Бог смерти отдернул клинок, не доведя удар до конца.

— Бездарно дерёшься, — сказал вслух. Скривил губы: чувство было — будто измарался в какой-то липкой дряни или час побеседовал с Момом-Насмешником.

Кронид закрыл брешь в обороне, отстранил клинок Таната, отскочил в сторону сам. Вскинул брови:

— Потому что пропустил удар?

— Потому что ты лжёшь.

Взгляды столкнулись еще раз — и стрела из чёрной бронзы зазвенела о нерушимость серого щита.

«Ты не воин, Кронид. Думаешь — я поверю в то, что ты пришёл ответить за брата? Сразиться? Сражаться ты не умеешь. Ты пришёл делать то, что умеешь — обольщать, подкупать… приручать, как приручил Гипноса. С ним обошлось просто: Белокрыл, думаю, был польщён, когда олимпиец позвал в его друзья».

Олимпиец готов пировать с подземными. Сколько подземных купилось на это? И среди жителей Эреба достаточно глупцов. Но Железносердный не глупец — наверняка Гипнос говорил об этом.

Чем можно привлечь на свою сторону воина? Поединком на равных. Удар — за удар. Смотри, бог смерти, Владыка — никакой не Владыка, рад помахать мечом. Сражается не сущностью — умеет. Конечно, не настолько хорошо, как Жестокосердный, рожденный со своим клинком в один день… что ты собирался делать потом, Кронид? После того, как проиграл бы бой? Попросил бы подучить тебя драться на мечах? Несколько побед разом. Бог смерти должен чувствовать себя отомщенным: победил царя царей. Не должен выступать против Посейдона Подземного: к чему, если дрался с тем, кто выше, и победил?

Должен согласиться учить — и остаться скованным, ибо учитель — ближе друга.

«Ты винишь меня в том, что я предлагаю тебе дружбу? Что не хочу враждовать с тобой? Да. Я предлагаю тебе дружбу. Я готов учиться сражаться на мечах. Готов пировать с подземными и звать их на Олимп. Что плохого в этом?»

Танат отбил этот удар играючи: короткой усмешкой, презрительным взглядом.

«Клинок не твое оружие, олимпиец. Прямота тоже. И тебе не нужны учителя. Друзья тебе нужны еще меньше: у тебя их нет. Твоя дружба не стоит скорлупки из-под ореха. Ложь, как всё, что ты делаешь».

Гелиос-Солнце призамедлил бег своей колесницы вдалеке.

Показалось вдруг: на поляне стоят напротив друг друга двое. Просто стоят. Не сцепились, не сошлись в смертельной схватке.

Отчего же кажется: двое стоят на поле битвы? Почему беспечный Нот боится пролететь — напороться на незримое острие?

«Скажи мне, олимпиец, где сейчас те, кто принял твою сторону? Ты обещал мир титанам — не в Тартаре ли многие из них? Иногда оттуда слышны их вопли: не все понимают, как попали в Бездну. Ведь Климен Мудрый не хотел сражаться за трон. И они не хотели сражаться с ним. Так почему же они в Тартаре, Милосердный? И как скоро ты ударишь в спину каждого из тех, кто остался — Прометея, Япета, Атланта… за косой взгляд. За высказанное подозрение. За попытку облегчить участь братьев — как скоро?»

Кронид отступил, ушёл в глухую оборону. С него опадала личина пастушка — удачно принятая личина, проступал настоящий противник: хитрый, изворотливый, лживый.

Опасный.

«Я старался избежать войны. Последней войны. Всех — против всех».

«Тогда скажи мне, Кронид — где сейчас твои братья? Те, которые были за тебя. Слушали твоих советов. Верили тебе. У тебя их нет. Есть — наместники: в море и в подземном мире. Ты швырнул им кусочки власти, как лепешку псам. Скажи, они ждали от тебя предательства?»

«Они все равно бы не смогли править на Олимпе. Устроили бы междоусобицы. Они не смогли бы договориться с Геей и ее детьми…»

«Так скажи мне — где теперь Гея, Кронид? Ждёт, что ты освободишь ее детей из Тартара? Или уже поняла, что ты не сделаешь этого? Скажи, она думала о предательстве, когда вручала тебе твоё оружие? Где твоя мать — не она ли шатается в безумии над волнами Океана? Скажи, Кронид, чего, кроме предательства можно от тебя ждать? Скажи, как скоро ты ударишь в спину моего брата? Или свою жену? Или любого, кто доверится тебе?»

Танат Жестокосердный не умел говорить. Зато умел наносить удары. Разящие. Беспощадно достигающие цели.

Губы Кронида дернулись, полыхнули острые скулы, вспыхнули гневом глаза. Осталось недолго, подумал бог смерти. Осталось — всего ничего.

«Все прозвища, которые тебе дали, лживы, олимпиец. Подходит одно: Криводушный. Как у твоего отца. Потому что ты…»

Когда лицо Кронида словно окостенело, и в пальцах сам собой возник лук, бог смерти подумал только: наконец-то. Вот оно, твое истинное лицо, Гостеприимец. Наконец-то можно сражаться по-настоящему.

Лук Неба — достойный противник для крыльев смерти. Проверим, что быстрее?

Тетива уверенно шагнула назад — и на ней стремительно возникала, сплеталась из воздуха стрела. Серая, холодная, из колючей, брошенной в лицо истины…

Которую не прощают цари.

Стрела сплелась, хищно блеснула наконечником — где там черные перья? Проверить бы на прочность!

— Бездарно дерёшься, — сказал Танат негромко. Слегка надавил клинком на горло царя царей. — Ты стоял слишком близко. Это недостаток твоего лука: тот, кто стоит близко, может ударить до того, как ты натянешь тетиву и возьмешь стрелу. Раньше, чем прицелишься. Если хочешь оставаться Стрелком — держи тех, кто может ударить, подальше.

Кронид сверкнул глазами коротко, зло. Дернулся назад и почти сразу пропал — чтобы появиться за двадцать шагов впереди — уже держа лук и стрелу наизготовку, прицеливаясь…

Острие хищно клюнуло воздух. Жестокосердный увидел блик — и нырнул под него, что-то мгновенное и страшное чиркнуло по крылу — может быть, более острое, чем его меч.

Гнев Владыки.

Вторую стрелу Кронид наложить на тетиву не успел.

— Бездарно дерёшься, — холодно повторил Танат, и верный меч прижался к шее царя царей — там же, где и в прошлый раз. — Ты слишком привык не промахиваться. Однажды ты встретишь того, кто умнее тебя. Быстрее тебя. И не успеешь выстрелить во второй раз.

На сей раз Кронид скрыл взгляд за ресницами. Опять шагнул — ушёл в пустоту, чтобы появиться… где? — спросил себя Танат.

Далеко. И за спиной.

Верные крылья спасли от первой стрелы — рванули в воздух, и небесная вестница непринужденно превратила в пепел случайно встретившийся ей на пути дуб.

Целился между лопаток — мелькнуло в мыслях быстрее стрелы, быстрее крыльев. Теперь уже только — скорость на скорость.

Удар на удар.

Крылья смерти — против стрел Урана.

Взмах — мир, побледнел, выцвел, застыл скопищем бездарных амфорных рисунков, размылись в линию кусты, трава сделалась расплывчато-зеленой; взмах — фигура Кронида резко прыгнула навстречу, пальцы отпустили тетиву — и Танат сломал полёт, уходя вбок.

Вспышка почти коснулась его лица. Стрела забрала с собой пару прядей волос — как бы в насмешку над мечом.

Мы еще посмотрим, кто чьи пряди возьмет в конце, — подумал Танат, делая последний рывок.

Мы еще посмотрим — кто из нас промахнется.

— Бездарно дерёшься, — сказал Танат. Неутомимое, мягко поющее, верное лезвие уткнулось олимпийскому царю под подбородок.

— Правда? — спросил тот.

Его третья стрела касалась горла бога смерти.

Пальцы готовы были отпустить тетиву.

— Потому что однажды тебе встретится тот, кто решит пожертвовать собой. И ты проиграешь, даже не промахнувшись.

Олимпиец усмехнулся — сухо, неприятно. По-владычески.

Кончик ядовитой стрелы царапнул горло богу смерти.

Помедлил. Убрался.

Показалось вдруг: сейчас Эгидодержец закроет глаза, откинет голову — и шагнет вперед, с упоением подставляя горло под острие.

Что-то проламывалось из взгляда олимпийца. Продиралось сквозь лживую мудрость, лживое спокойствие, лживое величие. Выплескивалось, выпускало из себя:

«А меня спрашивали?! Меня — спрашивали, хочу ли я быть этим?! Воплощенное пророчество! Выросший на Крите всеобщий смысл! Спрашивали меня — когда Крон собирался глотать своих детей?! Думаешь — я хотел быть Владыкой?! Сесть на Олимпе, взять в жены Геру, думаешь — я хотел душить их из невидимости?! Зная, что произойдет иначе?!»