— Я… предупредить… чуть успела…

Но ее все равно услышали. Все слышали только ее. Все видели только ее — с растрепавшимися волосами, с правдиво перекошенным испугом лицом… Одежда порвана, закопчена, на лице — следы слез.

— Там… родился. Тифон… говорят, что сын Тартара. Или сын Крона, от крови, которую кто-то… какие-то злодеи сохранили. Чу… чудовище! Вместо ног — змеи. Сто голов, сто тел, сто рук… изрыгает пламя и так… мо-могуч!

Фемида Правосудная покачала головой. Наклонилась, шепнула Афине:

— Лжет, конечно. Не может удержаться, чтобы не сорвать главный бой Состязания. Подземная…

— Может быть, — склонила голову воинственная дочь Метиды, — только скажи мне, о Правосудная — как удалось этой дочери Нюкты заставить дрожать землю?!

Земля сотрясалась мелко, часто — не в такт могучим шагам, ибо тот, у кого вместо ног змеи, скользит бесшумно… Земля тряслась от страха перед тем, кто шествовал вслед за Обманом — и ветер уже доносил клубы дыма…

За дымом явился рев, потом — вой.

Потом — крики ужаса, когда Тифон — выше самого высокого титана — явил себя перед теми, кто собрался у Олимпа.

Величественный, как Олимп. Ужасный, как война. Убийственный, как пламя.

Нагой, поросший косматой шерстью, он не стеснялся ни богов, ни титанов. Черные щупальца свисали от плеч — придатки к могучим рукам, в одной из которых — копье. Глаза горели пламенем, пламенем облекалась широкая ладонь с семью пальцами, и пламенем пыхали драконьи головы — мелкие, злобные, воющие, — вырастающие из затылка.

Пламя пылало в глазах — густое, жадное, голодное.

Жаждущее править.

Беда оглядела противников — титанов, богов, судей. Беда гулко расхохоталась в небеса — и Уран поежился там, наверху.

Потом Тифон заговорил — выталкивал слова медленно, отрывисто, словно из раны тащил.

— Бой… — рокотнуло грозно по арене. — Со мной. Состязание. За Олимп. Править!

…молчат боги, молчат титаны. Окаменели, онемели Крониды. Бой?! Состязание? С таким противником?!

Чудовище поворачивает голову, на затылке которой копошатся другие — драконьи, мелкие, как кудряшки. Оглядывает площадку, трибуны, судей…

— Кто?! Со мной?!

…молчание. Молчание, как в толосе, как в водах Стикса. Сама Стикс кусает губы, сжимает в азарте копье… расслабляет пальцы, еле заметно качает головой Силе и Зависти — не нужно, не сейчас, посмотрим…

Посмотрим.

Титаны окаменели, с места не сдвинуть. Атлант зачем-то руки приподнял — вот-вот свод на плечи примет, Прометей готов рвануться вперед: а вдруг кто-нибудь погибнет! Его держит Эпиметей: думающий после внезапно начал думать до. За брата. Потому что…

— На-а-а куски!

Чудовище рычит, неспешно поворачивается вокруг себя, вращает в пальцах копье — с парочку Прометеев, не меньше. К такому сунешься — а оно и правда тебя на куски. У него ж Кронова кровь в венах, так что оно наверняка еще и характером в Крона, да и вообще…

Да и вообще, рассуждают младшие титаны, потупя взгляд. При Кроне как-то жилось, при Тифоне тоже проживем. Точно проживем дольше, чем если вдруг на него кинемся.

Всем ведь известно, что побеждает сильнейший. Кто тут сильнейший? Даже вопроса не возникает.

— Посейдон! За мной!

У титанов не возникает, а у Кронидов возник. Зевс соскакивает с трибуны, всплескивает сияющими волосами, гибкий, стремительный — залюбуешься. Младший Кронид бросается в битву сходу, разит трезубцем наотмашь, прыгает в воздух, легче птицы. Средний мчится за ним, ревет в неистовстве, двузубец занесен — сейчас… удар…

Удар.

Удар-удар-удар чудесным оружием. Двумя оружиями. Собой, божественной силой…

Бьют… бьются… выбиваются.

И Тифон, сын без отца, ухмыляется внезапно знакомой кривой успешкой на загрубелом лице.

— Мелкота…

И отодвигает мелкоту в сторону. Длинным языком пламени, огромной ручищей…

Двое сыновей Крона падают друг на друга — в жару, в чаду; чудесное оружие ковки Циклопов падает рядом с ними… Тифон вздымает руку — добить мелкоту.

Гремит воинственный клич, и в руку ударяет копье — Афина, дочь Метиды от себя самой, вмешалась в битву.

Копье хрустит, перемалывается в щепки, Тифон выдергивает его — царапина — ударяет Афину своим копьем.

Разлетается щит. Отважная почти уходит из-под удара, но отдача велика, богиня вскрикивает от боли, откатывается к трибунам.

Тифон утробно смеется, и его смех напоминает хохот гиены.

— Буду… править, — слова тяжкие, густые, громовые, раскатываются над ареной. — Победитель. Вы все… слушайтесь.

— Ну, что же вы! — вскрикивает отчаянный девичий голос. — Мужчины! Так и будете стоять?! Трусы!

Гера, дочь Крона, распрямилась на своем месте, прикрыла телом худышку Гестию и пышную Деметру. Выпятила грудь, задрала подбородок. Лук достала — обороняться, раз уж мужчины не умеют. Костерит титанов, костерит богов… кто тут еще из бессмертных собрался? Ну, и этих костерит.

— У последнего барана в стаде воинственности больше! — прорывается сквозь смех-клекот Тифона. — Хлебоеды! Давайте же, все вместе, или поднимать оружие должны женщины?!

Но титаны безмолвствуют, мнутся, прячут глаза. Титаны плохо умеют воевать без предводителей, а предводителей — нет (не Геру же предводителем считать?!). И вообще — как это, все на одного? Тут же арена, состязания, он — победитель… все честно.

И да, вон уже молодые Крониды попробовали. Пусть они еще раз пробуют. Если поднимутся, конечно.

Тифон ухмыляется, неспешно делает шаг — скользкий, неуловимый — и вот уже стоит перед трибуной с застывшей Герой. Протягивает широкую ладонь со множеством пальцев-отростков.

В пальцах хрустит лук.

— Смешная. Будешь… моей… женой.

Гера визжит, когда одно из длинных, ухватистых щупалец ложится вокруг ее талии.

Деметра и Гестия тоже начинают визжать, крик поднимают другие женщины, мужчины орут что-то неразличимое, поднимаются Зевс с Посейдоном, в растерянности мечутся судьи, и все, все, все смотрят туда, на Тифона с Герой, на беду и беззащитную девушку в белом пеплосе и с золотистыми волосами…

Красавица. Чудовище.

Как тут взгляд отвести?

Где тут увидеть одинокого лучника, возникшего в проходе между трибун?!

Затаившего дыхание. Ждущего.

Зрителя, наблюдающего за представлением.

Чудище получилось изрядное — кто ж знал, что в горе Арим такая плодородная почва? Хватило одного драконьего яйца и крови — а вон что получилось.

Ата, которая беседовала с новорожденным титаном, утирала со лба копоть и хохотала: «Чуть не подпалил, нравом в дракона! А играть совсем-совсем не умеет, я ему только сказала про Состязание, так он даже и не дослушал…»

«Что, если он не захочет править?» — спросила у меня Гера до того, как отправиться к Ариму.

— Он захочет править, — сказал я с усмешкой — и сам почувствовал, что она получилась ледяной. — Мы не зря взяли отцовскую кровь.

Любой могучий хочет править. Иногда — даже не признаваясь в этом себе. Если он тупой, злобный и могучий — он вдвойне хочет править.

Тифон рванул править так, что я за ним едва успел.

Я уже побывал на арене, в шлеме — чтобы сотворенная тварь не разрушила чего лишнего. Придержал руку титану, пока он отшвыривал братьев. Отклонил идущее в Афину копье.

Гера же напросилась сама, всю сцену так и выстроила: «Представь себе: чудовище хватает юную богиню… она зовет избавителя… любой вопрос о нашем браке отпадет!»

— Как бы у тебя голова не отпала до этого, — фыркнул я. — Ну, ладно, посмотрим, как оно будет.

Может, это была и неплохая идея: чудовище и красавица, он оплетает ее щупальцами, она кричит, бьется и зовет, зовет…

И все взгляды устремлены на эту картину — прекрасную и жуткую.

На скромного лучника никто не смотрит.

Никто не видит лука — древнего, истертого, невзрачного, — который извлекается из-под плаща. Не замечает, как я ловлю пальцами легкую тетиву.

Прости, Тифон, ужас богов, ужас титанов.

Ты ягненок на алтаре моей игры.