Острая, острее любой стрелы истина — странно, что ее пока рассмотрела только Гера.

Может, я все-таки слишком хорошо притворялся отшельником и мудрецом все это время. Каждым поступком своим кричал: «Да не хочу я править!»

Вот, сестру обмануть не смог. Ата-Обман, подружка по играм, надуется за такое. Скажет — это была отвратительная игра…

Я начал её тогда — после того своего выстрела. Когда настойчиво, истово твердил направо-налево, что не хочу становиться царем. Нет, совсем. Вот потому что сеять рознь не желаю — и не хочу. Да, мне плевать, кто сядет на этот олимпийский трон. Идите вы… в Тартар со своими вопросами, у меня дела. Да, к слову, о Тартаре — вот там у меня и дела. Нужно, понимаете ли, папу туда спихнуть. Эй, никто не поможет мне мать от тела отца отцепить?!

Твердил, когда плачущую мать увели сёстры. Когда всё решилось с телом Крона и был объявлен примирительный пир. На пиру тоже повторял одно и то же — не желаю на трон! Повторял, ловил недоуменные и презрительные взгляды Зевса, Посейдон так вообще у виска крутил, не стесняясь…

Потом, когда все примирившиеся — боги и титаны, сатиры и кто там еще был приглашен на эту попойку… когда все захрапели — вышел во двор, взглянул на звезды. Прикрыл глаза, уловил едва заметный шепот — тот самый, за плечами:

— Радуйся, маленький Кронид… только что ты начал войну.

Тогда открыл глаза и ответил тихо:

— Иногда приходится.

Кровопролитие будет небольшим — когда все воюют против всех… у них уйдет много времени на мелкие стычки. Они будут находить союзников, строить интриги, похваляться друг перед другом пышностью дворцов и заручаться благосклонностью смертных племен. Будут выяснять — кто из них достойнее трона.

— Разве не мог ты предотвратить вражду? Стоило взойти на трон — и…

— Хочешь, я расскажу тебе сказку, Ананка моя?

Примолкла, насторожилась. Там где-то — за спиной? За плечами? Хорошее все же дело — когда таскаешь за спиной незримого собеседника, пусть даже твою Судьбу.

Потому что кем еще может быть эта, со смехом, похожим на зарницу?

— Я не очень хорошо умею рассказывать, но попробую. Смертные рассказывают своим детям у очага диковинные сказки. О мальчиках-пастушках, которые становятся царями. Вырастают в глуши, учатся сражаться и побеждают жестоких тиранов. Потом всходят на трон, принадлежавший отцу… правда, никто из смертных никогда не говорит — как правят пастушки, ставшие царями. Смертные придумывают для своих сказок невнятное «долго, мудро и справедливо». Я знаком с Атой-Обманом — она говорит, что сама подсказала людям такие концовки. И никто из сказителей не задумывался… никогда не задумывался — вот приходит на трон пастушок, у которого козье молоко на губах не обсохло… незваный, нежданный. Ничего не совершивший, кроме свержения старого царя. Вокруг — толпа тех, кто сам желал бы править. Пастушок ничего не знает о своих подданных. И недоумевает — почему под ним колеблется трон? Можно сесть на трон, нацепить на себя венец, окружить себя советниками и делать вид, что правишь. Так становятся царями.

— И это тебе не интересно, маленький Кронид?

— Это мне не интересно. Мне интересно — как становятся Владыками.

Кажется, эта, за плечами, обрадовалась. В ладошки захлопала почему-то. Голос пролился жидким, только что вытопленным из сот мёдом:

— Мне помочь тебе чем-то, маленький Кронид?

— Да, — сказал я тогда. — Ответь мне честно. Скажи мне — что такое быть Владыкой.

Я спрашивал у других. У мудрых людей Золотого века. У нимф — моих воспитательниц. На нынешнем пиру я даже ухитрился спросить об этом у Япета.

Все давали разные ответы, а кто-то так даже молчал. Я слышал о преклонении, о величии, о власти. Япет — тот об ответственности что-то нес. Красиво так нес, заслушаешься.

Только голос этой, из-за плеч — правдив и грустен.

— Наверное, ты сам уже догадался, маленький Кронид… Быть Владыкой — значит воевать. Значит — лгать. Значит — пойти на все, чтобы сохранить свое место. Это — значит всегда быть одиноким. У Владык не бывает…

Я молчал. Смотрел на перемигивающиеся звезды — Уран-Небо понуро глядел с небосклона тысячью глаз. Подтверждал каждое слово из-за плеч: да, у Владык не бывает.

Не бывает любви — жены или любовницы.

Не бывает дружбы — подданные или враги.

Не бывает…

Я смотрел на звездное покрывало от подножия Олимпа. Где-то там, наверху, притаился дворец — лег в засаду, приготовился к прыжку. Наверное, хотел навалиться всей тушей на плечи. Пастушку, ожившему пророчеству, будущему царю… Владыке?

— А теперь скажи мне, маленький Кронид. Ты действительно хочешь себе такую судьбу?

Усмехнулся, потрогал лук. Теплый металл мягко вздохнул под пальцами.

— Нет. Но я ее возьму.

— Зачем же тогда?

— Потому что все мы хотим себе не свою судьбу. Воин желал бы быть хлебопашцем. Хлебопашец — басилевсом. Басилевс — философом. Женщина — мужчиной, странник — отцом семейства… Скажи, что было бы — если бы тебя не было? Если бы каждый мог выбирать себе судьбу по своему вкусу?

Из-за плеч донесся вздох. Пролился задумчивый шепот, кажется даже — обиженный:

— Ты думаешь — тогда было бы лучше, маленький Кронид?

— Лучше бы не было. Потому что не всем из нас дано выбирать. Я — ожившее пророчество, Ананка Крона. Я уже выбрал — даже если сейчас попытаюсь все переменить… скажи, что будет, если я и правда попытаюсь все переменить?

Молчит, только шелестит чем-то. Свитком своим, наверное. Или просто одеждами — удаляться, что ли, собирается.

 — Ты решил брать трон еще до того, как пошел против отца.  — Да.  — Ты знал, что сядешь на олимпийский престол, когда говорил, что не сделаешь этого?  — Да.  — Что же тебе нужно, мой маленький Кронид?  — Мне нужно время. Ате я потом сказал то же самое. Когда покинул подножие Олимпа и прибрёл на Крит. Вообще-то, хотелось навестить Левку, сказать, чтобы не волновалась об этом мнимом предательстве…, но пошел я — к Ате. Предстояла долгая игра.  — Ты солгал, — радостно сказала она, когда я нашел ее за плетением венка из одуванчиков. Желтый венок, пушистый, выедает глаза яркостью.  — Да, — сказал я. — И собираюсь лгать дальше. Амалфея, которая за мной на Крит увязалась, венком была очарована. Ата расхохоталась и нахлобучила козе венок на голову. Венца, правда, не получилось — получилось царское ожерелье.  — Дальше?  — Дальше. Хочешь поиграть? Ну, еще бы она не хотела — заискрилась вся. Подруга по играм своим весельем никогда не насыщается, готова играть дни напролет, только боги и смертные почему-то не ценят…  — Во что?  — В настоящего царя. В желанного царя. В мудрого, отважного, сильного, обожаемого подданными царя…  — И откуда возьмешь такого? — поинтересовалась богиня обмана, склоняя голову набок. Я пожал плечами. Развел руками.  — Да из себя сделаю! Ата прыснула еще раз — мелкими смешочками. Покосилась на меня. И выговорила наконец:  — Ох, Тартар… это ж сколько работы, подумать страшно!

*

Работы правда оказалось — на возах не вывезешь. Это тогда я стал Аидом Невидимым, Аидом Мудрым (Аидом Стрелком меня прозвали сразу после того, как я вогнал стрелу папочке в глотку). Аидом Отшельником.

Распорядителя себе завел — со склочным нравом и манерой жрать все, кроме Амалфеи, которая сразу же показала Эвклею — кто тут чья еда (сжевав половину его хитона). Зачем завел? Чтобы было, кому народ гонять от пещеры отшельника. А то коза как-то в одиночку не справляется. Да и пояснить «он проводит время в тишине и в размышлениях, его нельзя тревожить» может разве что с разбегу и рогами в больное место.

У Эвклея же это получалось замечательно. Очередного гостя распорядитель привечал на пороге какого-нибудь моего убежища — при этом сам распорядитель неизменно жрал. И чесал волосатую ляжку, проглядывающую в дыру от хитона, проеденную козой.

— Вот, — говорил распорядитель гостю, — понимаешь… размышлениям предается.

И плевал с таким видом, что сразу становилось ясно — во где у него, Эвклея, эти распоряжения сидят.