Когда я посоветовал им посадить на трон золотую болванку работы тельхинов и давать советы ей — чтобы еще и головой кивала хорошо бы — они, кажется, все скопом обиделись. Иначе не могу объяснить, почему они объявили меня негласным судией в своих спорах.

Наверное, высмотрели в моем нежелании править какую-то неведомую мудрость.

Очень возможно, что мне подгадил Прометей, с которым мы как-то не сошлись во взглядах. Провидящий сперва все доказывал мне, что я своим решением начал войну, что сейчас — каждый против каждого, что все хотят занять проклятый трон на Олимпе, что я должен немедленно отказаться от своих слов и взять правление…

Когда я поинтересовался — правда ли он хочет, чтобы на трон сел юнец-пастух, Прометей посмотрел недобро. Посмотрел как-то очень провидяще полными жалости голубыми глазами.

А потом всплыло: старший Кронид, оказывается, мудр настолько, что на плечах не унесешь. Он, мол, трон презрел ради своей невозможной мудрости. Давайте у него советы спрашивать!

Это тогда я начал бегать. От тех, кто считал, что я должен править. От братьев, которые считали, что я должен помочь им занять престол (каждому по отдельности). От жаждущих мудрости.

И обрел дополнительный ореол труднодоступности: мол, старшего Кронида нелегко отыскать, зато уж если отыщешь — тогда о-о-о-о!

К сестрам вот первое время наведывался — рыжая худышка Гестия рассказывала, как там мать (никак, всё поет и встречает штормы лицом). Потом как-то стал всё реже.

А Гера нашла меня сама.

Мы с ней тогда двух слов друг другу не сказали — она как поприветствовала меня «Хм!» — так особенно ничего и не добавила. Потом нашла — я тогда скитался по Лесбосу, смотрел, как живут тамошние лапифы.

— Мудрости надо? — скучно спросил я, посмотрев на ее решительное лицо.

Она поднялась с камня, на котором сидела при дороге, одернула мужской хитон и отрезала:

— Без мудрости твоей я как-нибудь обойдусь. Научи меня.

 — Чему?  — Стрелять. Научи меня стрелять. Тут только я заметил, как она смотрит на мой лук — не отрываясь, жадно. Вскинул брови, крутанул в пальцах стрелку из белого адамантия.  — Зачем тебе, сестра? Хочешь богиней охоты заделаться? Вскинула подбородок, вспыхнула яростно, глянула мне в глаза… остыла, не увидев того, чего ожидала — насмешки. Я просто спрашивал. Просто ждал.  — Где ты вырос, на Крите? — спросила она тогда. — Меня мать отдала Фетиде, своей подруге. Сразу же после рождения. Остальные были в других местах. Нимфы и морские титаниды умеют петь песни. Расчесывать волосы, водить хороводы… только защищаться не умеют совсем. Она шагнула вперед, стиснув маленькие кулаки — тогда она еще чуть доходила мне до груди. Метнула взгляд, полный пронзительной синевы.  — И когда мать наведывалась… она только плакала. От бессилия. От страха и неумения защитить себя и нас. И нимфы подвывали хором — о том, что вот, придет ее сын, защитник и предназначение… А потом, когда Крон со своими выродками наведался к Фетиде и стал убивать их за то, что они помогали меня прятать… ни одна не попыталась даже кусаться.

Она так и сказала — Крон, будто не была ему дочерью. Так, какая-то малознакомая сволочь, теперь вот в Тартаре.

— Потом Олимп. Мать плакала, Деметра голосила, а Гестия пыталась всех согреть. Братья — ну, какие это вояки, у них еще пока молоко на губах… скажи, тебе когда-нибудь приходилось ждать? Что кто-то придет, защитит, закроет… потому что ты бессилен сам? Совершенно?!

Я не ответил, но она по глазам увидела — не приходилось. Мне — не приходилось. Кивнула и закончила сухо:

— Если вдруг у меня будут дети — я хочу уметь их защитить. Чтобы… не ждать.

Я кивнул. Не сказал, да и она тогда не сказала — что они ждали меня. И что я мог не прийти, мог не выстрелить, мог выбрать не то оружие…

Наверное, тогда мы это понимали все.

Почему она пришла ко мне — я ее тоже не спросил. Потому что не выдам. У них там, кажется, было какое-то четкое представление о роли Геры — у Фетиды и выживших нимф. И у сестер тоже. Что-то о роли будущей царицы, которая ей якобы предназначена.

Не знаю что там с царственной ролью — а вот стрелять сестра научилась быстро. Не из бабушкиного лука и не адамантовыми стрелами — зачем! Но вот из изделия тельхинов она яблоки с камней сшибала — залюбуешься. Зевс вот недавно проверил…

— Забыл спросить. За что ты Зевса-то?

Гера хмыкнула — у нее это получается на редкость хорошо. Сунула мне под нос утку в меду, сама уселась напротив.

— Так он чуть ли не к самой пещере Фемиды заявился. Кукушкой, понимаешь ли — Гестия говорила, он как-то научился превращаться и пользуется этим… ну, в общем, сколько у него там уже детей от смертных? Словом, не знаю я, какие у него были намерения… гуляю себе, а тут эта птаха. Клюв золотой, летит прямо на меня и кукует жалобно-жалобно… Наверное, думал, я эту птичку к груди прижму.

— Угу. А ты ее — стрелой, — сказал я лениво.

— По касательной, и даже не ушибла, — буркнула Гера и тут же надулась. — Разлетались тут всякие, в другой раз не полезет.

Зевс мне это сам рассказывал — в один из редких моих к нему визитов. Открытый младший хлопал по коленке и заливался смехом: «Я к ней! А она лук наводит с таким прищуром: и тихо — «Ну, здравствуй, братик». Сам не помню, как оттуда летел!»

— Вот Тартар, это ж я ее научил, — ляпнул я. Зевс замер, чуть не подавившись медовой брагой. Потом осмотрительно проглотил и только после этого зашелся в хохоте.

Сказал, правда, что так ему еще больше нравится. Когда «добыча труднодоступна».

— Ну, как хочешь, — ответил я ему на это. — А то она задумывалась над тем, чтобы у тельхинов серп попросить. Ну, чтобы с виду как у Геи. Тот, которым Урана… Да и натаскивал я ее не на глаза, сам понимаешь.

Вроде бы, после этого пыл у Зевса немного остыл. А может, он просто перенаправил его на другое — на Состязание…

Состязание! Всех — со всеми! Победитель в котором займет престол Олимпа. И воевать не нужно — так, свою удаль показать. Поиграть мышцами перед судьями.

Судей выбирали лет пять. Или десять — не помню. Склок из-за этого кипело — не сосчитать. Зато и выбрали пятерых — на заглядение. Нерей, Япет, Хирон, Стикс, Фемида Правосудная. Столько честности в одном месте с рождения Геи из Хаоса не собиралось. Потом еще выбирали площадку, обговаривали правила поединков, — и неудержимо славили того, кто подал такую замечательную мысль. Потому что — зрелища, возможность показать себя, старые счеты свести. И никакой войны.

Меня вот тоже в судьи приглашали. Как мудрого отшельника. Только я не пошёл.

Мне, в общем-то, и в пещере неплохо. Коза есть (Эвклей стонет — «Когда ж эта тварь сдохнет», а Амалфея ничего — мекает и секрет долголетия не выдает), распорядитель есть. Сестра вот утку в меду принесла — чем не жизнь бедному, мудрому отшельнику?

Гера вдруг тихо хихикнула, глядя на то, как я сгребаю выращенные Деметрой финики.

— Сестра говорит — ну, что за брат. Нектар не любит, в Состязании не участвует, бегает ото всех. Дворца даже не построил за полвека. Зевс и Посейдон себе — первым делом…, а у этого и дворца нет, представляешь?! А я сказала…

— Ну? Что сказала?

— Что у тебя уже давно есть дворец. Просто живешь ты пока не в нем. А он закрыт, ждет, пока ты в него войдешь. Царский дворец. На Олимпе.

Поднялась, махнула рукой — принесу еще утки, потом, подкормить брата. Подарила прощальный взгляд — острый, сияющий синевой. Исчезла.

*

Истина смотрит на меня глазами сестры. Там много слов, в этом прощальном взгляде. Так много, что финики Деметры начинают отдавать горечью.

«Рано или поздно ты возьмешь трон. Это как с отцом. Ты мог бы выйти на битву с ним когда угодно — но проиграл бы. И потому ты готовился. И пришел тогда, когда был готов. Что ты делаешь теперь? Заключаешь союзы? Учишься править? Неважно, главное — однажды ты будешь готов, и тогда ты придешь за тем, что принадлежит тебе. Потому что привык всё делать сам — а это лучше тебя никто не сделает».