потом упал и сразу же начал. Лютик и Пушинка. Пушинка и Лютик. Мне вообще-то хуже должно бы быть, но спасает то, что я постоянно думаю о всяких дуростях. Например, о том, что у Нэйша прическа растрепалась. А он выводит бабочку в блокноте с таким отстраненным видом, что ясно, насколько ему хочется уйти. А Мел вообще сейчас взорвется, ее только присутствие Аманды останавливает. Аманда все мурлычет и порхает, потом начинает напевать тихонько. Потом стирает мальчику слезы с лица, гладит по голове. Сейчас она к нам обернется, а потом у нее с Мел будут лица… ух, какие будут лица.  — Как ты это объяснишь? — интересуется Аманда мягко, но страшненько. Упирает руки в бока, выпячивает очень внушительную грудь, смуглое лицо похоже на грозу. Рихард поднимает глаза от блокнота и делает вопросительный жест в сторону кровати. — Спит, — говорит Аманда, — я проверила, это безопасно. Он не в состоянии слияния, и никаких болезней или повреждений… — Хорошо. Еще дурацкая мысль: сколько нужно тренироваться, чтобы вот так всех бесить, одним словом? Или у него это как-то просто само собой получается? — Хорошо? — повторяет Аманда. Сейчас она может отравить голосом. — Хорошо. В таком состоянии он мог бы «уйти» как варг, и тогда все бы усложнилось. — Чудненько, — говорит Разъяренная Женщина Аманда. — Кажется, ты не особенно понимаешь, в чем тут соль. Как варг он вполне в своем уме, зато не в себе как человек. А поясни-ка мне, драгоценный начальничек, почему ты явился с ребенком, который вне себя от горя и ужаса? — Догадываюсь, — тихо шипит Мел. Ее именем хорошо бы назвать вулкан. Страшный, убийственный, который за сто миль в клочки разносит. А именем Рихарда Нэйша лучше никого уже не называть, у нас одного такого хватает. — Строго говоря, — начальство небрежно лезет дорисовывать бабочку, — мы не ожидали встретить в селении варга. Вызов касался двух керберов, которые нападали на местных. Я не слишком лажу с детьми… — тут я чуть удерживаюсь, чтобы в голос не засмеяться, — поэтому решил прихватить с собой Кани. Но достаточно быстро выяснилось, что керберы действовали не как дикие животные — в сущности, они ведь достаточно привязчивы… — Они защищали, — звенящим голосом уточняет Мел и стискивает кулаки. Силой ее ярости можно мельницу вращать. — Они пытались защитить своего хозяина. Мальчишку. Так? А ты… — К сожалению, мальчик видел момент их смерти, — Нэйш одним махом проскакивает самое интересное и начинает на рисунке бабочки обозначать точки — уязвимые зоны. — Это вызвало проявление Дара. Я вмешался и не дал сознанию уйти, но его поведение требовало… совета целителя. За словами и рисунком бабочки — широко распахнутые детские глаза. Пронзительный, долгий крик. Захлебывающийся плач. И прилипчивый зов: «Лютик! Пушинка…» Аманда качает головой. Наверное, хочет что-то сказать, но тут наконец взрывается Мел, подскакивает к Рихарду и начинает: — Ты… скотина! Это тебе бы целителя, Мясник! Еще лучше — железную комнату с железными дверями. Ты… на его глазах! Какое у него могло быть поведение, по-твоему?! За старое решил взяться? Кровушки захотелось? Если теперь варг — то можно даже… Рихард смотрит на нее снизу вверх, приподняв брови. Отличная парочка, ха. Даже жаль как-то разрушать эту семейную идилию. Хихикнуть не получается, из горла лезет кашель. — Это не он, — говорю я, и Мел осекается. Аманда тоже давится заготовленной тирадой. — Это я сделала. Лица у них — точь-в-точь, как я себе воображала.

*

Начать с того, что с Нэйшем я сегодня увязалась сама. Назло моему папашке и моему любезному, которые отправились за какой-то надобностью на восток. Очень может быть, что они просто решили укрепить непростые свои отношения. Ну вот, а мне грозила скоропостижная смерть от скуки в питомнике, среди кучи не особо любимых мной животных. Или менее скоропостижная — в самом «Ковчеге», среди кучи учеников-варгов, тоже не особо мной любимых. Так что когда я заметила, что наш главный собирается куда-то в полной боевой выкладке (плащик, ухмылочка, острие дарта качается у ладони) — я довольно прытко поскакала наперерез. И применила весь арсенал, от умоляющих глазок до угроз иначе насмерть достать разговорами. И только-только начинала добираться до обещаний грязного и непристойного, как Нэйш обронил, что я, пожалуй, вполне могу ему пригодиться. По дороге в это самое селение я чуть от гордости не лопнула. Ну, а селение было типичным таким, про которые маман говорит, что гусей там в разы больше, чем осмысленных лиц. По нему особо не видно было, что там кто-то на кого-то нападает, а ведь Нэйш по пути что-то там о серьезных ранах рассказывал (правда, слушала я в своем стиле, одной четвертью уха). Овцы блеяли, женщины перекликались, мужики что-то выясняли у местной кузницы. И да, здоровых серых гусей там было что-то многовато, и они явно чувствовали себя вокруг луж хозяевами. — Собак что-то не хватает, — сказала я и с трудом удержалась, чтобы не взять Рихарда под ручку. На нас и так из-за каждого плетня пялились, представляю, как посмотрели бы тогда. — У керберов с собаками… натянутые отношения, — отозвался главный, орлиным взором высматривая дом старосты. — Вроде как у тебя с Мэл? Или у папули с Десмондом? — Скорее, как у нашей поварихи с лососем, которого она подает на обед. Оставшиеся собаки слабо шевелились внутри будок. Видать, медленно, но верно приходили в состояние лосося. У дома старосты мы расстались. Нэйш собирался представиться местному голове, а потом порыскать по окраинам селения, следов поискать. Мне слушать пресные разговорчики не улыбалось, потому я двинула опрашивать народ. Попутно, конечно, развлекаться вовсю, потому что ведь пяти минут не прошло — и началось: — Ой-ой-ой, девонька… такая молодая вся, ой, уже на такое пошла… — Да сирота ж наверное, вон, гляньте, ей даже волосы причесать некому. — Деточка, ты сядь, покушай пирожка… вот, молочка тебе нальем сейчас! — Ой, страсти-и-и… выхожу я на крыльцо — а Хвата и нет! Цепь да крови лужина. И тени какие-то, помоги нам Перекрестница! — Девонька, как тебя… Ас-ка-ни-я… мудрено очень, Аской звать буду. Этот, который с тобой шел — он тебе кто? — Красивый, скотина… у вас там, небось, все девки по нему ссохли? — Ты сначала расскажи, как оно там у вас все устроено, а то непонятно — эти ваши… они вообще сохнуть могут?! Так что я вовсю лопала пироги, запивала молоком, не давала чесать мою шевелюру, которую вечно все издалека принимают за лисью шапку. Попутно защитила честь своего начальства на любовных фронтах (Нэйш бы меня грохнул на месте, если б узнал, что я про него нафантазировала). Попутно скромно вздыхала и напускала тумана на вопросы — что меня-то связывает с Рихардом (тут все прониклись ко мне лютой жалостью). Ну, и еще кой-что мотала на ус, насчет исчезновений собак и нападений на людей. Выяснилось, что керберы эти тут уже год шастают, но пока что вроде бы никому не мешали. Встреч вроде «я иду…, а он сидить, двумя бошками зеваить!» было куча. Чуть ли не у каждой местной молодки. Но, опять же — зверушки никого не трогали, их тоже никто не трогал. Появлялись они обычно к вечеру, всегда сразу парой — один изжелта, другой черный, лохматый. И просто себе шастали по селению. К детям даже подходить пытались, только все равно держались в стороне. А месяц назад в деревне как-то начало убавляться собак. Сначала бродячих, потом хозяйских. А потом керберы налетели на какого-то мальчишку под вечер — ему-то повезло, мать крик подняла, а зверюги сбежали. Но следующей ночью вернулись и перепугали еще какого-то пацаненка. Дальше больше — хватанули за ноги местного пьянчужку. Еще кого-то. И еще кого-то. Очередным «кем-то» оказалась местная дочка старосты, и тут уже вызвали нас. Потому как у местных охотников руки росли из самых диковинных мест. А их самых лучших ищеек схарчили первыми. Рихард все это время где-то шатался, так что пришлось мне отпинываться от местных сочувствующих бабенций самостоятельно. В общем, гуляла я себе по улице и раздумывала над тем, как мне тут не хватает Мел. Она-то про таких зверушек все знает, она б всю картину по штришкам разложила: мол, у бедных керберов — острая нехватка человеческого тепла в организме. Травма детства, наверное. И такая же острая нехватка собачатины. В общем, пришлось самой себя вообразить Мел, повторить раз пятнадцать «ненавижу людей, люблю животных» и подсчитать, что я выяснила. Для начала — керберы были еще щенками, потому что огнем ни в кого ни разу не плюнули. А у них огнеметание с пятнадцатой луны режется или позже. Видно, осиротели и держатся вместе…, а вот почему возле селения — неясно. Керберы — твари осторожные, логова у них в лесах, к селениям подходят только при крайней голодухе. Внезапную страсть к людям и собачатине я тоже пока объяснить не смогла, ясно было только, что щеночки смелеют. Потому могут начать кусать не за ноги, а за горло. Оставалось надеяться, что Рих тоже не просто так расточает улыбочки местным девам. И как-нибудь да сообразит, где тут нужно устраивать ночную засаду. Я почти уже вообразила, как буду расписывать это своему любезному: «Ну и вот, ты представляешь, я, Нэйш, тревожная ночь, сеновал, звёзды…» — и как Десми тихо начнет ненавидеть Рихарда еще больше. И тут на меня вылетела эта самая девчонка, и все пошло кувырком. Детей вообще-то около десятка было, все визжали и орали и неслись так — алапарду не угнаться! А эта — толстая и конопатая — видно, как-то забыла на дорогу смотреть, стукнулась в меня и заголосила басом: — Убиваа-а-а-ают! Будто ее уже прожевывают, в сочном соусе. Ну, тут мне даже решать ничего не пришлось. Нэйш, в конце концов, где-то шлялся, а направление, откуда ребятишки бежали, я заметила — от дома на самой окраине. Так что оставалось сдвинуть с себя толстую конопуху и рвануть геройствовать на полной скорости — ну, я и рванула. Вдруг там кого еще убивают. Там кричала женщина. Голосила и заламывала руки. И еще кричал мальчик, только я не разобрала — что. Зато я увидела их всех: женщину на крыльце, с протянутыми руками, худенького мальчика в отдалении, у забора, ограждавшего деревню. И этих двоих, каждый в холке выше моего пояса. Черная, кудлатая, пониже, с двумя головами. Желтоватый выше и мощнее, с тремя. Сперва они бросились было ко мне. Потом вроде как раздумали — развернулись к мальчику, который все что-то кричал, только я не слышала — что… И в этот момент я ударила. Просто, как на тренировках, мне даже казалось — голос нанятого маман учителя нудит в уши: «А теперь повтори этот удар еще тридцать раз, дабы он вышел совершенным…» Все вышло вполне себе совершенным. Я подождала удар сердца, пока Печать нагреется на ладони. Резкий выброс ладони вперед, согнутые пальцы — огненный хлыст подсек двум керберам задние лапы, в воздухе поплыл многоголосый визг, я сузила полосу огня — и кинжальный удар вычеркнул из жизни более опасного желтого. Черная заметалась было, повернулась, чтобы бежать — и второй кинжальный удар ударил ее в ямку между шеями. Умерла сразу. А потом вернулись звуки, и я начала сначала слышать, что кричит там мать: — Кайл, Кайл, боги, боги, боги, Кайл! И каким-то задним умом поняла, что именно выкрикивал все это время мальчик: «Не трогайте! Лютик! Пушинка! Не трогать!» А потом мальчик по имени Кайл закричал и кинулся к телам керберов. И все время звал их: «Лютик, Пушинка! Лютик! Пушинка!» — и я стояла и думала, что никогда не смогу стряхнуть этот прилипчивый зов. Он все звал, тормошил их и прислушивался, а его глаза начали становиться золотистыми — и я поняла, что он еще и варг. И что он сейчас будет их искать — Лютика и Пушинку. И в этом будет самая жуть.