— Прости мне моё опоздание. Меня задержал клинок.

Волна возмущения прокатилась по шатру безмолвно: мог бы о клинке-то уж и помолчать! Старший Кронид, правда, ничем не показал, что ему такие разговоры непринятны: еще раз заверил, что рад видеть сына Ночи в любое время («Ночью и у изголовья — я бы подумал», — прошипел братишка-Мом с середины стола). Пригласил занять почётное место — из тех, что ближе к началу стола и самим Кронидам. Танат поблагодарил кивком (возмущения аэдам хватит на пару песен), прошел вслед за лысым и пузатым распорядителем пира.

Место оказалось рядом с Момом и Гипносом. По левую руку вздыхал голубоглазый титан — Прометей. Когда Танат опустился на своё место — титан дёрнулся было, но смолчал и голову наклонил вежливо.

— Чернокрыл, ну, ты б ещё с неба свалился, — жизнерадостно заявил близнец. — Спасибо ещё — на жребий не опоздал, он уже скоро. На кого ставишь?

— На Кронида, — отрезал Танат. Неохотно пригубил не подземное, сладкое вино. Нужно было остаться возле костра, с маленькой сумасшедшей. Она хотя бы забавная.

Гипнос махнул рукой, застучал пестиком в неразлучной чаше, повернулся к Мому — благо, было о чём говорить. Танат сидел, полуприкрыв глаза, чувствуя, как шумит пир, как волны, бурные и беспокойные, расшибаются о щит воина…

Из-за щита хорошо озирать поле сражения. Пусть и сражаются все в основном с едой (бездарно дерутся, потому что еды в изобилии). Морские, земные, подземные — надрывают глотки в шутках, устраивают поединки в здравницах. Вызывают на соревнования то кабаний бок, то приправленный травами острый сыр. Всем своим видом показывают: да только таким сражениям тут и место!

Вожди, впрочем, сосредоточенны и настороженны. Харон угрюмо ковыряет козью ногу, Япет задумался, морской Нерей озабочен, поглядывает на младших Кронидов.

Вопрос потихоньку перебегает от одного гостя к другому. Равняет подземных и морских: кто? Младший? Средний?

— Ох, нам бы царя построже, — ухмыляется Мом-насмешник. — Видели вы Гекату, скажем? Так надо же, чтобы — крепкая рука…

— А нам бы тоже, — вздыхает Нерей. — Вот тельхины, к слову, распустились… сколько меди дерут, чтобы один щит сковать — страшно подумать!

Младшие Крониды прислушиваются, кивают важно. Интересно, понимают ли, что над ними издеваются? Вот она — шелуха, ползет с этого пира, опадает, скользкая на пол — Крониды, вы что, ослепли?

Есть только один правитель. Победитель. Вон, с Гипносом о чем-то беседует как раз. И он не делится с вами властью — он делает из вас наместников в ссылках, откуда вы никогда не допрыгнете до его престола.

Он дарит вам раззолоченный Тартар — а вы берёте?

Брали, и еще как. Гордец и Простофиля подхватились на ноги первыми, когда в шатёр заглянула Гера — шепнуть что-то на ухо державному супругу. Тот кивнул, встал тоже — и пришла тишина.

— Время, — только и сказал олимпийский царь — и все покинули шатёр, спеша на берег Темрейского залива. Там, у алтаря, на котором стояла глубокая чаша, дожидалась ледяная, неподкупная Стикс.

— Крониды! Вы будете тянуть свои доли по старшинству. Дайте же священную клятву никогда не оспаривать владения друг друга!

Клятву Крониды, кажется, не дали, глянув друг на друга волком. При этом оба возмутились: мол, да мы же братья! Да как это — друг против друга?!

Перегрызутся враз, подумалось Танату. Зевс и Посейдон — Гордец и Простофиля, Сила и Ярость — стояли друг напротив друга так, будто наконец дорвались до соревнования. Того самого, которое прервал Тифон.

За олимпийский трон.

Кому достанется вотчина побогаче? Такая, чтобы можно было со временем набрать войск — и выступить против брата на Олимпе?

— Я опускаю в чашу кварц — и пусть в нем слышится шум великого моря, что омывает наши берега, в которое текут ручьи и реки, — удела того, кто вынет этот жребий. Быть ему гонителем волн и колебателем вод. Жизни всего смертного и бессмертного, что плавает в воде…

Не дай им старший Кронид эти троны — они начали бы новую войну уже завтра. Помялись бы, посидели: ну да, брат мудрый, великий, Тифона победил… и все равно собрали бы войска или организовали заговор. Вот Климен Мудрый и решил их распихать — не в Тартар, нет, но вполне себе. Думал, что они смогут хорошо править? Ложь. Он считает, что они не смогут править вообще. Что их затянет, перемелет, остановит нежданная вотчина.

А тогда Олимп будет в безопасности и на освободившиеся троны можно будет спокойно сажать наместников — скажем, своих детей.

— Я кладу в чашу лаву — и пусть в ней отразится мрак подземного мира, мира ужаса и печали, которым владеть тому, кому выпадет этот жребий. Ему быть властителем душ усопших и призраков памяти, всех сокровищ земных недр и всех чудовищ, что таятся во мраке…

Климен Мудрый смотрит на братьев — и в его бороде змеёй сквозит усмешка.

Теперь понятно, почему он принял предложение Ночи.

— А-а-а, чтоб тебя!

Посейдон хмурится, багровеет, вышвыривает черный осколок лавы. Посейдону только что выпал подземный мир. Посейдон, кажется, всё-таки ждал другого, потому что всеми силами удерживается, чтобы не ругнуться как следует. Взглядывает на брата, вскидывает голову — и с губ у него чуть не срывается говорящее: «До поры до времени…»

До поры до времени, когда от тебя останется лишь вместилище для Эреба, глупец.

Зевс берёт свой оставшийся жребий с улыбкой. Бросает на брата победоносный взгляд, вскидывает руку с трезубцем. Зевс светится от самоуверенности: считает, что его не потопят волны. Что юнец, которому меньше сотни лет от роду, легко справится с морем.

А гости и аэды уже заливаются поздравлениями (Зевсу достаётся больше), славят новых царей, новость долетает до неба и начинает гулять между остальными гостями, над толпой, между кострами разносится эта новость:

Подводный мир — Зевс, подземный мир — Посейдон!

— Во славу Кронидов!!!

Наверное, после этого нужно было уходить сразу. Свести крылья прямо там, шагнуть во дворец матери, вышвырнуть ей в лицо: «Посейдон. Он могуч и неистов. И глуп», — и оставить ее радоваться.

Но проявлять непочтение к новым царям было бы не по-воински. Неосмотрительно.

Пришлось возвращаться в шатёр, на место, слушать здравницы, изредка поднимать чашу, слушать неудержимую трескотню Белокрыла («Представляю, как там Геката на женской части развлекается! Небось, рассказывает олимпийкам о ядах. Фемида Правосудная, говорят, уже сбежала куда-то с нимфами плясать»). Старший Кронид пошёл обходить гостей вовне — одарять царским вниманием — так что за столом правили два его братца — безраздельно. Чем, надо полагать, были от души довольны. Говорили о рождении Афины, о подвигах, о состязаниях…

Танат молчал и чувствовал, как протекает мимо бессмысленный поток слов — глупых, как рой ночных бабочек. Ничего не значащих.

Провидящий сын Япета нервно ёрзал рядом и всё вздыхал. Потом вдруг Танат услышал шепот:

— Тебе лучше уйти, сын Ночи.

Бог Смерти повернулся. Чуть приподнял бровь.

Провидящий смотрел на двух Кронидов — раскрасневшихся, возносящих кубки. Хохочущий Мом-Насмешник как раз подбросил новоявленным царям вопрос: в каком мире легче править: в подземном или в подводном?

— Да что там и там править-то! — грохнул хохотом Посейдон.

Голубые глаза Провидца царя не видели. Видели — другое.

— Что ты видишь? — спросил Танат тихо.

— Поединок между тобой и Кронидом. Связанные, сжатые нити. И изменённую судьбу. Тебе лучше уйти.

— Нет.

— Нет? — прошептал Провидящий.

— Мне лучше было не приходить, — сказал Танат, собираясь подняться.

Кто там знает, что видела пославшая его Нюкта — у матери тоже есть дар прозрения…

Жаль, нельзя перенестись прямо из пиршественной палатки — это свинство, на которое способен разве что Мом-Насмешник (да еще сестра — Лисса-безумие). Танат скрипнул зубами, приподнял чашу: на гостеприимство принято отвечать, как бы оно не было тебе тягостно.