— Сейчас он торопит с обручением — понятное дело. Феникс удрал, слухи поползли. В общем, сегодня вечером у них что-то вроде церемонии обручения. Танцы-речи, прочая скука, приглашены главные сплетницы города. Можем, конечно, надавить на него до этого дела, показать ему мальчишку, все такое…

Гриз молчит и чувствует в голове тяжелый туман — серый, как оперение феникса, когда по нему не проскакивают искры.

 — Может, он вообще знает, кто у него там в родне, а? — с загоревшимися глазами предполагает Кани. — Может, ему твоя мамочка и сказала, а, Рихард? Предупредила зятька, он припёр феникса в город, сам его выпустил, чтобы тебя отвлечь… Рихард издает пару смешков, а Гриз морщится.  — Насколько я знаю Айрену Шеворт, она скорее отравится, чем выдаст монолог в духе: «Привет, мой дорогой, помешанный на породе зять, я тут хотела сказать, что у меня сын — варг, ты наверняка знаешь его имя, его теперь зовут Нэйш, правда, у тебя теперь такая замечательная родня?» Поправь меня, Рихард…  — Отравит кого-нибудь, — покладисто поправляет Нэйш.  — …но она прекрасно понимает, что заявить заводчику зверинцев о родстве с тобой — значит, вызвать скандал и немедленный крах этого брака. Гриз от души забрасывает подушку в угол и усаживается на кровати, скрестив ноги.  — Дела первостепенные: выяснить, что фениксу нужно было в этом зверинце. Пробиваться туда с боем не особенно хочется, потому попытаемся расспросить мальчика. Дела второстепенные… Рихард, планы на вечер? По лицу Нэйша порхает мечтательная мягкая улыбочка, ресницы скрывают лед в глазах.  — Думаю, планы уже не требуются: ты замечательно все высказала за меня только что. Воссоединение с семьей в канун семейного торжества — лучший из подарков, не так ли?  — Ну, не знаю, — отзывается Кани и допивает молоко. — Ты мог бы выскочить из свадебного торта — вот это был бы сюрприз. Нэйш тихо выскальзывает за дверь, а Гриз вдруг замечает устремленные на нее взгляды. Полные вежливого «И что ты тут теперь-то делаешь?»  — Никуда не иду, — поясняет Гриз в ответ на взгляды (что за родственная привычка смотреть одинаково?). — Мне нужно подумать.  — Хочешь сказать — ты это пропустишь?! — возмущается Кани.  — Хочу сказать — если что, я смогу остановить феникса.  — С фениксом разберемся, — вставляет Гроски, — а кто будет, если что, останавливать его?

Короткий палец указует на дверь, за которой только что скрылся тот, кто менее предсказуем, чем феникс. И явно более опасен.

 — Что?! — возмущается Гроски в ответ на взгляд Гриз Арделл. — Я с ним два года работал до твоего возвращения. Все, что я понял: я ни черта не могу его контролировать. На Кани Гриз даже и не смотрит. Хотя когда она уже покидает комнату — вслед ей несется просительное: «Ну, ты же опишешь мне это в деталях?!» * * * Запах духов стоит невыносимый. Сотни запахов, сплетшихся воедино и впитавшихся в синюю ткань, которой обиты стены, в диванчик, в раму зеркала, в каждую полку, в чей-то забытый веер на столике… даже в атласные ленты, по столику раскиданные. Наверное, здесь отдыхают невесты, в этой комнатке Дома Торжеств. Обмахиваются веерами, переговариваются с подружками, посматривают сквозь щелку в двери — как там гости, в зале? Гости в зале, зал смешной: весь в колоннах, пузатых и изукрашенных кустарно налепленными цветочками и кружевами. Но гостям все равно. Мужчины в сюртуках в стиле «изящной древности» важно шагают по натертому полу, держат под ручку дам — в платьях стиля «благопристойного благолепия». Музыканты уже настроились и разливают в воздухе что-то ненавязчивое, приглушенное, старомодное. В углу собралась группа высохших, как вяленая рыба, старых дев: они шипят так громко, что почти заглушают музыку. Кани будет довольна деталями, думает Гриз и отходит от двери, уступая место Рихарду. Для эффектного появления все равно рано, не хватает действующих лиц. Проклятое время скрипит и тикает в висках тревогой: да, добрались до смешного просто, охраны никакой, это же Исихо, тут гордятся своими открытыми дверями, но… Но ей нужно подумать, а подумать не получается. Мысли легкими музыкальными звуками брызжут во все стороны, бегут вприпрыжку — готовыми погаснуть искрами. Там, за дверями, нарастает шепот: «Скоро, скоро, скоро…» — похожий на «Там, там, там…» Скоро в этом зале состоится церемония обручения, и собравшиеся зрители будут искать каждый свое. Кто-то — сказку двух объединенных сердец. Кто-то — неравный брак, кто-то память… Память. Гриз бездумно перевивает в пальцах атласные ленты. Ткань скользит по коже десятком разноцветных змеек, манит за собой в прошлое: помнишь, Гриз? Помнишь?! В первый раз ты представляла себе белый атлас, и двух влюбленных под открытым небом, и то, как ветер будет развевать подол ее платья. Во второй раз было проще — тихий домик где-то на окраинах, у порога раскинулся медовый алапард — мурлычет на солнышке… она зашивает маленькую курточку, улыбаясь тому, кто возится на лужайке с маленькой копией себя. Мечта. Видение. Фантазия. Каждый раз она сама колотила ее вдребезги — пусть себе сыплется бесполезным хрусталем, не ее — и не жалко.  — Рихард. Ты когда-нибудь думал завести семью? Она поднимает глаза и видит в зеркале его усмешку. Усмешку смерти в белом.  — Иногда. Когда приходило желание попробовать — как живут нормальные люди. В сущности, аталия, каждому иногда хочется быть как все, разве нет? Хотя бы примерить на себя — вдруг подойдет, и это все изменит? Однажды искушение было достаточно сильным — в день твоего возвращения, когда я думал, что покину «Ковчег»… Аманда предложила мне свое гадание. Ты ведь знаешь, как редко она обращается к искусству нойя видеть вероятности… я не смог устоять.  — Что же она увидела?  — Что у меня будет жена, — Рихард смеется тихо, словно крылья ночной птицы шуршат. — Что у нее будут чудные черные косы и карие глаза. Что она будет красива и влюблена в своего мужа. Что она будет думать, как ей повезло: у них такая тихая и спокойная жизнь в глуши, он обычный охотник, а что интересуется бабочками — так это даже здорово. Что она будет ревновать меня даже к собственной тени, а примирения будут вполне бурными, потому что, оказывается, из меня выйдет достаточно верный муж. Атлас скользит по пальцам, вяжется в крепкие, нерушимые узлы. «Почему мне легко в это поверить?» — думает Гриз и не находит ответа. Потому что Нэйш побывал в разных обличиях? Потому что она видела, как на него смотрят женщины? Потому что не все видят холод в глазах?  — Представляешь, аталия. Аманда видела, что это продлится больше года. Почти два года покоя для меня и счастья для нее, если быть точным. Прежде чем на пороге моего нового дома возникнет некая разрушительная сила по имени… — она слышит шепот у своего уха, — Гриз Арделл. Прежде, чем она скажет мне три слова, и я уйду, не обернувшись ни разу.  — Нэйш, я не думаю, что…  — Догадываешься, что за слова, аталия? — шепчет Рихард, и Гриз чувствует, что щекам становится жарко от его шепота. — Могу повторить их тебе, прямо сейчас. Хочешь? Кровь бросается в лицо, Гриз дергается и чувствует, как вокруг плеч ложатся его руки. Мягкие кандалы, невозможность уйти, невозможность крикнуть, чтобы не привлечь внимания из зала. В горле пересыхает, и голос теряет внушительность.  — Нэйш, даже не думай, ни сейчас, ни когда бы то ни было вообще, думаешь, я могла тебе сказать… Если бы она могла — она заглушила бы его шепот, но это невозможно, и невозможно не слышать, потому она просто зажмуривается, как от боли в тот момент, когда он выдыхает над ее ухом:  — «Ты мне нужен». Могу себе представить, в каком положении оказался питомник, если ты явилась за мной и сказала это… я решил, что проще не доводить дело до такого. Те два года были искушением… но в конечном счете, если все равно обречен вернуться — есть ли смысл уходить? Он проводит по ее плечам — неспешно, до боли знакомым жестом.  — Почему ты дрожишь, аталия? Потому что чувствую себя так, будто топор палача приподнялся в сантиметре от моей шеи. Гриз не говорит ничего, разворачивается и позволяет себя поцеловать, сначала мягко и медленно, потом поцелуи становятся глубокими и властными, пальцы Рихарда запутываются у нее в волосах. И пусть себе горит лицо, пусть колотится сердце. Страшного не случилось, все просто и по-прежнему. И всегда будет так.  — Нэйш, как долго ты собираешься меня целовать? — интересуется она, когда Рихард дает ей передышку — вздохнуть воздуха. Тихое мурлыканье над ухом пробирает дрожью.  — Ты предпочла бы перейти к чему-нибудь более порицаемому в этом городе? Отстраниться получается не сразу, но все же получается — упершись ему ладонью в грудь и отвернув лицо.  — Хватит дурью маяться, твою сестру сейчас обручат с Вуллетом. Если они это сделают — я лично сосватаю тебе первую попавшуюся чернявую селянку, даже если несчастье всей ее жизни будет на моей совести. Астиан Шеворт вскидывает брови и открывает рот, чтобы ответить. Дверь приоткрывается, и в ней появляется сияющее лицо под пламенеющей шевелюрой.  — Надеюсь, вы тут не успели еще настрогать детишек, — радостно вещает Кани с порога. — Или мне проявить уважение и закрыть дверь? Если, конечно, вам хватит пяти минут, а то тут, понимаете, действо начинается. А что, охраны тут вообще нет? Я в свою спальню менее спокойно прохожу… правда, какие-то служители там от меня малость шарахнулись. Немая сцена приходит и царствует. Отлично, думает Гриз, почему бы спектаклю не начаться с немой сцены? Нэйш подчеркнуто неспешно убирает руку с ее талии — когда она вообще успела очутиться там, эта рука? Отворачивается, идет к двери. Кани прямо подпыгивает от нетерпения, радостным шепотом поясняет — как она их искала, и что тут ни у кого нет даже минимальной бдительности, и «здорово все же быть замужем за бывшим законником, я на раз вычислила, куда вас понесет». В зале она сразу же хватает Гриз за руку и тащит ее за колонну, и шепчет: «А то мне страшно оставлять вас вдвоем, кто там знает, во что это выльется». Нэйш остается за другой колонной, и Гриз чувствует, как ее переполняет благодарность к Аскании Тербенно. Ну, может, не только благодарность.  — Ты что вообще тут делаешь?  — А ты думала, я это пропущу? Нет, вот серьезно — думала? Гриз, ну брось, не дуйся. Там с мальчиком папочка, он справится. У мелкого все по-прежнему, он проснулся, трясется и ни слова не говорит, ну, и кусается еще немного. Во, хватанул, — у Кани на ладони — красный след укуса, зубы почти прокусили мякоть. — Я там папане оставила лепешек — чтобы было чем затыкать малому рот. Но вообще, папка пригрозил, что будет его в ответ кусать, так что этот Джейден малость угомонился… Так я о чем — мне люто хочется увидеть ту, которая породила на свет нашего неотразимого. Одно время, когда я с ним познакомилась — мне казалось, что это собрались боги после какого-нибудь похмелья, грохнула молния — оп, и они наваяли его уже сразу таким, как он есть. В теории есть смысл, а?  — Местами есть, — шепотом соглашается Гриз. Кажется, в этот зал даже прошлое не осмеливается сунуться в своем призрачном обличии. Не трогает занавески, не кружит под потолком, не отбрасывает тени на стены. Прошлое ушло. Сбежало от человека в белом, который смотрит на вход такими холодными глазами, что легко поверить: он никогда не был маленьким Асти Шевортом. Слёзы в таких глазах уж точно не живут.  — Вот, — шепчет Гриз, когда невидимый занавес поднимается, и прибывают главные действующие лица, пока что порознь. Впрочем, Ааро Вуллет не тянет на главного героя пьесы, не тянет даже на злодея. Скорее, на усталого слугу или второстепенного комика: он приземистый, с рыжеватой бородкой и лысинкой, гордо торчащей из волос, как риф из пены. Старейшины города отвечают на его поклоны, и уважение на их лицах смешано со снисхождением. Наверное, это удобно: когда местные не представляют, с кем имеют дело. Женские роли в этой постановке расставлены лучше.  — А у него старшая сестра? — шепчет Кани и в азарте топчется по ногам Гриз. — Или это я чего-то не понимаю?  — Это мать. Айрена Шеворт царственна и прекрасна: в платье василькового цвета, с туго стянутой талией, с волосами, золотящимися в высокой прическе. Она так высока, так грациозна… и похожа на сына, вернее, сын на нее — те же безупречно очерченные скулы, прямой нос, скульптурно правильные черты, плавные движения. И ощущение холодного превосходства над другими, и умение себя подать, и умение затмить собой даже тех, кому достаются более важные роли.  — То есть, это вот — сестра?! — в голосе у Кани — разочарование. Рядом с Айреной ее дочь выглядит тусклой: хрупкая, с темными волосами и карими глазами, с мягкими чертами лица, которое кажется совсем бледным. На ней белое платье с синими кружевами — оттеняет мать.  — Пошла в отца — он был темноволосым. И варгом. Вернее, внуком варга: Дар передался через несколько поколений. Кани позади изнывает от любопытства, спрашивает — как там с отцом, не выпила ли эта дамочка из него всю кровушку? Гриз бросает «Умер» наобум, потому что никто не знает, что там с Уордом Шевортом, который однажды просто ушел, не разу ни обернувшись. Может быть, кто-нибудь сказал ему то, чего он так и не слышал от жены? Три слова, после которых он был обречен уйти — «Ты мне нужен»?  — Обреченность, — шепчет Гриз, но мысль мелькает, дразнит, не дается в руки: действия в постановке развиваются слишком быстро. Гости образуют круг, в центре которого оказываются Вуллет и Шеворты, Вуллет воздает должное городу и его замечательным жителям, несет какую-то чушь о том, как он рад жениться на девушке из местной добропорядочной семьи. Айрена Шеворт слегка дрожащим от пристойных эмоций голосом заверяет, что она счастлива доверить свою дочь такому достойному человеку, Делия стоит рядом с матерью и покорно улыбается. «Обреченность», — настойчиво стучит в висках у Гриз Арделл, но времени мало, время комкается, события развиваются слишком быстро, наступает черед поздравлений от гостей, и еще один Шеворт выступает на сцену. Без особенных эффектов, если не считать эффектом самого Рихарда и приветственное «Матушка!» — которое прокатывается над гостями, заставляет музыку захлебнуться звуками, а напитки — охладиться досрочно. Лица поворачиваются, шеи вытягиваются, люди расступаются, освобождая — арену? Сцену. Сцену, на которой будет творить только один актер, и шансов опустить занавес или уйти из зала досрочно — нет ни у кого в зале.  — Здравствуй, матушка. Я Астиан. Асти, ты же помнишь, — добрая половина зала ахает и заглушает смешок Рихарда. Нэйш проходит туда, в центр зала и останавливается напротив родни. — Ты узнаешь любимого сына, матушка? Мы так долго не виделись. С той встречи, восемнадцать лет назад, когда я вернулся из лечебницы Йедна. Конечно, ты мне сказала, чтобы я не возвращался, но ведь семья — наше все, правда? Поздравляю, Айрена Шеворт, — думает Гриз, с безмерной усталостью глядя на окаменевшую, застывшую фигуру в синем. Твой сын тебя ненавидит. Я знаю этот взгляд: он так смотрел на особо опасных тварей, у которых не жаль забирать жизнь. Мягкостью этого тона можно убить вернее, чем лезвием дарта — и Нэйш сейчас занимается именно этим. Наотмашь полосует улыбкой, неспешно втыкает каждое слово — острием под кожу. Он даже не мстит. С размаху вышвыривая в толпу все новые мелкие истины, он устраняет. И наслаждается тем, что делает.  — Знаешь, накопилось столько новостей за время моего отсутствия. Я даже не знаю, с какой начать. Наверное, с лучшей: я излечился. Помнишь, после той маленькой трагедии в Энкере, когда нам пришлось переехать сюда, — толпа не успевает набирать воздуха для удивленных вздохов, — ты говорила мне, что я не прилагаю усилий. И мне пришлось приложить усилия, правда, немного в ином направлении. Но теперь мы с моим Даром вполне в ладах. Говорят, я не самый худший варг в стране, матушка, кое-кто утверждает даже — что лучший, но ведь ты же когда-то учила меня быть скромным. Нужно будет сказать ему при случае, что наука пропала даром, — мелькает в мыслях у Гриз, пока она смотрит на это. Превратившаяся в статую Айрена Шеворт; Вуллет цветом — как овсянка с островками морковки… Далия широко распахнула глаза, пожирает взглядом брата. И улыбающийся Нэйш — волосы золотятся под светом люстры, глаза отражают синеву платья матери, брови приподняты, негромкий, мягко стелящийся голос накрывает зал, залезает во все уголки.  — Я даже не использовал своего имени — брал чужие, последнее, кажется, вдруг оказалось на слуху… ты, случайно, не слышала, матушка? Историю с варгами, «Ковчегом», мое имя… — легкая пауза, наполненная предвкушением, два слова, два выдоха, два имени — две порции яда. — …Рихард… Нэйш.  — Великолепен, скотина, — с чувством шепчет Кани у Гриз над ухом. — Эх-х, хорошо, что я замужем за Десми, а то бы я тут так…  — Но рано или поздно возвращаешься домой, так? — Рихард выпускает на волю смешок — из-за плотно сомкнутых зубов. — Особенно если вдруг речь идет о таком семейном торжестве. Мне прискорбно, что я не вижу здесь моего дорогого отца — я слышал, он исчез при каких-то загадочных обстоятельствах, а кое-кто даже связывал эти слухи с твоим именем… Но это неважно, правда? Ведь семья обретает наконец крепкое мужское плечо. Он поворачивает голову, и Ааро Вуллет оказывается на мушке взгляда. Заводчик больше не сереет — он бледнеет, выцветает немыслимым образом даже лысина, того и гляди — вылезут два бесцветных крыла, Вуллет перекинется в моль и попробует затеряться в складках штор.  — Что может быть лучше, чем знать, что у тебя появляется новая родня, — мурлычет Рихард с видом человека, который препарирует любимую бабочку. — Мы совсем не знаем друг друга, господин Вуллет, какое досадное упущение. Уверен, когда мы породнимся — мы много времени будем проводить вместе. В конечном счете, у нас столько общего. Я тоже, знаете ли, время от времени имею дело с животными. И если…  — Ты!!! Айрена Шеворт вскидывает руки со скрюченными пальцами. Рот перекошен, на полыхающих щеках трескается краска, показывая — сколько ей лет на самом деле.  — Ты… тварь! Тварь, скотина, мразь, подонок, разрушил мне жизнь! Приполз… сюда! Сейчас! Убирайся! Урод! Мерзкий выродок, всегда знала, что тебе не место среди людей, чтоб ты сдох, монстр! Паскуда! Она кричит что-то еще, невнятное, перемежаемое завываниями, потрясает кулаками, прическа растрепалась, и глаза лезут из орбит. Она готова вцепиться тому, кто стоит напротив нее, в лицо, в глаза — но страх сильнее ярости, и Айрена Шеворт только честит сына такими словами, что местные нежные барышни зажимают уши, и бесится, и выкрикивает: «Урод! Чудовище!» Урод и чудовище мило улыбается гостям.  — Она всегда была так несдержанна в проявлении чувств… Так, господин Вуллет? Господин Вуллет, где вы? Матушка, куда это подевался ваш возможный зять, неужели он не оценил теплоты нашей встречи? Лысинка в пене рыжеватых волосиков мелькает уже у двери: Ааро Вуллет понял предупреждение и остервенело проколачивает себе путь на выход. Айрена Шеворт охает, замирает и бросается вдогонку за ускользающим шансом. Заодно и подальше от сына. Гости хранят немое молчание и глазеют на Нэйша, как на воплощение всех грехов, внезапно вылезшее прямо из-под земли в центре их городка. За исключением Далии Шеворт: она созерцает Рихарда, словно посланца божественных сил. Подходит, как во сне, не замечая взглядов окружающих, касается щеки, отчаянно вглядывается, будто пытаясь рассмотреть знакомые черты.  — Ты правда Асти? — шепчет она и улыбается сквозь слезы. — Тот самый Асти? Я не сплю? Я так… так мечтала увидеть тебя, узнать, какой ты, а ты… ты пришел? Асти… или Рихард, как мне тебя называть? Нэйш прячет взгляд под ресницами. Улыбка тоже пропадает — словно испытанное оружие скрывается в ножнах, остаются два вечных полукруга у губ.  — Ты так выросла, сестрица, — говорит он размеренно. — Асти или Рихард — как тебе угодно. Может быть, нам лучше найти место для разговора? Что-то мне подсказывает, что танцев сегодня все равно не будет. Кани разочарованно сопит, когда Шеворты выскальзывают из толпы и направляются куда-то к черному входу.  — Страшное дело — родственные чувства, — с чувством выдает Кани. И хочет выдать что-то еще, столь же оригинальное, но рука начальства дергает ее в сторону другого служебного выхода. Кани не сопротивляется. И не спрашивает — куда ее тащит Гриз, и почему брови у той нахмурены, и почему Арделл так спешит и шепчет себе под нос: «Этого только слепец бы не понял, о чем я вообще думала, непонятно…» Кани очень хорошо понимает, что начальство осенила какая-то идея, заставляющая вприпрыжку нестись по улочкам мирного города Исихо (которые вскоре всколыхнутся чередой жутких слухов о пропавшем когда-то Асти Шеворте). Но все-таки когда им удается взять экипаж — Кани не выдерживает.  — Мне не нужно было бросать папулю с пареньком? Так?  — Мгм, — отвечает Гриз, нервно грызя ногти. — Мне тоже не нужно было отлучаться. Хотя нет, нужно было. Чтобы понять.  — Что понять?  — Обреченность. Вуллет не дал приказ поймать феникса. Он знал, что тот вернется. Обречен вернуться. Как если бы там, в зверинце, был его хозяин…  — Ты же сказала, это свободный феникс.  — Нет хозяина — не значит: нет уз.  — Ну-у, проклятие, — стонет Кани, потом взглядывает в темнеющие, вечерние небеса и добавляет: — Вы серьезно?! Серая тень чертит на небе полосу, идет вниз, наливаясь огнем. Все до боли похоже на их первую встречу. Только бежать теперь не нужно: они уже возле гостиницы, над крышей которой застыл, распластав в воздухе крылья, феникс. В воздух через дыру в крыше вырывается детский крик. Лайл Гроски в комнате на втором этаже приготовился умирать. Вместо потолка над ним — оплавленная дырка, перед лицом он держит легкую холодовую завесу, на лице у Лайла Гроски застыла глубокая философская мысль: «Ну, я как-то не рассчитывал на столь геройскую кончину». Когда Гриз влетает в комнату, первое, что она слышит — это:  — Я-то думал, вы поздороваетесь с запеканкой из меня.  — Что мальчик? — шепчет Гриз, подвигаясь так, чтобы оказаться напротив феникса.  — Забился куда-то.  — Хорошо. Феникс плывет в небе, и глаза его сияют остро, призывно и укоризненно. Сияют — обреченностью, и покорно взглядывают в ее глаза — погружаются в зелень трав, в шепот неувядающего плюща, ползущего по стволу, в мягкость мхов, в шепот листьев под ветерком.  — Я Гриз, — шепчет ветер, подсказывают травы. — Я Гриз, и ты больше не одинок. Потому что я знаю, чего ты хочешь. Я знаю, почему ты возвращаешься туда. Я знаю, что это — узы, ибо однажды я ушла, чтобы потом вернуться. Потому что есть те, к кому ты обречен возвращаться всегда. Я иду, чтобы помочь тебе. Пойдём вместе? Она дарит фениксу последний образ — всплеснувшие крылья в огне. Потом отворачивается и добавляет тихо:  — Лайл, Кани, идёте за нами на расстоянии. Понадобится помощь. На улице уже толкутся местные служители правопорядка, но Гриз никто не задерживает: чуть впереди нее на высоте футов в пятнадцать неспешно и величественно взмахивает крыльями феникс. Торопит, указывая дорогу к зверинцу. Словно сматывается цепь, которая приковала его к этому месту. Гриз и сама торопится, потому за весь путь несколько раз переходит на бег и все, что говорит — это: «Охрана на вас». Тем, кто идет позади и наверняка слышат.