Ребята оседлали велосипеды и покатили в сторону усадьбы Палмеров, горланя по пути «Тутти-фрутти» и «Говори со мной нежно». Йонас перестал хмуриться, распелся так, что дважды забывал, куда едет, и, раскинув руки и задрав голову к вечереющему небу, заруливал в придорожные кусты.

– «Моя девчонка Дэйзи вот-вот сведет меня с ума! – орали нестройным дуэтом мальчишки, вытаскивая велик из зарослей колючего можжевельника. – Девчонка Дэйзи сведет меня с ума! Она знает, как любить меня, да-да! Парни, вы бы знали, что вытворяет она!»[2]

– А кстати, – приподняв бровь, произнес Йонас. – Интересно, чего ж она такого вытворяла? Ты не думал?

– Это песня, – со знанием дела заявил Питер, вытаскивая ветки из-под заднего крыла велосипеда. – В ней слова просто для рифмы. Чего там думать?

Йонас сдвинул бейсболку и почесал затылок.

– Не, ну а вдруг она деревья пилила, как заправская лесопилка? Или могла живую свинью метнуть на десять шагов? – предположил он, еле сдерживая смех. – Не-не-не! Она могла пропукать американский гимн!

– Целиком! – добавил Питер и с хохотом повалился в кусты.

– Мистер Палмер, где ваше воспитание? – подражая тону Агаты, пробубнил Йонас, вытаскивая друга на дорогу вместе с велосипедом.

– Не смеши меня, дурак! – вытирая набежавшие слезы, проскулил Питер. – Глянь, я леденцы рассыпал!

– Это дар муравьиному королю! – провозгласил Йонас и назидательно поднял вверх указательный палец.

– Король слипнется, – прохихикал Питер и, присев на корточки, принялся собирать леденцы в кулек.

До поворота к дому Питера они дошли пешком, толкая велосипеды в горку и неспешно обсуждая планы на лето. У Йонаса их традиционно не было, так как ему просто некуда было деваться от тетки, а Питер очень хотел съездить в Лондон с отцом и старшим братом. Мистер Палмер должен был представлять последнюю свою разработку на ежегодном автосалоне и обещал взять младшего сына с собой поглазеть на самые красивые и редкие авто Британии. Питер предвкушал поездку, считая дни, оставшиеся на отрывном календаре.

– Йон, поехали с нами? – предложил он. – В отцовской машине места полно, я упрошу, чтобы тебя с собой взяли.

– Не, – смутился мальчишка. – Езжай ты. Я как-то… Ну я лишний.

– Ты друг! Ничего не «лишний»! Да отец тебя с радостью с нами возьмет!

Йонас скорчил рожу, почесал между лопатками.

– Ты – Пит Буду Знаменит. А я этот… как оно там? Вспомнил! Оккупант. И давай не будем на эту тему. Ах-ха?

Питер почти обиделся, но вдруг понял, что Йону от его обиды будет еще хуже. Что кроме Питера он так и ни с кем не подружился в деревне. Да и в Дувре, пожалуй, тоже. Деревенские дразнили белобрысого веснушчатого Йонаса «кляйне наци» и постоянно задирали. Хорошо, что кулаки у Йона были крепкими, да и на тумаки он не скупился. Плохо, что время шло, а друзей у него не прибавлялось. И Питер очень старался быть ему лучшим другом. И искренне верил, что это у него получается. Дело было даже не в конфетах и желании слушать истории про оттудышей. Просто Йонас нравился Питеру своей самостоятельностью, неизбалованностью, готовностью всегда помочь и поддержать. А еще, что немаловажно, он принимал Пита таким, какой есть. Пожалуй, он был единственным, кто не пытался что-то в Питере улучшить или переделать. И Питер это очень ценил.

Вот и сейчас, видя, как погрустнели глаза и опустились уголки рта друга, Питеру очень захотелось сделать для Йонаса что-то хорошее и настоящее.

– Йон, а давай в саду шалаш построим? – предложил он. – Ну его, автосалон этот. Давай сделаем шалаш, будем рядом костер жечь и жарить над огнем сосиски? И жить там будем все лето. Чтобы тебе к тетке не возвращаться…

Йонас усмехнулся, кивнул без особого энтузиазма:

– Я бы с радостью. Но она меня найдет и точно под замок посадит. И заставит постричься.

Он махнул рукой и медленно побрел по обочине в сторону деревни, толкая велосипед вперед. Питеру стало ужасно грустно. Он смотрел другу вслед и все искал слова, чтобы вечер не становился таким печальным. «Нельзя ссориться перед закатом, – вспомнил он слова мамы. – Перед расставанием – тоже. Заканчивать день надо с легким сердцем».

Питер бросил велосипед посреди дороги и бегом помчался за Йонасом. Догнал, толкнул в плечо и, когда друг обернулся, протянул ему пакет с леденцами.

– Отдай тетке парочку, – пропыхтел Питер, запыхавшись. – Чтобы подобрела.

Йонас улыбнулся, взял кулек с конфетами и задорно подмигнул:

– Тетка обломается. Она будет орать, а я – чувствовать себя королем. Потому что у меня будут леденцы, а у нее – нет. А шалаш мы с тобой построим. Обещаю. – Он помолчал и добавил: – Только и ты мне кое-что пообещай.

– Чего еще?

– Что в пруд за домом не сунешься. Даже на спор. Даже за деньги.

Питер поднял руки вверх, покивал.

– Окей-окей. Ты об этом полдня думал, что ли?

– Пит, я серьезно. Если брат тебя не напарил… а оно на то не похоже, то никому из вас лучше к пруду не соваться. Она опасна.

Йонас оседлал велосипед, держа пакет с леденцами в зубах, махнул Питеру рукой на прощанье и укатил. Питер пожал плечами, подобрал с дороги свой «мэдисон» и заторопился домой. Стрелки часов на запястье показывали время между выговором за опоздание и перспективой остаться без ужина.

– Пирожок, это ты? – окликнула с кухни мама, услышав его возню в прихожей.

– Я, мам. Прости, что задержался, – попытался избежать нагоняя Питер. – Мы с Йоном слегка заболтались.

Из коридора веселой стайкой примчались бишоны, полезли ласкаться. Вышла мама с любимой старенькой чашечкой для кофе в руках. Странно: Питер опоздал, а мама улыбалась.

Она обняла сына, поцеловала в торчащие на затылке вихры. Питеру вдруг стало ужасно неудобно. Будто он ну совсем не заслужил маминой ласки.

– А меня в школе гуталином измазали, – признался он тихо. – Наверное, от волос до сих пор воняет…

– Пахнешь мылом и съеденными леденцами, – таинственно сказала мама. – Спустись в нижнюю гостиную. Посмотри, что у нас там.

«Неужели правда?!» – подумал Питер – и внезапно испугался этой мысли. Йонас сказал, она опасная. Наверное, как акула. А он, дурак, принял ее за девочку-цветок… Но мама улыбалась. А это значило только одно: Йон ошибся, и никакой опасности нет.

Питер погладил собак, стараясь их успокоить, но те лишь сильнее воодушевились и устроили гвалт и кучу малу. Пришлось осторожно переступить через них и, не разуваясь, поспешить к входу в подвал. Дверь была приоткрыта, и Питер протиснулся туда, едва не оторвав пуговицу на рубашке. Стараясь не грохотать каблуками, спустился по лестнице.

Нижняя гостиная была полна народу. Папа, Ларри, Агата, прислуга, которая не разъехалась по домам, невзирая на то, что рабочие часы закончились. Все они толпились возле иллюминатора и смотрели, изредка нарушая тишину восторженным шепотом.

А потом ее увидел и Питер.

Питер вглядывался в темную толщу воды за стеклом и думал: «Видел ли я в жизни что-то красивее?» Мама говорила, что мир жив только прекрасным. Природа создала саму себя так, чтобы перед ее красой человек останавливался. Чтобы росток разрушения в нем замирал, уступая ростку созидания. Питер не сразу понял, почему одно должно вытеснить другое именно под влиянием красоты. Прошли годы, прежде чем он это осознал.

Красота прорастает в человеке желанием творить. Создавать самому то, что радовало бы глаз. Соревноваться с природой, пытаться встать с Творцом на одну ступень. Или хотя бы приблизиться. И те, в ком росток красоты сильнее ревности к гению Творца, делают этот мир живым. Но те же, в ком побеждает ревность, стремятся разрушить то, что так прекрасно. Они считают, что руины уничтоженной красоты делают разрушителя создателем, – и рушат, рушат… А красота залечивает раны, затягивая собой даже пепелища.

Когда Питеру было семь, отец рассказал ему о войне. Показал фотографии городов, уничтоженных бомбежками и пожарами почти полностью. Рассказал о том, как спасали музейные ценности, как потом восстанавливали разрушенное. Два года назад они всей семьей ездили в Ковентри. И там Питер своими глазами увидел, как ковер из вьющихся растений укрывает развороченные взрывами руины улиц. С самолета это было похоже на обезображенное ожогами лицо, постепенно покрывающееся новой тонкой кожей. Красота стремилась исправить то, что натворили люди. Оживить мертвую ткань мира.