– У меня нет имени. Я – Существо, – прохрипел тот, враждебно уставившись на него из-под длинной челки.

– Это твой обычный голос? Ты всегда так разговариваешь?

– Все Существа так говорят, – отрезал подросток. – Они не могут разговаривать как люди, это их нормальный голос.

– Хорошо, но вот в карточке твоей написано, что тебя Павлом Владимировичем величают. Павел, Павлик. Я могу тебя так называть?

– Нет, это уже не мое имя. Я – Существо.

– Когда же ты превратился в Существо?

– Не помню.

– А зачем на фельдшера с ножом накинулся, помнишь?

– Они ворвались в мое личное пространство. Люди не имеют права входить туда, где живет Существо. Каждый человек имеет право заниматься тем, чем он хочет!

– Так ты же не человек, ты – Существо.

Помолчали.

– В школу почему не ходил?

– Существу там не место.

– Я в твоей тетрадке прочел – ты уж извини, мне ее вместе с тобой доставили: «Я не живу, а просто существую». Поэтому ты решил, что стал Существом?

Подросток уставился в пол и замолчал. Не дождавшись ответа, Христофоров вздохнул и продолжил:

– Голоса были? Кто-то в голове с тобой разговаривал, убеждал тебя, что ты – Существо?

– Не было! – энергично замотал головой подросток. – Меня все спрашивали. Врач, которого мама позвала, и врач, когда сюда привезли.

– Ты точно помнишь, что не было? – с большим удивлением в голосе спросил Христофоров.

– Не было.

– Ну, так я тебя поздравляю! – радостно воскликнул Христофоров. – Это значит, не все так плохо. Значит, к мысли о том, что ты – Существо, ты, дружочек, пришел путем псевдологических заключений!

– Нет, я – настоящее Существо, – обеспокоенно заявил подросток.

– Ну, с такими волосами и не мытый целый месяц, как я могу судить по твоему запаху, это точно, – милостиво согласился Христофоров. – Кстати, ты находишься в стационаре, а тут так нельзя, поэтому сегодня у тебя по плану банный день и стрижка. Ногти сам подстрижешь или воспитателя просить будем?

– Вы не имеете права!

– Я не имею права оставить тебя в таком виде. У меня тут шестьдесят детей. Вдруг ты с такими когтями набросишься на кого-нибудь, как сделал это с санитарами? А если у тебя заведутся вши – ты еще не знаешь, что это такое, – мне придется обрить тебя наголо. Что ты выбираешь: аккуратную стрижку или бритую голову?

– Когда меня отпустят домой? – свесив голову, спросил подросток. – Что для этого надо сделать?

– О, вот это деловой разговор. Все очень просто. Тогда, когда ты перестанешь быть Существом и превратишься обратно в Павлика. А точнее, в Павла Владимировича. И пойдешь получать паспорт.

– Но я – Существо! – упрямо повторил подросток.

«Острое полиморфное психотическое расстройство с признаками шизофрении», – прочитал Христофоров запись, сделанную в истории болезни при поступлении, задумался и поставил карандашом знак вопроса.

Еще утром он увидел на столе записку с просьбой зайти в женское отделение, но до сих пор делал вид, что запамятовал, не желая признаться самому себе, что идти туда ему не хочется.

Отделение для девочек он не любил. Может быть, потому что всегда втайне боялся быть туда сосланным в ходе больничных кадровых перипетий. Такое назначение хуже ссылки в приемный покой.

С парнями, которые лежали в его отделении, все просто. Даже самые трудные детдомовские подростки принимали его стиль общения: мужицкий разговор по душам. Они-то и сдавались первыми, подтверждая, что многие душевные болезни в их возрасте являются болезнями духовными, объясняются обыкновенной педагогической запущенностью, отсутствием любви и лечатся добрым словом, которое доходит до источника духовной боли медленнее, чем лекарства, но, в отличие от лекарств, не выводится организмом.

С девочками дела обстояли сложнее, как он мог убедиться, когда приходилось замещать тамошнего врача и изредка дежурить по их отделению. Там царили склоки, сплетни, истерики и драки из-за нижнего белья, что для его отделения было в диковинку.

«Малолетние проститутки», – звал он их про себя, и на восемьдесят пять процентов эта оценка, скорее всего, соответствовала действительности, по крайней мере, со строго гинекологической точки зрения. Правда, и природа раннего взросления была все той же, что и у его парней: сиротство или жизнь с пьющими родителями, попадание в детский дом и нежелание мириться с его дисциплиной. Драки, побеги, попытки суицида и – детский психиатрический стационар.

Однако если у мальчиков все это было еще по-детски, с романтической мечтой о приключениях, завоевании мира – пусть хоть во главе фашистской армии, с убеждением в своей инаковости – пусть хоть за счет отказа от мытья и стрижки отросших волос, то у девочек – более взросло, остервенело, обреченно, до дна.

Если бы Христофорова посадили по обратную сторону его же рабочего стола и откинувшийся на спинку его стула психиатр докопался до истины, то Христофоров-пациент с удивлением узнал бы, что не любит женское отделение, потому что боится этих рано повзрослевших девочек, не знает, как себя вести, пасует перед ними.

Галантность пятидесятилетнего мужчины не позволяла ему гаркнуть на четырнадцатилетнюю особу женского пола, даже если она выла, строила рожи и показывала неприличные жесты. Он не мог положить девочке руку на плечо, чтобы успокоить, сесть на край кровати, чтобы поговорить по душам. Не мог побороться с девочкой, как иногда позволял себе с пацанами в игровой комнате: они висли на нем гроздьями, лишь бы помахать кулаками и получить настоящий мужской подзатыльник – такой, какой могли бы дать отцы, если бы они у них были.

На отделении девочек он мог только делать записи в истории болезни, выписывать лекарства и тоскливо надеяться на то, что очередная «обезьяна» не выкинет в его дежурство ничего, кроме обычных для психиатрической больницы женских шалостей: стриптиза на подоконнике перед редкими мужчинами, проходящими по глухой улице мимо больницы, и вспыхивающих, как спичка, ссор по пустякам. Надо отдать им должное, побеги среди девочек случались крайне редко, что еще раз подтверждало практичность и дальновидность женского ума: бежать дальше детского дома, откуда тут же привезут обратно в стационар, многим было просто некуда.

Что женскому отделению понадобилось сегодня? В надежде, что неизвестное дело рассосется само собой, он, чтобы отсрочить время, вызвал на очередную беседу Омена. От него нового ожидать не приходится, чего нельзя сказать об отделении для девочек: женщина – вечная загадка.

Через две минуты Омен уже сидел перед ним, сложив руки на коленях и чуть склонив голову набок, всем своим видом выражая готовность слушать и словно слегка недоумевая, зачем он понадобился, хотя на беседу с психиатром его вызывали почти каждый день.

– На чем мы с тобой в прошлый раз остановились? – сразу перешел в наступление Христофоров.

– На чем? – безмятежно переспросил его Омен.

– На том, что ты кошек и котят по округе собирал. Поднимался на крышу своего дома и вниз их сбрасывал.

– Котёнки убегали…

– Неправда, умирали твои котёнки, кишками наружу. А соседи приходили к твоей опекунше жаловаться и в милицию обращались.

– Убегали котёнки… – повторил Омен.

– Все убегали?

Омен задумался и признался:

– Нет, не все.

Христофоров взял руку Омена и пощупал пульс:

– Как у Штирлица! Характер нордический. Ты в курсе, что таких, как ты, называют живодерами?

Омен вздохнул и уставился в белую стену.

– Хомячков зачем душил – дома и в школе, в живом уголке?

– Я не душил, я за шкирку брал.

– Так они мертвые после этого были. Зачем ты это делал?

– Чтобы у них изо рта все валилось.

– А тебе от этого весело было?

Омен задумался и кивнул головой.

– В чем заключалась твоя игра с сестрой?

– Я с ней не играл.

– Правильно, не играл, ты ее душил. Сколько ей лет?

– Четыре. Я ей собачий кайф хотел сделать.