Если гость оказывался настойчив — распорядитель пояснял, что от моего желания постичь разумом тайны космоса меня, конечно, отвлечь можно…, но «грозен».

Или открывал тайну — «шатается в окрестностях, размышляет».

Врал, словом, с таким пренебрежительным видом, что ему верили. Оставались ждать меня из раздумий. Или уходили, вздыхая. Что, мол, с него взять, с мудреца? Воевать не хочет, союзов не заключает, к власти не рвется…

Посетители были почти что правы: я не хотел воевать — и готовился к войне.

В странствиях узнавал противника — людей Золотого Века, басилевсов, лапифов, сатиров, кентавров. Бывал в племенах великанов — неузнанный, под чужими именами. Пировал на чужих свадьбах, держал на руках чужих сыновей. Иногда, впрочем, назывался — когда требовалось кого-нибудь огорошить мнимой мудростью. И просто так — чтобы не расслаблялись.

Они думали, что я скитаюсь просто так — я лгал, скрывался и изучал, и через десяток лет Аид Отшельник знал, кто с кем в родстве, кто кого ненавидит, кто станет следующим басилевсом и чем дышит каждое племя.

Вокруг кипели страсти, все готовились к войне против всех, и я готовился тоже, только — иначе.

Сдерживал обещания. Находил союзников.

— Радуйся, Хтония.

— Вырос, — сказала она, когда нагляделась на меня. Покрутила, так и этак, впиваясь глазами в лицо. Прикусила губу, и морщинок на и без того морщинистом лбу стало больше. — Знаешь, наверное, на кого стал похож?

Я пожал плечами. Прошел за ней по высокому земляному коридору с орнаментом из камней. Сел в земляном зале на кресло из переплетшихся, старых корней. Вода в чаше для омовения рук мигнула, отразила лицо — острые скулы, смоляные волосы, глаза — чернее ночи.

Бороды вот только нет, да еще безумия на физиономии не хватает. А так…

— Оболочка есть оболочка. Жрать своих детей я, по крайней мере, не собираюсь.

— Мало ли, чего ты там не собираешься, внучок, — задорно откликнулась Гея. — Ты вот править не собирался. Помнишь, на Крите-то, когда в первый раз виделись? «Да на кой мне…»

— Так я ведь и сейчас не собираюсь, — отозвался я и уворовал фигу со стола. — Дворца себе не выстроил. Не женился. Амброзии вот не ем. Отшельник, мудрец, кто я там еще?

Мать всего сущего фыркнула носом. Подсунула поближе тарелку с темным медом — угощайся, мол. Спросила напрямик:

— Почему передумал?

— Помнишь, я говорил тебе — начнется война, если я вдруг сяду на трон? Если я не сяду на трон, она еще вернее начнется. Все против всех. Ты заметила, как вооружаются твои дети? Мои братья пока в союзе, но, если вдруг дойдет до раздела власти — будут воевать друг с другом. Я отыграл время — они пока что готовятся, и крупные военные союзы не заключаются…, но рано или поздно битва грянет. Выход может быть только один: на трон должен сесть тот, кто устроит всех.

— Посади Зевса. Или Посейдона, — предложила Гея-искусительница. — Чего тебе стоит, а? Стань за плечом того, кого выберешь, сделай из него правителя…

Мне бы знать, куда этот новоявленный правитель меня потом запихнет в благодарность.

— Титаны Зевса не примут. Он противоположность Крону, которого они признавали. И он это знает, потому начнет избавляться от них. Всех. Не остановится, пока не останется… кто там останется? Эпиметей? Прометей вряд ли — слишком правдолюбив. Скажи, о Хтония, тебе понравится такой выход?

Отвернулась, дернула ртом. Нервно стиснула в пальцах виноградину. Как, мол, говорить с этим юнцом — непонятно…

— Тебя титаны примут?

— Ты сама говоришь, я похож на Крона.

— Может быть, больше, чем тебе самому хочется, — проговорила тихо и устало. — Что, внучок? Что ты хочешь делать? Говорить с титанами? Предлагать им мир? Всем?

Я поймал ее взгляд — погрузился в густую, мягкую, распаханную ниву, будто бронзовый, отточенный плуг. Выбросил в ответ давнее воспоминание: мальчишка грызет яблоко на зеленой лужайке. Старушка в темных одеждах присела рядом, вцепилась пальцами в траву, шепчет:

— Зачем со всеми, зачем… пошел бы к своей бабке, к Гее-Земле. Сказал бы: давай ты со своими детьми титанами поговоришь. А я твоих других детей из Тартара вызволю. Вызволил бы, а, пастушок?

Вздрогнула, метнула неверящий взгляд: неужели?! Ужели, — кивнул я коротко. Еще как — ужели… Я не стану благодарить тебя за оружие, Мать-Земля. Думаю, Крон тоже не сказал тебе «спасибо» за серп, которым оскопил отца. Ты сердилась на Урана — и вооружила сына. Ты сердилась на сына — вооружила меня.

Мы квиты.

Но за мир с титанами я готов платить дорого.

— Ты… пойдешь в Тартар? Освободишь их?!

— Не я. Куда там бедному, мудрому отшельнику. Но твои дети — Циклопы — будут свободны. Если поговоришь с другими своими детьми.

— Не все послушают.

— С теми, кто не послушает, будет как с Кроном.

— Ты хочешь вызволить из Тартара Циклопов — чтобы там освободилось место, Кронид?! Чтобы туда поместились другие мои дети? Мои внуки?

— Я тоже твой внук, — напомнил тихо, и она остыла, уронила руки на стол. — Они смогут выйти, потом. Если принесут мне клятвы. Я не собираюсь начинать войну. Ни с кем.

Я хочу ее избежать.

Она взглянула с сомнением, с подозрением… Потом улыбнулась, процвела румянцем на сухих щеках.

— Хорошо. Помни, что сказал мне сегодня. Когда мои дети будут свободны — я поговорю… с другими моими детьми. Виноград-то будешь?

Больше мы не говорили о деле. Так — делились новостями. Она рассказывала о Рее. О своих других дочерях. О заре времен и новых цветах.

Только потом, когда я собрался уходить, она заметила тихо:

— Ты ищешь странных союзников, внучок. Твои братья уговаривают присоединиться к ним богов. Воинов. Басилевсов. А ты… Ата, теперь вот я. Что могут решить слабые женщины?

— Как вить нить судьбы и когда ее обрезать, — сказал я тогда. — Мойры — женщины. И воины рано или поздно возвращаются к очагам, которые поддерживают матери, сестры и жены. И после войн невольно прислушиваются к матерям, сестрам и женам. Сплетни тоже далеко не всегда разносят мужчины.

Мне ли не знать, я достаточно поскитался по селениям смертных. Достаточно держал на руках чужих детей. Помогал хозяйкам и хозяевам советом. Демонстрировал свою скромность по поводу и без.

Зевса славят воины. Посейдоном восхищаются во время пиров. У братьев полно любовниц, и слава об их прыти идет далеко.

Только вот когда смертные возвращаются в жилища — их встречает неизменное «Климен» из женских уст.

— Ах, такой мудрый, такой скромный, войны не хочет, а рассудительный такой. А эти двое — они что? Они о ком пекутся? Ах, вот нам бы не их, а этого, вот из кого бы хороший царь вышел…

Воины, басилевсы, пастухи… конечно, цыкнут на жен или сестер: знай место! Нам, мол, виднее, за кого воевать. Раз цыкнут, второй раз цыкнут, на десятый — проворчат устало: ну да, Аид Стрелок хорошо бы смотрелся на троне. Только он же, скотина, не хочет на трон, а вот если бы вдруг вернулся — то мы не против…

— И вообще, — сказал я, уже делая шаг наружу. — В любом случае все решает женщина. Не вмешиваясь. Даже… не говоря.

— О чем это ты, внучок? — полетело в спину.

— О том, что у каждого из нас своя Ананка.

Позади раздалось сразу два смешка — очень женских.

*

Потом я располагал к себе Гипноса — крылатого близнеца Смерти. Расположить оказалось — легко до ужаса, пса труднее приручить. Стоило как-то навестить Ату в ее дворце — и этот прилип.

Намертво, к слову. Болтал обо всём на свете — о матери, о своих детях (их у него сотни три, и все прибывает), о своем братце, мрачном Танате, об Эриниях, о Моме, Хароне… На поверхности — и то за мной шастал. Я с его слов за пару лет весь подземный мир заочно выучил. Сначала. Потом — уже не только заочно, потом я по этому же подземному миру сколько-то раз прогулялся, видел Гекату, видел Харона (этот даже поинтересовался — что я там забыл), как-то раз с Ахероном на кулачках схватился — тому явно было некуда силу девать…