Сидит Владыка за столом, в доме его дочки Афины и его сына Ареса. На щёку оперся, смотрит хмуро. Физиономия, прямо скажем, такая, будто зубы болят. Рядом — встревоженная жена, кубок нектаром наполнила, всё старается придвинуть к мужу. Напротив — дочка, повествует вовсю. Разошлась, щёки румянцем пылают, прядь по лбу так и танцует. Арес чешет затылок острием копья: вот такие дела, как понимаешь. Чуть поодаль Танат Убийца — хмуро изучает то, что осталось от его клинка. Гестия оперлась на плечо бога смерти: спрашивает безмолвно, как он…
Тебе мало, ткачиха? Ну так можешь еще выткать Геру. Вот она входит — сестра и бывшая жена, златоволосая и воинственная.
И с порога, невозмутимо:
— Ну что, Кронид… не хочешь назад в Стикс нырнуть от такой жизни?!
Дернул углом рта. Показал жестом: подумываю о таком. Понимаю — почему Арес, перед тем, как Афина начала рассказ, поинтересовался: а не принести ли вина?
— А то на трезвую голову такие новости…
Наверное, стоило тогда согласиться.
Вылез, называется, из Стикса три года назад! Так мало того, что вернули раньше времени — потом еще и новостей вывалили… За столетие не переварить!
Флегры. Пандора. Подземный мир, признавший царицу. Конец Золотого Века (ничего себе, Зевс разошелся — за двенадцать лет век почти под корень…). И снова — Флегры. Гиганты. Тартар. Плесень…
Мы для них плесень.
Слушать получалось плоховато: лучше получалось всматриваться. Важное забивалось неважными, мелкими деталями: смотри-ка, Арес как в плечах раздался… и дом у них тут, с Афиной, на краю света, неплохой. Танат украдкой стискивает пальцы Гестии — хорошо, всё хорошо… кто их соединил, правда, что ли, Персефона? У Геры от волос пахнет морем, а пальцы натружены тетивой — видать, непросто дается жизнь в изгнании…
Страшные слова о Гигантах, о последней войне, о Луке Неба в руках остроскулого Гиганта — как из дальних далей.
Может, я так и не привык пока — заново. Волна бессмертия и юности прихлынула-отступила… Смотрю вот на доказательство своего возвращения — переломанный клинок смерти. Половинка на столе, половинка в пальцах у владельца. Факел из рук Убийца научился испарять за первые полчаса — поморщился только: «на пояс повесить нельзя».
А теперь вот смотрел, чему-то удивляясь, все трогал холодное, не поющее железо. Стискивал в пальцах, не боясь порезаться.
Словно сущность, попранная, сломанная — еще горела, по живому.
Понимаю — хотелось сказать мне. Когда только недавно отошел от грани…
Может, только Убийца и заметил — как я стараюсь не смотреть на багряные пятна на полу, когда мы покидали дом огородника Ойтиса.
Наверное, смертность — как его клинок. Следы не заживают.
Поэтому Гигантам — так говорит Афина Мудрая — Гигантам нужно принести смерть. Иначе они принесут ее нам. Так говорит Афина Мудрая, и ее слова падают не шелухой — вескими, драгоценными жемчужинами. Черными. Белыми.
Саженцы Геи должны умереть. Мы должны стать их судьбой — иначе они станут нашей.
Хочешь, моя мудрая дочь, я расскажу тебе, что смертные знают о Судьбе? Что она неотвратима и беспощадна. Отвратительное чувство — будто скот, который загонщики сгоняют между узких стен.
Мы — их Судьбой… Они — нашей… Судьбой.
Ананкой — скрипит на зубах.
Брат на брата, поколение на поколение. Титаны, теперь вот боги. Гея рожает назло, два поколения сшибаются, и в этом — гармония. Ананка.
Одни саженцы ложатся в перегной – становятся кормом для других.
Деметру, что ли, позвать — специалистку по саженцам. А то у нас тут внезапный огородный совет. Собрались боги, огорчаются: ну и цветочки вырастила Мать-Гея! Как бы это нам их сжать, чтобы, стало быть, пальцы себе до смерти не уколоть?
Разве что какой-нибудь огородник придумает, как эти саженцы выполоть — но кто поручится тогда, что Гея не родит опять?! Что на смену Гигантов не наплодит еще каких-нибудь саженцев — ибо и это прописано там, в свитке этой, которая ось мира вращает?
Что мне сказать тебе. Мудрая? Что у меня есть готовый план — откуда бы взять смертного стрелка, как отправиться на Флегрейские поля, принести Гигантам смерть… Как победить того, у кого Лук Урана в руках.
Кого не взять на Флеграх, потому что никого из них не взять на Флеграх, у материнской груди…
Нет у меня никакого плана, Мудрая. И ты не смотри на отца, мой воинственный сын. Отцу бы твоему сейчас — шлем на голову, Персефону под руку… и куда-нибудь на край света. А то моя царица — каждым жестом, каждым взглядом так и кричит: «Не ходи! Не смей! А вдруг там…»
Молчу. Сам понимаю. Пожалуй, сунься я туда — там не вдруг…
Там — обязательно.
Даже обидно, что та, которая за плечами, мёртво молчит: привык уже, да и раньше она со мной нечасто разговаривала… А только вот-вот — и прислушаюсь. Нет? Нет… Не вздыхает, не смеется. Ушла, как не было.
Очень может быть — беседовать с другим, остроскулым и черноглазым, который — почти что чей-то смысл…
— С Мойрами, — сказал я вслух. — Мне нужно поговорить… с Мойрами.
Афина, кажется, как раз излагала, что нам нужно поговорить с кем-то другим. То ли с Нереем, то ли с Океаном, которые помогают нам тайно накапливать войска для войны. Осеклась, остальные тоже воззрились недоуменно. Танат вот только еле заметно кивнул.
Может, Убийца тоже слышал это. Пронзительный треск рвущегося свитка. Истошные крики в отдалении: «Что ты сделал, что сделал?!» Неосознанно слетевшее с губ — «Переписал…»
Я не был в сером доме на Олимпе. Сторонился — сначала как того места, откуда вылезло ядовитое пророчество обо мне самом. Потом не желал смотреть на тех, кто предрек уже мне — то же самое, безжалостное: «Тебя свергнет сын…»
Видно, время пришло.
— Ты… пойдёшь сейчас?
За взглядами — другое. Удивленное, недоверчивое. Где быть царю, после того, как вернулся из смертности? В царстве — это уж наверняка. Сесть на трон, подтвердить власть. А то кто там знает, что Мом в подземном мире наделает!
К слову, подземный мир и сам шлёт гонцов. Вон, часть подданных уже и в дверь лезет.
— Хайре, хайре… Кронид, с возвращением! — и цепляется за стены крыльями, и воняет маковым раствором. Обниматься лезет, тараторит радостно: — Геката меня отправила. Так и сказала: Владыка, понимаешь, вернулся, так что давай, ты сам должен знать, где они там… А мне откуда знать — почему вы тут, а не там?! Ух, какая там у нас буча!!! Братишка-Мом объявился сперва, весь в соплях, попытался было на трон сесть и за двузубец схватиться. Так его как начало мотать! По всему залу трепало — мир, значит, своевольничал… Ну, он еще помотался по миру, а потом вот куда-то сгинул. Вроде бы, на Олимп, как ошпаренный, кинулся. Ну, а Геката тут и говорит: всё, Владыка точно вернулся. И меня послала спросить: Кронид, ты когда вообще в своё царство собираешься?! Да там подданные уже собираться начали, и двузубец, да и вообще… А как ты вообще из смертности-то вернулся? А…
Тут Гипнос присмотрелся к Танату, который задумчиво крутил в пальцах осколок своего клинка. Икнул.
Случилось невероятное — но близнец смерти заткнулся самостоятельно.
— На Олимп, говоришь? — прищурился Арес. — Значит, дядюшка-Зевс узнает о возвращении отца первым. Радости будет — до небес.
Хмыкнул — совсем по-матерински. Гера откликнулась точно таким же хмыком.
— Ну, так ведь и мы щит готовили не зря. На случай братского счастья. Ифит вот сейчас у морских — от них не вырваться…
Помрачнела. Послушно впустила во взгляд — как прежде: смотри, старый союзник! Морские готовы воевать на нашей стороне. Только они требуют — гарантий. Пока что они скрывают армии, которые собрали Арес и Афина. Прячут их от взглядов Зевса и Аполлона. Накрывают Коркиру морскими чарами.
А готовы — сделать втрое, впятеро, всемеро больше… если мы только даруем им царя. Царя, любящего и понимающего море.
Если кифара будет — против кифары, а лук против лука. Как только Ифит Клименид выступит против Аполлона Зевсида, как только его музыка избавит морской мир от назойливого присутствия недоцарька… море готово покориться новому Владыке. А если вдруг Ифит еще раз сходит со своей музыкой на Олимп — чтобы и Зевс канул в воды забвения… о, тогда море будет всецело на нашей стороне!
