*

Запахи переплетаются в воздухе. Прелой листвы, иглицы, сырости, болотной ряски, тяжких, дурманящих трав, растущих по ложбинам. Вирские леса — то ещё местечко, самая глухомань. Болота, ручьи, омуты, городов поблизости нет, жители по деревням разбросаны — темные и заколоченные. А в самих лесах куча «водных окон» — старых, заросших порталов, какие-то вообще никогда на карту не наносились, а какие-то уже и работать перестали. Зато зверья тут много — комаров так точно. Ещё в болотах можно найти логово мантикоры, по полянам охотятся виверры, между корнями и в кустах — логовища короткокрылых гарпий, а на опушках так и единорога можно встретить. Не говоря уж об игольчатых волках и яприлях, эти вообще всюду попадаются. Иногда за добычей даже алапарды забредают. Ну, словом, раздолье для всякой швали вроде охотников и ловцов за животными. Или Рихарда Нэйша. Синеглазка мотает мне нервы — останавливается чуть ли не через два шага, прислушивается к чему-то. Донимает тупыми разговорчиками:  — Ты сказала — дом, загоны… Откуда?  — Увидишь этого урода — сам спросишь. Может, какая избушка лесника. Или база контрабандистов. Нэйш опять застывает с отвлеченным видом, прикрыв глаза. Небось, спит и видит, как хоронит Пухлика. Или просто выдумывает идиотские вопросы, вот вроде этого:  — Ты чуешь животных, Мелони? Не чуять животных, когда идешь по звериной тропе, очень сложно, я ему так и говорю. Два алапарда пробегали, гарпия пропрыгала — загадила все вокруг себя, как у них обычно и бывает, а дня три назад эту тропу стадо яприлей перешло, только торопливо как-то. Только вот поблизости сейчас никого нет — ну, это и к лучшему, зверушкам не будет ковыряться в мозгах один недоварг.  — Я не чувствую присутствия животных в окрестностях, — безмятежно сообщает мне этот самый недоварг. — Примерно на десять миль в округе… или больше. Ни одного животного. Забавно. Я б покрутила пальцем у виска, но с Синеглазкой нужны жесты поосновательнее.  — У тебя на почве волнения за Пухлика Дар сбоит. Осталось меньше, чем полмили. И мой Дар слабо, но всё-таки ловит глухое взрыкивание, нервные взвизги — оттуда, спереди. Загоны не пусты. Синеглазка на это не отвечает, зато перестает замирать и донимать дурацкими вопросами. А я вдруг вспоминаю, что те игольчатники — ну, которые сторожили хижину в горах — что они остановились по приказу варга только в паре шагов от нас (Пухлик еще Нэйшу выговаривал — мол, что за шуточки). А потом Гроски ухитрился хватануть веретенщика открытой рукой, и началась вся эта суета, и все не было времени подумать — что ж это Синеглазка так медлил, Дар свой растерял, или его просто не сразу услышали? Ответ мы получаем, когда оказываемся на подходе к этому самому дому. Дом с невинным видом расположился в зарослях крушины — здоровый такой, в два этажа, длинный и не особенно ветхий, бревна не почернели еще. Рядом с домом — сплошь загоны и клетки, все пустые. Обитатели выходят нас встречать. Не торопятся навстречу — гуляют перед домом. Обычно для животных, которых долго держали в неволе, а потом вдруг выпустили: никуда не собираются, ждут кормежки… и обороняют от чужих свою территорию. Первыми навстречу кидаются алапарды, самец и самка, слишком уж пронзительно-золотые, глаза слишком алые, и высотой эти кошки мне до подбородка — невиданная величина. Дальше игольчатники, все в черных иглах, все вздыбившиеся и оскаленные, страшнее тех, которых мы видели. У бескрылых гарпий что-то уж слишком развиты крылья — спрыгивают с клеток, на которых сидели, вот-вот взлетят. Вайверн… черт, какой же здоровый вайверн, выворачивает из-за дома если эта штука огнем дыхнет — всё, угольков не останется. Красавцы — этого не отнимешь. Вайверн вместо привычного болотного оттенка с черными пятнами одет в ярко-синий, гребень огненный — залюбуешься. Только вот вся эта милая компания собирается нас сожрать, чего я никак одобрить не могу. Все нацелены, ступают медленно, собранно. Добыча тут. Добыча от них не уйдет. Добыча… черт.  — Синеглазка, заснул?! Нэйш что-то не собирается применять свой Дар. Вместо этого достает ножичек с пояса. Я еще не успеваю сообщить ему, что он совсем рехнулся — с ножичком против этой стаи! — а он уже полосует ладонь, и кровь варга брызжет на тропу, которой мы пришли. И они вздрагивают, потом замедляются. Потом останавливаются, пригибают головы, только рычать продолжают. А игольчатники воют, и это вой голода — злой, нетерпеливый. Вайверн тормозит последним, тревожит землю когтистыми лапами, взмахивает гибким, мощным хвостом. И смотрит, и меня озноб прохватывает от этого взгляда, потому что так смотрят на кусок мяса, который близко, а не достать. Все люди — добыча — самый страшный из всех возможных кодексов для животных. Нэйш медленно делает шаг вперед, капая кровью с ладони. Я иду за ним, и вслед за нами поворачиваются их морды — на всех одинаковое чувство бездумной ярости.  — Без крови не можешь? — бормочу под нос.  — Так проще. Не уверен, что у них есть сознание, с которым можно соединиться. А если есть… А если есть, то кто там знает — насколько безопасно с таким сознанием соединяться. Хотя, может, для Синеглазки безопасно. Может, они отлично поняли бы друг друга с этими — голодными, неестественно огромными, изуродованными кем-то… Тихо. Из дома никто не выскакивает, нет звука шагов, шуршания листвы. От нас не хотят сбежать. Плохо. Если этот гад уже успел уйти — мне придется его еще раз искать, только на этот раз я ждать не буду, перережу глотку сразу. Мы идем по коридору из тварей — Мясник, с ладони которого капает кровь, а за ним я, а эти… урчат, рычат и провожают глазами, в которых нет разума — только голод, бездумное желание броситься… и нет страха. Стискиваю зубы так, что они начинают скрипеть. К горлу лезет тошнота, будто мертвечины нанюхалась. Я знаю, что они были другими — обычными… игривыми, пугливыми, ласковыми, понимающими. Каждый — собой. Какими знаю их я. Вот только эта тварь вывернула их наизнанку, сделала идеальными с виду, но загасила все, что было внутри, все искры разума, оставила только — голод… Эта тварь, которая носит человеческую оболочку и засела в доме. Одно утешение — убивать его буду я. Варгам нельзя, так что Синеглазка это на меня оставит. Доходим до двери, Нэйш стучит — на случай, если мы еще кого-то внутри не спугнули. Я напрягаю ноги — если этот гад опять ломанется в бега, теперь-то не упущу… И тут дверь распахивается. За дверью обнаруживается паренек лет двадцати с небольшим, бледный, с жиденькой бородкой, ранними залысинами и восторженной физиономией (в родительский замок странствующие поэты вот такие забегали). Одет как-то придурочно: какой-то цветастый халат, а поверх еще кожаный фартук.  — Вы нашли меня, — говорит паренек и смотрит на Нэйша прямо-таки с бездной восхищения. — О, у вас всё же получилось! Вы же… задействовали свой Дар, да? «Он может видеть то, что видит любой зверь, и слышать то, что слышать любой зверь, и чуять то, что чует любой зверь…»  — Нет, — отзывается Нэйш тихо. Он уже перетянул порез на ладони, сверху пристроил перчатку и рассматривает парнишку любимым своим препарирующим взглядом. — На сей раз я задействовал кое-что другое. «Кое-что» я ему припомню, но в другой раз. Есть дела поважнее.  — Ты был в горах. И выпустил веретенщика перед тем, как драпануть. Так? Может, выглядит он не так, как я себе представляла, но это тот же тип, Дар не врет.  — В каком смысле — выпустил? — он отрывается от созерцания Нэйша и подслеповатенько моргает на меня. — А? Нет, я не выпускал. Тот образец передвигался совершенно свободно, как этот, вот. И преспокойно вынимает из кармана фартука ложного василиска в полторы пяди длиной. Так, будто безобидную ящерку оттуда вытащил. Веретенщик пристально смотрит темными глазками, стреляет язычком, весь празднично-радужный и смертоносный до последней степени. Мне делается не по себе. Я-то думала — Синеглазка из моих знакомых самый чокнутый, но вот так держать в руках тварь, которая создавалась для убийств… Если он его швырнет… да ладно, если просто отпустит — тот, кого эта штука кусанет, досрочно поздоровается с Пухликом на том свете. Если что — придется сигать за широкие плечи Синеглазки. Хоть какой-то с него прок. Достаю метательный ножичек и цежу негромко:  — Значит, противоядие у тебя есть. Так мы за ним. Или за рецептом. И если вдруг решишь спустить на меня свою зверушку — нож метнуть я все равно успею. Типчик с ящеркой пялится, приоткрыв рот, так что я сразу решаю звать его Птенцом.  — Зачем вы так… о. У вас, наверное, кто-то пострадал? Ваш друг? И естественным образом процесс остановить не удалось? Как неловко, как неприятно… И от волнения сжимает веретенщика в пальцах, и тот шипит недовольно. Вот уж точно — неприятно. И Пухлику, и сдохшему веретенщику, да и этому обалдую, который не понимает, что мы по его душу пришли. Смотрит на Нэйша так, будто к нему божество с облаков спустилось. И улыбается, и заверяет, что ну конечно же, он нас снабдит противоядием, как может быть иначе. Мы вот совсем чуть-чуть немного побеседуем, а потом он нас так снабдит…  — …но вы же выпьете чаю, да? Рука с ножом дергается — я ему, уроду, покажу чай, да еще с печеньем! Мясник хватает меня за запястье на половине замаха, и я с трудом удерживаюсь, чтобы не ткнуть в начальство вторым ножом, с левой руки.  — Пусти, — шиплю углом рта. — Ты что, не видишь, он над нами издевается! И тут в доме скрипит дверь и женский молодой голос выпевает:  — Калеб, у нас гости?  — Я же не пригласил вас войти, — спохватывается Птенец, отступает назад и говорит, сияя: — Да, милая, гости. Самые долгожданные. Я рассказывал тебе о нём. Ты ведь испекла печенье, правда? Пожалуйста, завари чай, мы будем беседовать и наслаждаться твоими шедеврами, да? Чудная беседа, чудное печенье в дорогу. Не беспокойтесь, я принесу противоядие. Конечно, вы верно подметили, оно у меня есть. Конечно, у того, кто работает с веретенщиками, оно должно быть. Эльса, ты накрываешь на стол? Я сейчас, проходите же, проходите! Встречает, как дорогих гостей, и суетится, и потирает ручки, и ведет себя так, будто ему лет семьдесят, и он рассеянный профессор из какой-нибудь Академии — даже бороденкой трясет похоже. Веретенщика поглаживает, как котенка. На плечо его пристроил — бедный веретенщик аж глаза округлил, сидит на плече и смотрит на ухо своего хозяина в тяжких раздумьях — цапнуть или нет? Дом более чем обитаем, можно сказать — долго пытались создать уют. На стенах рамочки, повсюду веночки из засушенных цветов, какие-то кружевные салфеточки. Откуда-то звякают посудой. Только вот еще по дому гуляют опасные звуки — тихий, невнятный скулеж, и шипение, и рычание из-за запертых дверей.  — Не смоется? — спрашиваю я, когда Птенец в одну такую дверь ныряет. Нэйш слегка пожимает плечами, роняет: «Едва ли».  — Чего ему вообще надо?  — Кто знает, Мелони. Может, мы действительно просто побеседуем. Угостимся чаем, заберем противоядие. Вскидываюсь, чтобы поинтересоваться: он что — правда в такое верит? И понимаю, что ни на грош.