И надеюсь, что Лайлу снятся хорошие сны.
====== Сон не для варга-2 ======
Что-то я расписалась, и потому получится четыре части. Общий объем, в принципе, как в предыдущем рассказе, но делится уж очень удобно…
ЛАЙЛ ГРОСКИ — Мортах, — выплюнула Мел, влетая в гостиную. Я кивнул ей на кресло, сам прислушался — идут или нет? Дождь барабанил в окна Ковчега — рвался внутрь, что-то такое свое бессмысленное долдонил. Отдавался в висках бесконечным, назойливым «Беги, беги, беги…» Бутылку виски я сам отдал зятьку. На сохранение. После того, как мы нашли труп шестой ученицы. Из тех, которые отказались уходить, потому что им некуда было идти. И по другим мелким, надуманным причинам, вроде верности и какого-то там долга. Наемный персонал оказался умнее и разбежался раньше — когда из питомника еще можно было сбежать. Кани и зятек нырнули в комнату одновременно. Дочка качнула головой. — Умерла. Арлотта Нейкен, девочка-варг и последняя ученица. Умерла от ран. Зелья не смогли остановить кровь, а целителя-травника у нас нет. И тело придется сжечь: у нас нет времени на церемонии с тех пор, как эта тварь ударила по похоронной процессии. После Рихарда было еще семь, и только двоим мы успели вырыть могилы. А животных и вовсе перестали считать. Слишком быстро эта тварь действовала. Проникала в запертые места, обходила ловушки, прошибала защиту. И не откликалась на зов варга — хитрая, злобная дрянь, которую ничем не взять и ничем не вытравить. — Мортах, — сипло повторила Мел и досадливо саданула по подлокотнику. — Пришелец из другого мира, — пробормотал я, вспоминая то, что рассказывала когда-то Гриз Арделл. — Из мира Перекрестья, где сущности сами могут выбирать себе форму и могущество. Идеальный охранник, идеальный убийца. — Не только зверь, — подал голос зятек. — Их ведь считают почти что демонами. Так? Кажется, вы встречались с таким и смогли его уничтожить. Пожимаю плечами. Тогда мортаха вызывал зеленый студент, и тварь была не настолько одержима кровью. Сейчас вызывал кто-то знающий. Кто явно точил на нас зуб. — Их сила зависит от силы мага, который открывает проход, — пробормотала Мел. Вид у нее был задумчивый и отстраненный, покрасневшие глаза смотрели в огонь камина. — Тут все сходится. Запах мне незнаком. Огромная скорость. Хитрая тварь. Не взять ловушками, не взять ничем. Гибкость, умение прошибать защиту… и следы путает. Да. Вызвал кто-то мощный, отдал внятный, четкий приказ: убить кого-то в питомнике… Кани, которая сосредоточенно вращала в пальцах серебристую бабочку, подскочила в кресле. — Кого-то?! Эта тварь что, малость ошиблась в настроечках?! — Не ошиблась. Сбилась. Мортах сбился, потому что умер его хозяин. Для них это как потерять путь, — умение говорить быстро, чуть высоковатым тоном — это для Мел новое. Началось, когда она увидела первые трупы единорогов в загонах. — А хозяин, видно, перегрузки не вынес, не рассчитал… вплел приказ в формулу призыва. А потом не повторил. Вот он и убивает всех подряд, пока до главного не доберется. Пламя в камине потрескивало. Дождь долдонил. Очень может быть, они вели какую-то независимую от нас беседу. — Фильтрует нас, значит? — спросил я у дождя как можно непринужденнее. — Скорее уж, вынуждает жертву саму выйти в открытую. Без защиты. Если тот, кто вызывал, хотел нам отомстить, он мог вплести это в призыв. Что-то вроде «убивай их, пока главный сам не подставит себя под удар». — Главный? — эхом откликнулся Крысолов. — Но ведь Рихард же… — Значит, это не Рихард, — приложила Мел, с чего-то называя нашего исключительного (теперь уже покойного) по имени. И мы погрузились в хмурое созерцание физиономий друг друга. Поскольку во всем поместье осталось только четыре человека (кошки и сквозняки не в счет) — не сказал бы, что у мортаха был большой выбор. Да и у нас… — Я знаю отличную считалочку, — прощебетала Кани. — Или, может, нам встать в ряд и предложить мортаху — эгей, мы все тут безоружны, выбирай, какой там тебе нужен? — А остальные будут смотреть? — дополнил ее Десмонд. Огонь и дождь все вели нескончаемую беседу. Там, за стенами старого замка, за пределом запертых дверей, гуляла где-то тварь, которой нужен был один из нас. И каждый из нас готов был пойти безоружным, в открытую. Да вот только у каждого был риск ошибиться. — Мел, — сказал я, зачарованно прислушиваясь к дождю. — От него можно сбежать? Следопыт коротко пожала плечами. — В теории. Только вот мортах продолжит людей резать. Пока не доберется. Или его не остановят. — Поскольку Рихарда эта тварь убила, за уничтожение теперь вроде как отвечаю я, — Кани трогала брошь-бабочку на своем воротнике, брошь я на нее нацепил с общего согласия, после третьей смерти. Хотя нужно было слышать, как зятек ее уговаривал принять защиту — стены дрожали! — Ну, и поскольку мы не знаем, на кого эта штука нацелилась, а помереть друг за друга в попытке это дело угадать — довольно бесполезное занятие… вроде как осталось только прописать мортаха в Книгу Утекшей Воды, а? И у нас вроде как есть одно надежное оружие. Я уж было подумал про дарт, который она крутила в пальцах, но тут она прибавила: — Десми, сыграешь, а? Я отвел глаза и поразился лицу дочки: сухие потемневшие глаза, искусанные губы и зловещая улыбочка, очень кого-то напоминающая. Я все же очень редко вспоминаю о ее месте в нашем «Ковчеге». И о том, у кого она училась убивать. Зятек заколебался было, но потом коротко кивнул. Он-то до сих пор не знает, что вылупится из его мелодий — особенно когда отпускает вдохновение на волю. Получается музычка разной степени убийственности для живых существ. — Думаю, нужно определить место засады, — добавил он. — Поскольку уже очевидно, что он быстро движется — моя мелодия может не успеть подействовать. Нужна либо открытая местность, либо крайне закрытая, либо защита иного плана… — Могу подкинуть огоньку, — предложила Кани. Зятек ощутимо замялся — ему не хотелось становиться пеплом. Мел хмыкнула и вдруг поднялась. — Ладно, стройте планы, мы на минутку. Пухлик… пошли-ка в лекарскую. Кани и Тербенно мы оставили в гостиной, у камина. Поговорить — кто там знает, может статься, напоследок. Хотя и не верится. Да и вообще, мало во что верится из всего, что произошло: последние дни были — словно мерзкий, быстротекущий, прилипший сон. Который силишься стряхнуть — а не можешь. Вообще-то, мне полагалось бы думать о невосполнимых утратах и идущем ко дну «Ковчеге». Но так вот получалось, что думалось о сне — не припоминаю, чтобы мне удалось поспать с тех пор, как мортах рубанул по той похоронной процессии. — Как думаешь, кого он выбрал? — рубанула Мел в темноте коридора. — Все равно что играть с нойя в наперстки, — фыркнул я. Осекся. Что-то было неправильное, цепляющее во фразе. Наперстки? Нойя? Или, может, лекарская располагала к невеселым мыслям. Тела последней ученицы здесь уже не было — Кани и Тербенно, видно, перенесли в соседнюю комнату. Только вот что ж такое чувство, будто в ней нет еще кого-то, кто должен быть обязательно? Мел тем временем обшаривала ящики и кидала сухие фразы: — Ищи такие тусклые бирюзовые камни, вроде сфер. Так. Наверное, это могу быть я. Я ж работаю с животными. Дрессировка, все такое. Или твоя дочурка — к слову, она же действующий уничтожитель. Была им даже когда Мясник еще не лег в землю. У Крысолова очень опасный Дар… Ну, и есть ты еще, только я сомневаюсь… черти водные, вечно-то у нее бардак… ага, вот, были же здесь. — У кого? — спросил я. — Мгм? — У кого бардак-то? Мел, у нас разве был целитель? — Разве что Мясник собрался бы примерить местную комнатку. Пухлик, ты что, забыл? Вечно сами обходились. Обходились сами? Чертов недосып, в память лезут настойчивые образы каких-то женщин — трактирщица с ямочками на щеках, кислая наставница пансионата, сухая жрица, все пыталась меня перевоспитывать… да что ж такое-то?! Все неправильно — вот что. Не могли мы обходиться сами, я половину трав тут не знаю, тут должен был быть травник… нойя. Почему нойя? Черт ее знает, почему-то кажется — она, только вот голова раскалывается невыносимо, и образ ускользает, не дается… — Пухлик, ты чего? — Все по-идиотски, — хрипло сказал я, бездумно перебирая склянки с зельями на столе. — Все, понимаешь? Рихард… представляешь, просто выдал мне фразу великого Арнау на прощание и отчалил в мир иной с улыбочкой, будто мечтал об этом… — Хе. Кто там Мясника знает. — Он должен был попытаться выжить, — сказал я с внезапным вдохновением. — Тварь на территории его питомника… ученики в опасности… он бы использовал любой шанс. И травник должен быть… там… там во сне была женщина. Я, знаешь ли, видел пару дней назад сон, все были в этой комнате, и там была какая-то нойя… Мел только выдала свое великолепное фырканье носом и начала было что-то говорить о том, что вот, нашла, может пригодиться — артефакты, которыми ограждают особо опасных больных в моменты буйства… Но я не слушал. Держался за виски и кривился, пытаясь вспомнить. Почему-то это казалось самым важным — найти недостающее. В память настойчиво бросались булочки с изюмом, лунные ночи, почему-то пиво (изыди, проклятое), какой-то единорог, бывшая жена (дважды изыди!), барак на Рифах, потом еще крик… Крик был не из памяти. Где-то там, в глубине замка зазвенело разбившееся окно, потом пронзительно вскрикнула дочка: «Десми!» — потом что-то грохнуло, шорхнуло… — Внутри, — шепнула Мел за миг до того, как мы сорвались с места и понеслись обратно, не разбирая дороги. Криков больше не было. Только когда я мы подбегали к бывшей гостиной — показалось, что что-то пронеслось мимо, да царапнул чей-то внимательный, оценивающий, не звериный взгляд. И еще шугануло пламя навстречу. Пламя сбил я, ударом холода, но гостиная превратилась в пепел: мебель осела в прах почти сразу же, в коридоре от жара оплавились стены. Стали видны тела. Тербенно лежал ближе к нам, и над ним нагнулась Мел, пока я бросился к дочке. — Я… по нему ударила, — сказала Кани, не открывая глаз. Волосы у нее обгорели, голос из прежнего звонкого щебета упал в еле слышное ломкое шуршание. На щеке медленно просыхала слезинка. — Здоровый гад. На Десми… кинулся. Прикончила? Крови на ней не было. Совсем не было. Кажется, просто ушиблась при падении, или, может, повредила какие-то внутренние органы — когда я надавливал слегка, она не морщилась. Прямо как когда в детстве полезла через забор и с него грохнулась прямиком в поленницу. — Где больно? — прошептал я как тогда. И получил тот же ответ: — Ладошки… горят. Ладони были черными — обуглившимися, и Печать Дара больше не видна была на правой руке. Знак того, что маг воззвал к высшей степени своего Дара и отдал все, что мог. Иногда после такого выживают. Иногда. — Это мы поправим, — сказал я — тоже как тогда. — Сейчас уйдем отсюда, поправим, залечим… — Маме не скажем, — шепотом подсказала она. Дернула углом губ — не улыбка, воспоминание о ней. Потом прикрыла глаза, когда я поднял ее на руки. Девочка из моей памяти тоже сделала так и тоже положила мне голову на плечо. Только вот была самую чуточку полегче. Мел уже подошла и стояла рядом — это значило, что Десмонду Тербенно не помочь. Качнула головой в ответ на взгляд, шепнула: «Я посмотрю по следам» — я открыл рот, чтобы остановить ее, но она только фыркнула и унеслась. В лекарской — опять проклятая лекарская — я опустил дочку на кровать. Отыскал укрепляющие настои, сердечное на всякий случай — дал ей. Она приходила в себя урывками, очень краткими, раз открыла глаза, сказала тихо: «Десми не придет, да?», потом еще пыталась мне рассказать, как было дело: «Стекло разбилось… влетело что-то… глаза горят, большое… не увидела, какой цвет, очень быстро двигается… Десми он сразу… ударил раз, два, очень сильно… а потом я… побежала… сначала Лассо Огня, потом Смерч…» Я гладил ее по волосам, говорил время от времени «Ш-ш-ш, потом». Прислушивался — где там Мел, думал, что надо будет хотя бы накрыть тело зятька… Хотелось спать. Мел явилась через час, угрюмая и встрепанная. Буркнула от порога: «Нету, ушел». Вытянула шею, посмотрела, спит ли Кани, продолжила вполголоса: — Прошел сквозь окно, первым ударом распорол грудную клетку Крысолову. Ребра — всмятку. От второго удара Десмонд в коридор вылетел. В этот момент Кани ударила огнем. Била два раза: в первый выжгла комнату, потом выбежала за мортахом в коридор. Тело Крысолова — почти что пепел. А этот жив. Насколько поняла — в здании. Никуда он отсюда не собирается. Может, ранен, но не более… — Ясно, — сказал я. Нет сомнений, эта тварь попытается до нас добраться. Убивать же ее попросту нечем — хотя если подумать… Кани застонала во сне, и мысль вильнула хвостом, улетела куда-то. Мел потопталась у порога, буркнула: «Я буду недалеко, есть пара идей насчет этих сфер» — вышла, неплотно прикрыв дверь. Наверное, нужно было ее остановить. Но я вспомнил, что вроде как многое не сказал дочке. А минуты слишком настойчиво падали каплями в водных часах, утекали, утекали, слова теснились и все не могли никак оформиться — извинения за то, что ушел, и за то, что я худший отец в мире, раз позволил, чтобы она оставалась в «Ковчеге», и куча воспоминаний и мыслей, которые я годы складывал в какой-то уголок памяти для нее — чтобы когда-нибудь поделиться, а вот, не вышло… Где-то через час я понял, что сижу молча и подбираю слова — и не могу начать вслух. Она это, видно, чувствовала, потому что приоткрыла глаза, криво улыбнулась и шепнула: — Расскажи сказку. И я кивнул. Сказал: «Обязательно». Дождался, пока она прикроет глаза и вышел в коридор: нужно было найти Мел, сказать, чтобы не отлучалась, запастись хотя бы водой на случай, если придется выдержать осаду… Мел я нашел через два коридора. Неправдоподобно легкую, как кукла — и лежащую в такой же неестественной позе. В пальцах сжат бирюзовый камень — из тех, которыми пользуются целители. Артефакт я положил в карман. Потом, теряя минуты, отнес Мел во вторую комнату лекарской — там лежало прикрытое простыней тело Арлотты Нейкен. Опустил на свободную койку. Вернулся к дочери — как раз нужно было опять давать зелья. Она спала с полуулыбкой, так что зелья дать не получилось. Я пристроился рядом и положил перед собой ту самую сферу, которую вытащил из кармана — кто там знает, может, она нас защитит. Опять мелькнула мысль — короткая, хлесткая, об огненном зелье — но я погнал ее, потому что не мог оставить Кани. Нужно было с кем-то связаться, только с кем? Все через пень-колоду, я же кому-то это говорил… Потом я задремал и видел сон. Во сне я рассказывал дочери о своей первой любви –светлокосой Денейре, а дочь слушала и улыбалась, и только иногда превращалась в черноволосую женщину-нойя… я рассказывал о той, кого любил и все хотел спросить что-то вроде: «Эй, красавица, погадаешь мне на ту, кого люблю сейчас?» — и мне казалось важным рассмотреть ее лицо, только вот я слишком хорошо помнил, что это сон, а на самом деле я разговариваю с дочерью… Проснулся я от ощущения чужого взгляда. В лекарской никого не было, но взгляд проникал сквозь стены, лез в щели, шептал: «Ты мой!» Был тяжелым, холодным… Как рука дочери. И как ее щека. И как мои пальцы, когда Печать дрогнула на ладони и заморозила их, и пришлось дышать на них, чтобы проверить — правда ли у нее настолько холодная щека и нет дыхания. Оказалось, правда. Извечный грызун внутри умолк. Навеки. Ему было незачем пробуждаться, как мне незачем жить. Ему было не от чего хранить меня, потому что мне оставался один простой выход — взять любой из оставшихся в лекарской ядов — и… — Нет, — сказал я, и тот, за стенами, — тот, который выбрал меня — уставился пристальнее. — Еще есть кое-что. Незаконченное дело. Поцеловал дочь в щеку, взял с одеяла тусклый бирюзовый камень и поднялся. Если эта тварь выбрала меня — она сильно пожалеет о своем выборе. МЕЛОНИ ДРАККАНТ
