— …да вот хотя бы и Чернокрыл!

Гомон смолк. Только сейчас, почувствовав на себе рой липких взглядов, Танат понял, что Мом-Насмешник всё так же и говорил в то время, пока они с Провидцем разговаривали. Что нёс?

— Это который Железносердный? — пренебрежительно спросил новоявленный подземный царь. — Ну, а что с этим-то?

Ясно, Мом нёс как всегда что-то дрянное. По своему обыкновению — стравливал всех со всеми. Наверное, описывал ужасы подземного мира: Харон и Гипнос уже помрачнели. Наслушались, как новоявленный царь будет усмирять вотчину.

— Так ведь свободолюбивые у нас все — нет сил, — хихикнул Мом. Он наслаждался сгущавшимся молчанием — музыканты в ужасе убрали пальцы от струн. — Ну, если со стигийскими как-то понятно, то Геката-то и Чернокрыл никому сроду не подчинялись.

— Пф! — взмахнул руками Посейдон Подземный. — Вот еще — бабы опасаться. Ну, а с этим отнимателем жизни… брат, что ты там прицепился?

Зевс предупредительно дёрнул за рукав — наверное, хотел сказать, что «этот отниматель жизни» не так уж далеко и сидит за пиршественным столом.

Посейдон отмахнулся пренебрежительно:

— Знаю. Думаешь, боюсь? Пусть знает свое место. Режет пряди и не высовывается. А если вдруг начнёт…

— Что же ты сделаешь, о могучий? — спросил Танат тихо, рассматривая искусную ковку на золотом кубке.

Палатка превратилась в толос. Даже те, кто залил в себя достаточно вина — перестали храпеть из-за стола. Посейдон встряхнулся и, кажется, сбросил с себя излишний хмель, но только выпятил грудь вперед — царь же!

— Тебя не звали в разговор, Железносердный. И если брат снизошел и позвал тебя на пир — это не значит, что тут тебе рады. А на будущее помни: воля твоего царя — закон. Неисполнение ее — кара.

Танат поднял взгляд — заглянул в карие глаза, в которых полыхал азарт: «Давай же, дрянь, давай же! Ответь, прими вызов!»

Ну, конечно, он хочет ссоры. Климен Эгидодержец воссел на Олимпе, когда победил Тифона. Среднему тоже нужна громкая победа для начала правления. Кого можно победить так, чтобы об этом говорили с восхищением?

Ты неверно выбрал себе противника, царь, отбросивший свой жребий сразу же после того, как взял его.

Ты бездарно дерешься.

— Я запомню это… когда в моем мире появится царь.

Чтобы поединок начался как следует, гость должен оскорбить хозяина. Первым нанести удар.

Значит, ты уже проиграл, о Неистовый. Ты уже покраснел. Брызжешь яростью, пальцы слепо нашаривают оружие в воздухе.

— Так приглядись получше, потому что он уже появился!

Зевс наблюдал за братом с интересом и тайным одобрением. Мом-Насмешник умилялся, хлопал в ладоши.

Подземные молча каменели за столами.

Последний удар, — понял Танат. И можно идти. Ты ошибся, Провидящий. Увидел не то. Вино затуманило твой разум. Сегодня не будет поединка.

Будет хуже.

— Так покажи мне его, о Неистовый. Я вижу лишь заносчивого юнца в царских одеждах и с двузубцем.

Миг. Два. И:

— На, смотри, подземная шваль!!

Блюдо перед Танатом рассекла секира, пущенная мощной рукой. Вздрогнул и накренился кубок, испуганно всплеснув благородной амброзией.

В едином порыве ахнули гости. Гипнос шепнул: «Ну, сейчас такое…»

Белокрыл никогда не умел сражаться. Иначе знал бы, что иногда победа в том, чтобы не брать меч.

Танат неспешно вышел из-за стола. Смахнул с одеяния капли амброзии. Бросил, не кланяясь: «Благодарю за гостеприимство, о великие» — и вышел из шатра в молчании.

Подумалось: в смертельном молчании.

Как положено.

Надеюсь, я сделал, что ты хотела, о великая Нюкта, — подумал, шагая и глядя в небо, куда уже выехала колесница матери. Или ты хотела, чтобы я пропорол ему горло прямо на пиру? Тогда тебе придется выбрать кого-то другого.

Ты хотела, чтобы я испытал нового царя? Получи: новый царь как не лопнет от чувства своей царственности. Эреб получит превосходное обличье: юное, пышущее силой. И с пустотой в черепе — такой, что туда, небось, уместится весь Первомрак.

Если, конечно, получит. Подземные не спустят оскорбления своего — пусть он им же и ненавистен.

Зачем тебе ссорить подземных с новым царем, мать? Притом, что ты же его сюда и позвала?

Хочешь ускорить бунт? Он все равно бы случился. Хочешь убрать саму возможность того, что во время бунта я стану на сторону Посейдона?

Я все равно не стал бы. Ты знаешь — я не вмешиваюсь.

Нити наконец позвали. Странно, что раньше он этого не слышал. Пора было в небо, к предназначению, но все равно ведь еще ничего не кончилось…

Танат шагал по песчаному берегу — среди догорающих костров, остатков пищи, луж пролитого вина, храпевших тел. Те, кто стоял на ногах, сейчас были на площадке для соревнований — показывали доблесть. Или плясали на полянах.

Такой, как эта.

Пустая, тихая. Будто танцующие вдруг решили обойти ее стороной. Будто она — не для разведения костров, не для влюбленных парочек, не для догонялок и хороводов.

Не для соревнований.

Пустая, окруженная деревьями поляна — для поединка.

Хотя какой там поединок, если — не воин…

— Почему ты ушёл с моего пира? — спросил Гостеприимец. Вид у него был такой, будто он стоит здесь час, не меньше. Опершись на дерево, в обычном пастушьем хитоне и без золотого обруча.

— Потому что хотел уйти, — отрезал Танат. — Я поблагодарил за гостеприимство.

Эгидодержец качнул головой.

— Почему ты ушел с моего пира? — повторил медленнее.

«Почему не ответил на оскорбление?» — мелькнуло за шелухой слов.

— Потому что ответом может стать только вызов. Нельзя бросить вызов на пиру тому, кто только что стал царем подземного мира. Не бросают вызовов в доме, куда ты пришел званным.

— Да, — сказал Кронид, снимая с бока короткий прямой меч. — Но мы сейчас не в доме. Я отвечу за брата: ты был оскорблен на моем пиру.

— Не тобой.

— На моём пиру или мной — нет разницы. С Посейдоном у меня будет свой разговор.

Почему-то показалось: после разговора новоявленный подземный царь пролежит с неделю.

Меч в руках олимпийца притягивал взгляд. Невинно посверкивал отличной бронзой ковки тельхинов. Шептал: давай, давай же, утоли гнев, рассчитайся… и разве не хотелось встретить тебе такого противника? Разве не интересно проверить твердость руки Кронида?

— Разве ты не зовёшься Миролюбивым?

— Можно не любить воевать и уметь сражаться.

— Ты Стрелок. Разве нет?

— Оружие может быть одно. Но сражаться нужно уметь всем.

Бронзовый меч нетерпеливо дрогнул — оружие, взятое в час надобности. Оружие того, кто умеет сражаться всем.

Мечом. Копьем. Словами.

Взглядами.

Взгляды скрестились чуть раньше мечей — чернота против серого, холодного острого металла. Заскрежетали друг о друга — яростнее клинков.

«Зачем Нюкте олимпиец на троне?»

«Почему тебе не спросить об этом Нюкту… олимпиец?»

«Потому что Ата-Обман училась своему ремеслу у матери. Нюкта, конечно, рассказывала. Говорила мне о том, как не хватает вашему миру твердой руки. Что нужен закон. Что ей не хотелось бы отдавать трон ненавистному сыну. Что подземные хотят мира с поверхностью».

«Ты счел ее объяснения неубедительными».

Тело выполняло привычное: удар, уклон, отразить, отступить, шагнуть вперёд. Меч пел в ладони ликующе: мечу не хотелось новых прядей, он истосковался по поединкам.

Меч не знал, что в настоящем поединке он не участвует.

«Счел… слишком убедительными. А после сегодняшнего я и не должен был усомниться. Видимо, должен был узреть: нет в подземном мире возможного царя. Разве что Танат Жестокосердный, но не хочу же я, чтобы ты взошел на трон?!»

«Не хочешь?»

«После сегодняшнего? Готов отдать этот трон кому угодно — только вот жребий взят, да и вряд ли кто согласится. Придётся посматривать».

Звон клинков. Кронид открылся нежданно, случайно, кто другой и не заметил бы, но верному клинку указаний не требовалось: рука бога смерти сама собой направила острие в беззащитный бок царя царей.