Через два года мы все поняли, что кто-то, кто раздаёт Дар варга, сильно ошибается со своими назначениями. Или просто скупее Пухлика.

Подхожу.

— …ты тут надолго? А то бы услышал, как Хоррот поёт. Он особенно при луне весной, конечно, но бывает, что и так…

Мелкая оборачивается ко мне на цыпочках и осведомляется шёпотом:

— Слышь, Мел, слышь… а он как — разговаривает?

А мантикора ж его знает. Жму плечами. И тут замечаю, что с Шибздриком не всё в порядке.

Он какой-то до черта благоговейный. Присох, прилип к ограждению загона и вперился в Хоррота таким взглядом, будто узрел самого Славного Мечника Хоррота во плоти.

Ну, правда Мечник Хоррот вряд ли стал бы с достоинством пробовать сожрать собственное корыто из-под воды. А после устраивать долгую погоню за единственной оставшейся репкой. И смаковать её как королевская особа — устриц в белом уксусе.

— Чего, — говорю, — яприля ни разу не видал?

Шибздрик зачарованно мотает головой и таращится, как на несусветное чудо. Чудо видит нас и с радостным хрюканьем трусит с другого края загона — чтобы ему поскребли бочок и погладили рыльце.

Я этим и занимаюсь, а Йолла пытает подкидыша:

— Что ж, у вас там, откуда ты, и яприлей нема? Так, може, и зверинцев нема? О, это как тебе не повезло. Так ты, може, и бескрылки-гарпии не видал? Не? А грифоны там тоже не водятся? Не, ну хоть игольчатники…

Шибздрик не вслушивается. Он вообще дыхнуть боится — прикипел глазами к Хорроту, который весь «уии-и-и-ихрю» и извивается от удовольствия. Ха, помню, на мне такое лицо было, когда мне в первый раз единорожку показали. И что у них там в Гегемонии творится — ничего живого, что ли, не осталось?

— Остальных-то, — говорю, — смотреть пойдём? Шеннет сказал тебе питомник показать. Далли. Или как тебя там.

Сперва он выглядит так, будто вплавился в ограду, а потом с усилием отдирает взгляд от Хоррота. Переводит взгляд на нас с Мелкой.

Кивает так, будто не умеет, не привык отвечать на вопросы — пойдем или нет. Хочу или нет.

— Ким, — вдруг выдавливает из себя как через силу. — Меня… зовут… Ким.

Отлично, говорить умеет.

Руки или голову в клетки во время осмотра тоже не сует. И уже на следующий день начинает откликаться на Шибздрика. Так-то Ким-Шибздрик — существо вроде как безобидное. Правда, и бесполезное в доску. В основном его не видно — всё в левом флигеле, куда что-то полдня таскали грузчики, вольерные и потный злой Пухлик. Во флигель время от времени наведывается Гриз. Или Йолла. Ещё иногда Фреза — с подносами еды и воинственным: «Как это — не ходить, не тревожить? Ты его бледную рожу видала?! Заключённые с Рифов здоровее глядят!»

Если Шибздрик выходит — он в основном торчит возле клеток и загонов и пялит глаза на зверей. Хоть забот не создаёт — и то хлеб. Иногда малюет что-то в альбоме — неприятно этим напоминая Синеглазку. Остальных просто сторонится и прячет глаза. От дружелюбия Конфетки ускользает (понимаю его), приставания Балбески терпит с вымученным видом.

— Ему досталось, — говорит Грызи мимоходом, пока чистим с ней рану старичку-грифону, чудом удравшего от браконьеров. — Так что не расспрашивать. Не давить. Шеннет настаивает на том, чтобы у Кима был доступ к клеткам — но ты присматривай, чтобы он не сунулся к бойцовым… вообще, к опасным. И не грузи его сильно работой.

— Гхм, — говорю я и помогаю ей приладить повязку на крыло грифона. Будто не видно, что с Шибздрика проку — как со шнырка мозгов. Ему лопату для навоза яприля дай — и повалится.

Грызи приправляет тираду своим фирменным взглядом — «А то я тебя знаю». Вяжет хитрый узел и похлопывает грифона по клюву.

— Да ладно тебе. Заправлять поилки и носить охапки сена он вполне может — я с утра проверила. Так что занимай его чем-нибудь — но ненадолго и несложно.

— Ага. Гладить по шерстке, посылать только к единорогам, а то испугается и лапки кверху.

— Ну, насчет испугается — вряд ли, — говорит Гриз, поджимая губы. В глазах — какая-то дрянь, услышанная то ли от Шеннета, то ли от самого подкидыша.

Стало быть, Шибздрик не без причины ведет себя так, будто ему через пять минут как в могилку.

— Угу, — говорю я. — Не нагружать, значит.

Какая нагрузка? Так, на следующий же день отклеиваю Шибздрика от загона игольчатников и сую маску и бутыль с зельем.

— Двигай, — говорю, — будем поить серную козу.

Одно и хорошо в шеннетском подкидыше — скажи ему «Пошли сунем тебя в пасть мантикоре» — он пойдет. Теперь вот только свой альбом поудобнее перехватывает — и ни единого вопроса, пока не заходим в крытый вольер Олсен.

Его Величество Олсен встречает нас как настоящая старая дева: брезгливым взглядом желтых глаз, потрясанием обросшего подбородка. И серно-мускусной вонью — такой, что если б не пропитанные зельем маски, мы бы уже тут половину загона облевали.

Мне Олсен милостиво кивает. Потом видит в своем загоне Шибздрика — и поступает, как стародевная аристократка, к которой в будуар пробрался охальник.

— Я-я-я-я-я-я-и-и-и-и-и!!!

Шибздрик малость теряет свое спокойствие, чудом не роняет бутыль и альбом и глазами вопрошает — что это за оно.

— Орет, — говорю я. — Воняет. Она так, в общем, всю жизнь.

— Я-я-я-я-я-яй-й-й-й!!! — распахивает пасть Олсен, с негодованием выставляя в сторону Шибздрика рога.

От звука ноют зубы.

— Так, — говорю я подкидышу. — Гриз на вызове, Мелкая — с молодняком, больше к Олсен никто не осмеливается, а зелье ей надо трижды в день давать. Иначе вонять будет втрое больше…

— Ияяяяяяяйййй! — показывает свою драму Олсен, пиная копытом поилку и расплескивая воду. Поилка стоит глубоко внутри загона. Вообще, такого не допускается, но тонкая и чувствительная натура Олсен не может пережить, когда поилка слишком близко к краю загона, где она доступна низменным людишкам.

— В общем я в загон, а ты ее отвлекай.

Оказывается, физиономия Шибздрика прекрасно умеет выражать вопрос.

— Просто стой тут, она тебя и так ненавидит, — успокаиваю я и сигаю через ограду, попутно похлопывая милаху Олсен по жёлто-серому заду.

В другое время серная коза непременно бы мне высказала за осквернение покоев, но теперь она занята тем, что бодает ограду и вовсю высказывает презрение к новичку. Звук такой, будто в комнате пыток кому-то сильно поплохело.

— Йы-ы-ы-ы-ы-ы-а-а-а-а-а!!!

Олсен так увлекается, что орет, пока я не возвращаюсь с пустой бутылью. Потом еще и глазеет недовольно — мол, у меня тут какой-никакой мужчина, а вы низринули меня с небеси моих воплей.

— Кажись, ты ей понравился, — говорю я. — Спокойно, ваше вонючество, спокойно… кавалер вернется.

Олсен обдает нас волной вони и презрения из глаз и в знак особого снисхождения разрешает погладить между рогов.

Выходим из загона. Шибздрик отдыхивается и щурит глаза — небось, режет с непривычки-то. Выглядит малость не таким отмороженным, зато как-то странно вздрагивает, когда из загона доносится душераздирающее козье прощание.

— А… почему Олсен? — спрашивает вдруг.

— Ну, была у нас такая благотворительница. Один в один. Хотя эта получше пахнет.

Кажись, это там была попытка улыбнуться. До того, как Шибздрик опять уплыл куда-то на своих волнах.

Хотя, может, это было и неплохое плавание: еще через день подкидыш приволакивает что-то вроде поилки с хитровыдуманными резервуарами.

— Это… для Олсен. Можно заправлять один раз в сутки. Или раз в двое суток, если объём нарастить. Добавка зелья в воду автоматически — через дно. Заправляется вот так — только нужна воронка…

Галантный кавалер, сказала бы нойя. Олсен новой поилкой очарована так, что не осмеливается пнуть ее копытом. И влюблена в Шибздрика всей своей широкой стародевической душой. Показываю, как гладить милаху между рогов — без риска получить рогом. И прикидываю перспективы.

— Так. А для виверниев можешь такую штуку сделать?

Опять вот оно проступает на фоне этого бешеного спокойствия — удивление. Что, мол, за слово — «можешь»? Сказали бы проще — надо.