В глазах мельтешило алое, зеленое, желтые клыки, бешеные глаза. Внутри было пусто — даже крыса сбежала. Было только одно осознание, ясное, четкое: если их сейчас не унять — они все еще могут броситься вниз, на Ярмарку, а тогда…
Третий вариант. Если пролита кровь варгов — животное или животных может контролировать любой маг, у которого хватит на это воли.
Нет времени думать, хватает у меня там чего или нет. Я зажмурился и шагнул — так шагают, когда в детстве учатся призывать свой Дар и контролировать Печать… Только теперь я взывал не к Печати.
К крови.
Кровь, кровь, кровь, алые нити дрожат и путают, связали, больно, растерзать, убить, кровь пахнет приказом, что они хотят, кто хочет, нет, нет, связан, нет, связана, связаны, больно, больно, кровь нужно убрать, вцепиться, растерзать, убить…
Они обрушились одновременно — подмяли тушами: громоздкие, безразмерные, душащие, опутанные алыми нитями, уходящими в никуда и заставляющими выть, визжать, терзать, желать крови. Нити тянулись за ними, сплетались, и я пытался неуклюже подхватить их концы, потому что знал: нужно схватить, сдержать… кого, что, зачем?
Мысли, чувства, жажда крови — накатывали волнами, топили и били, я захлебывался и пропадал, и пытался цепляться за алые нити крови — чтобы крикнуть этим тварям: «Стойте, все уже кончилось!»
Где я, что это, мамочки, нити хлещут и жгут, жгут, их нужно сбросить, а кровь пахнет, отец, кажется, мёртв, как больно, страшно, я тону, впиться убить, разорвать…
Нас утаскивало вместе — меня и детей — в омут, в бездну ярости, топило и захлёстывало волнами исступления, желанием терзать, животным остервенением, и я всё меньше слышу крики, и я уже почти не помню — кто я и зачем пытаюсь еще кого-то удержать, я только знаю, что накатывают алые волны, и вокруг кровь…
Кровь, кровь, сводит с ума, алая пелена перед глазами, убить, выпустить всю кровь, теплую кровь, которая там, вдалеке, пахнет, пульсирует, много крови, нужно ее пролить, пролить, перебить этот страшный запах, нужно крови, тех, которые вдалеке, скорее туда, пролить, пролить…
Крик в горле, крик в ушах, кровь, кровь повсюду, я корчусь на земле, а на меня накатывает это — необъятное, рвущееся, я пытаюсь удержать, но я не могу, не могу, не могу больше, потому что я перестаю быть, я не знаю — где я, что я, я — осколок меня, затертый между чужими, бьющимися в агонии сознаниями, изгрызенный клыками бешенства, тонущий в этой жажде крови, я не могу, не могу, не могу…
…я…успел?
Кажется, успел. Кажется, вовремя.
Это пришло внезапно, ударило, накатило, и алая пелена дрогнула и смялась, словно лист блокнота в пальцах, кто-то другой, кого не могло тут быть, словно схватил за плечо — и оттолкнул в сторону, оттеснил, занимая мое место, уверенно и спокойно, шагая туда, в омут бешенства, в сплетение сознаний — и бешенство сжалось, задрожало и поползло в испуге, преклонилось перед вспышкой холодной решимости.
Я отползал, не зная, куда, тыкался, как обожженная крыса, в поисках спасительной норы, я только знал, что должен быть дальше, дальше, что это не мое, что я не должен даже слушать…
Но схлестнувшиеся волны накатывали и били, и не давали уйти.
Кровь, запах крови, нужно идти, нужно загрызть, алые нити, проникают под кожу, связывают, спеленывают, должен, должна, нет, должен, все должны подчиняться, нити шепчут, нити ведут, нити дрожат и прыгают, потому что их обрывает чья-то бестрепетная рука, и нити гаснут, когда их касается это странное чувство — чувство прозрения, осознания себя.
Я здесь. Я успел, я — там, где мое место сейчас… всегда? Как нелепо, как невозможно — найти себя в момент, когда почти опоздал — и понять, что не ошибся, когда пришел; не ошибся, когда выбрал…
Страшно, больно, нити ведут, нити колют, должны подчиниться, алая паутина бешенства трещит и рвется, и сердце — сердца? — сердце стучит ровно, только чуть быстрее, и убивать никого не нужно, совсем уже не нужно…
Будто наконец выбрался из клетки и вздохнул полной грудью.
Я — варг, я слышу вас. Я с вами.
Я открываю ваши клетки.
Страшно, тревожно, здесь чужаки, запах крови щекочет ноздри, где вожак, нет, вожак теперь этот, спать хочется, нужно к водопою, а алые нити истаивают и исчезают…
Откуда-то издалека донесся крысиный визг, которому я обрадовался как родному.
Потом меня попросту вышвырнули. Между делом небрежно дали пинок — или, может, схватили за шкирку и метнули в направлении. В нужном, наверное, направлении, потому что я вдруг почувствовал, что у меня есть руки-ноги, гудящая голова… глаза, да.
В глазах вертелась детская каруселька — яркая, ярмарочная, с единорогами-драконами, кого оседлаешь, Лайл? Где-то в горле колотилось сердце, разбухшее до размеров хорошего карпа. Вот же черти водные, я как-то забыл, что не тренировался на варга — и не буду, потому что пусть меня поглотят все водные бездны — если я когда-нибудь еще решусь на такое.
Внутренняя крыса тоже кружилась там, внутри — видать, каталась на карусели. Крысе это дело не особенно нравилось, потом что от ее визга у меня звенело в ушах.
Пальцы запутались в траве и никак не хотели нащупывать ствол древней ивы — последнюю опору…
Вокруг — не считая сердца и крысы — царила странная тишина. Разгуливал по дереву жук-древожор. Тревожно и заинтересованно трещали в ветвях ивы сороки.
Наверное, нужно было оглянуться, глянуть-таки на холмы, за которыми был водный портал. Но мне не хотелось. Я и без того знаю — чья там фигура выросла на этих самых холмах, знаю, что глаза у него слепят морозной синевой — потому что ничто другое их попросту не могло остановить…
Альфины замерли, порыкивая, переминаясь мощными, пухлыми лапами. Так и стояли и как-то смущенно покручивали массивными головами. Будто вгляделись во что-то чересчур личное, а теперь устыдились, наподобие благородных девиц. И не знают — то ли от такого конфуза развернуться и нырнуть в свои пещеры — то ли пойти, сожрать, свидетелей.
Пещеры все-таки победили. Вожак развернулся первым, наподдал ближайшим министрам полосатыми лапами по затылкам — и двинулся рысцой. За ним спешила свита самок, огрызаясь друг на друга и привычно раздавая плюхи.
Оставляя после себя вывороченные с корнем деревья, взрытую почву и три тела — три тряпичных куколки в разных позах.
Куколки, которыми не пришлось играть.
Очень может быть, мне ни разу в жизни не было так паскудно на душе, как сегодня.
Рихард Нэйш спустился с холма — он двигался довольно стремительно для потенциального покойника. Стремительно и с нехорошей такой нацеленностью. С неотвратимостью летящей стрелы или острия дарта, идущего в мишень.
В крупную такую мишень. Размером с меня.
Он, правда, задержался возле троицы юнцов — быстро нагнулся, коснулся шеи Дайны, шагнул к Эву, оттянул веко. Удостоверился в том, что я и без того знал: они были живы, все трое.
Потом я поймал его взгляд — полный ледяного бешенства, и страшнее мне не стало только потому, что я еще не отошел от того, другого страха. Но волосы наверняка поседели — может, даже и на груди.
Крыса внутри взвизгнула коротко и резко: «Беги!» — но ноги не отозвались. Я только и успел попятиться, прижавшись к стволу ивы — а потом его пальцы стиснули мне горло, от удара затылком об этот самый ствол в глазах поплыло разноцветным, а наши лица оказались напротив друг друга.
Мое лицо и его… маска: глаза широко раскрыты и не мигают, возле губ врезались полукруги — обозначили улыбку, которой на самом нет.
С почти неподвижных губ скатывается шепот — веско и остро.
— Это был последний раз, Лайл. Это был единственный раз, ты же понимаешь это. В следующий раз, если ты только… попытаешься провернуть подобное — меня не остановят запреты варгов, я заберу у тебя жизнь, и забирать буду настолько медленно, что ты успеешь пожалеть о своем решении сполна. Ты понял, Лайл? Ты услышал?
Не так-то просто кивнуть, когда на весу тебя держат в основном цепкие пальцы, стиснувшие горло. А перед глазами опять кружится до тошноты веселенькая карусель, сквозь которую смутновато проглядывает серо-голубой лед с проступающими в нем разводами — знаком варга. Слова пропадают как-то, растворяются — слишком занят тем, чтобы доставить в свою грудь хоть каплю воздуха, затылок царапает ствола дерева, и отдельные слова доносятся из дальнего далека.
