— Что делаете вы, боги, с врагами? С тем, кто может уничтожить ваш мир? Кто перевернет самую его суть?
— Они, понимаешь ли, обе рожать могли, — подала тут голос Лахезис. — Из себя, как Хаос. Как Гея. Только вот обе могли порождать то, что — продолжение их самих. Мать вот родила нас. То, что… дополняет. Помогает. А та… та родила бы другое.
Чудовище, наверное, какое-то. Вон у Клото глаза вытаращились, губы брезгливо скривились — даже и не сказать, что такое она родила.
— Веру, — сказал я тогда.
— Новую веру, — эхом откликнулась Атропос. — Это были… страшные строки, Кронид. Эта вера уничтожила бы свиток. Изменила бы мироздание. И не стало бы никого. Ни Ананки. Ни вас…
— Что стало бы?
— Что-то иное.
Молчание. Свиваются нити из солнечных лучей — ложатся один поверх одного, в заведенном порядке. Покачивался развернутый свиток — ждал новых записей судеб. Людей, и кентавров, и нимф, и богов.
Истончались нити — ложились под ножницы Атропос, одна за другой.
Рождали музыку Неизбежности, наверное.
Или кто там знает — Гармонии.
«Все выходы хуже, — молчали Мойры, — вы не понимаете этого, глупые бунтари. Убей Алкионея, Кронид. Убей только свою Судьбу. Не посягай на ту, которая — Гармония».
«Это отвратительная Гармония, — молчали мы с Серпом. — Вы просто не знаете — как это. Знать, чем закончится. Осознавать, что впереди лишь мрак. Вы не тонули в черных ледяных водах Стикса, вас не било пророчествами из-за спины… Вы не знаете, что все строки в этом свитке — страшные. Ибо они — есть. Что ваша Гармония — несправедлива».
«Но это единственная, которая есть, ибо все выходы хуже, — тревожно молчали нити, покорно ложась под истертые лезвия. — Ибо если ты убьёшь Судьбу — что породит Хаос ей на замену? Или ты возьмёшься сам, Кронид? Сам будешь вершить мироздание?! Убей свою Погибель — и всё закончится».
Когда я отвернулся и шагнул к выходу — Атропос все же не выдержала. Подала голос:
— Что ты собрался делать, Кронид?
— Закончить всё правильно.
Хмыкнула Лахезис. Клото забормотала что-то — что вот, можно было бы и на ответ поспорить.
— Уверен, значит, что сможешь? — хмыкнули за плечами. Неприятно знакомо хмыкнули.
Зато и поперхнулись, когда я дал ответ.
— Не уверен. Надеюсь.
*
Они поднимались медленно.
Вести не успели дозреть и донестись, осень не успела вступить в права — и теперь саженцы матери-Геи раскачивались лениво и неохотно, чесали в многочисленных затылках. Перекликались: что, время уже, да? Ну, чтобы плесень того… этого?
Чёрные, выжженные пустоши Флегр гудели роем потревоженных шершней: то есть, как там Громовержца больше нету? Нету плесени? Теперь можно на Олимп вот просто так?
А в чем потеха тогда?
— Мать того… сказала: поспешить.
— Армий будто бы у них теперь нет.
— Чего спешить-то тогда?
— Так, может, на Олимпе того… еще остались! Давайте, братья!
Дали.
Кто встал на крыло, кто свил-развил змеиные кольца тулова. Кто-то вскинул дубинку на плечо, а кто воинственно поправил набедренную повязку. И — лавиной, осенним неостановимым листопадом, неумолимым градом: вперед, на Олимп! Туда, где ближе всего, к восточной границе садика!
Грудь Геи-Земли дрогнула под ногами сыновей — коротким сдержанным рыданием полным гордости. Так мать провожает пестунов — не в кровавый бой, в короткую и победоносную битву.
Триумфальный набег — а потом боги станут перегноем под змеиными кольцами нового поколения.
И путь на Олимп прям! Опять же: ни армий, ни Аполлона, ни Громовержца-Зевса…
Только одинокий путник в капюшоне торчит неподалеку от самой границы выжженных земель — заблудился, наверное. Свернул с нужной, прямой дороги. Прибрел, нежданный и незваный, не в то место. И во время не то. Вот и стоит, будто столб-герма. Сейчас, может, еще дорогу укажет…
— Эй, плесень! Далеко до Олимпа?
Паллант — козлоногий, с шершавой, чешуйчатой кожей, с такими же драконьими крыльями. Хрипит насмешливо.
Ответ из-под капюшона летит спокойно, чуть устало.
— За вечность не дойдете.
И дрожит грудь земли от дружного хохота ее сыновей. Потому что — плесень тут! Стоит, разговаривает — потеха!
— А ты чего приперся-то? Думаешь нас удержать, а, плесень?
Осекается хохот — на миг.
Кажется — из-под капюшона странника выблеснуло адамантием что-то древнее, щербатое, страшное…
Да нет, пригрезилось, наверное. Где это видано, чтобы приходили куда-то, вооруженные улыбками?
— Думаю показать вам дорогу.
— Короткую дорогу? Хорошую?
— Верную. Правильную. Короче которой — нет.
Гогочут Гиганты — саженцы матери-Земли. Свивают-развивают змеиные тела. Шуршат крыльями, готовят дубины — наверное, сейчас сомкнутся.
Одинокие путники, вооруженные только улыбкой, — добыча легкая.
— Братья, плесень-то полезная!
— Так может того… себе оставим?
— Да на кой нам…
— Вот если бы баба, а этот — нет…
— Так пусть дорогу покажет!
— А дорога — на Олимп?
Это цедит Порфирион (откуда я знаю их имена? Выплывают, как из легкой дымки памяти — Порфирион, погибель Зевса…). Порфирион величественен, и ему очень хочется на Олимп — не терпится проверить собой золота трона.
Но я качаю головой — обещаю показать иную дорогу. Идемте же вместе, Гиганты — мне хорошо знаком этот путь. Я, правда, совсем немного не дошел, но два раза был уже совсем рядом, а верно ведь говорят, что все нужно проверять до трех раз?
Будьте моими спутниками — я отличный проводник. Лучше Гермеса-Психопомпа, который таскает тени в подземный мир. Смотрите, я не тороплюсь начинать наше с вами путешествие. Я дал себе время проститься и собраться — немного, час, пока брел, пока ждал вас… И теперь я дарю вам полной россыпью секунду за секундой, чтобы вы успели посмеяться, успели надышаться, успели… попрощаться.
Драгоценные секунды катятся одна вслед за другой — горошинами с порванного ожерелья. Полсотни сыновей Геи — заблудившихся на пути к Олимпу. Один странник — напротив них.
Рев, гром, шипение молодых глоток: «А мы на Олимп! Плесень убирать! Править!»
И в ответ — тихий, едкий смех с пояса странника: простите, от этого путешествия нельзя отказаться.
Потому что пальцы уже легли на рукоять. И обжигающая улыбка адамантия готова покинуть пояс, и пригласить мир — во прах. Куда сейчас пойдем мы с вами. Может быть, и Судьба.
Ибо я, Аид Странник, не вижу иных путей, кроме последнего странствия.
А косматый, необузданный Полибот потрясает двузубцем — вот-вот засмеется знакомым смехом Посейдона, вскинет руки, скажет — да чего мы его слушаем, плесень! Двинется вперед — и секунды, за которые я цепляюсь, брызнут во все стороны. И останемся мы.
Я, Серп Крона и единственный путь.
Единственный… шанс.
— Хо! Травить!
Вот он — Полибот, любитель начинать. Неостановимый, как Морской Жеребец в гневе. Рвётся вперёд, играет двузубцем, развивает кольца, которые у него вместо ног…
Плюх.
В неведомо как подвернувшуюся лужу. Коварную. Подкравшуюся к Гиганту и перемазавшую величие в грязи.
Казалось — будто земля и вода решили подшутить над сынком: перемешались и ка-а-ак…
Потом пошутить решил воздух.
Высвистел что-то диковинное.
Расступился, пропуская черную стрелу.
Стрела неторопливо и важно воткнулась Полиботу в волосатую ручищу.
Саженцы Геи посмотрели на стрелу. Потом на меня. Недоуменно и немного обиженно — мол, ты чего?!
Я тоже смотрел на стрелу. Тоже — недоуменно и даже обиженно. Да чего там — смотрел, вконец обалдев: стрелы?! Лучник?! Гиганты умирают?! Да что это за…
Тут заговорил Полибот.
— Что это за… — недоуменно начал он, глядя куда-то поверх моего плеча.
— Плесень пожаловала! — весело пояснил голос, от которого у меня мурашки прошли по спине. — Яблочки жрать.
Арес! Откуда здесь…
— Чего?! — хрипло гоготнул Полибот. — Это вы нас и жрать?! А жракалка-то отросла?
