Питер даже к ужину не спустился. Лежал ничком на кровати, уткнувшись лицом в вытянутые руки, и думал об Офелии. В память врезались полные боли и обиды черные глаза русалочки. И рассеченная прутом оборка пышного платья, которая – Питер помнил – была частью самой Офелии.

Когда совсем стемнело, в комнату Питера зашел мистер Палмер. Присел на край кровати, погладил сына по голове.

– Мама мне все рассказала, Пит, – тихо и медленно, словно тщательно подбирая каждое слово, сказал он. – Пожалуйста, не обижайся на сестру. Она очень испугалась за собаку. И все не так поняла. Она тоже переживает, сын.

Питер хотел сказать, что никто Офелию не любит, что все воспринимают ее как опасное дикое животное, и это глупо, это неправильно, но не смог. Лишь съежился и глубже уткнулся в подушку. Отец посидел рядом еще пару минут и ушел. Окно в комнате Питера было открыто, и мальчик услышал вскоре, как отец на крыльце сказал маме, что русалка не ест и вообще не выныривает, как бы он ее ни звал. И похоже, что тренировки с ней придется начинать с самого начала.

Как только в доме все стихло, Питер спустился в сад. Бездумно подобрал валяющийся на дорожке собачий мячик и пошел к пруду. Ночь была темной, луна пряталась в облаках, и мальчик не сразу разглядел сидящую на мостках над водой фигуру.

– Ты что тут забыла? – сурово спросил он.

Агата вздрогнула и обернулась.

– Заснуть не могу, – призналась она. – Начинаю дремать – и мне кажется, что кто-то плачет.

Питер сел рядом с ней, свесил с краю ноги. Вода под ним отражала темное, закутанное в облака небо. Воздух сладко пах розами и жасмином. Где-то вдалеке в деревне лаяли собаки. Питер оперся ладонями о деревянную поверхность мостков и закрыл глаза. Представил себе глубину пруда: темную толщу прогретой за день воды со слабым-слабым течением, стебли кувшинок с широкими тарелками листьев по поверхности – будто раскрытые зонты. И тишину. Гнетущую тишину, не нарушаемую ничем.

«Как же тебе одиноко там, в глубине…»

– Я думала, она выплывет, – вдруг сказала Агата. – Хоть вдалеке, но покажется. И я извинюсь перед ней. Хоть она и рыба.

– Это не она рыба, это ты дура! – взъелся Питер. – Пойди, хлестни себя этим прутом хоть пару раз! На себе испытай, как это больно! Она играла со мной. Она принесла Лотту обратно. Лотта утонула бы, понимаешь? А ты… А ты…

Он зашвырнул мяч далеко в воду и обратил к растерянной Агате искаженное злой гримасой лицо.

– Как же я тебя ненавижу! – выдохнул он. – Ты всегда все только портишь! Ничего ты не раскаиваешься! Просто папа тебе выговорил, и ты притворяешься, что тебе жаль! Я слышал, как ты со своими дурацкими девками тут смеялась. Понравилось им? Показала пленную зверюшку в клетке и себя в роли смелого укротителя?

– Питер, ты что…

Он неуклюже забрался на мостки, встал.

– Да иди ты в жопу, курица, – по-взрослому грубо бросил он и сделал шаг в направлении дома.

И едва не наступил на лежащий у края деревянного настила маленький мокрый мяч.

Йонас объявился через неделю. Пришел в небывалую рань, понурый, в надвинутой на глаза бейсболке, извинился перед Палмерами-старшими за отсутствие.

– Простите, пожалуйста, – глядя на сбитые носки своих дешевых кроссовок, произнес мальчишка. – Я был не здоров, а тетушка не сочла нужным вам об этом сообщить. Миссис Палмер, я все отработаю. Я виноват.

Оливия Палмер растрогалась, обняла мальчишку, сунула ему в карман куртки горсть конфет. Мистер Палмер хлопнул сконфуженного Йона по плечу и быстренько наметил план работы:

– Рад, что ты вернулся, парень. Пока нет дождя, опрыскай смородину и молодые яблони, а если останется время, подравняй кусты на въезде в усадьбу. И возьми в сарае лестницу, отпили ветки клена у гаража: они мешают открывать ворота.

– Ах-ха, – с готовностью кивнул Йонас. – Я могу начать прямо сейчас?

– А как же школа? – насторожилась миссис Палмер, пакуя Питеру и Агате сэндвичи.

В ответ Йонас пробурчал что-то невразумительное и выскользнул во двор. Конечно, Питер подхватил школьную сумку и помчался за ним.

– Машина через пять минут! – крикнул ему вслед отец.

– Милый, не забудь с собой ланч! – добавила мама.

Друга Питер нагнал уже у сарая с инструментами. Йонас насвистывал какой-то мотив, колупая ключом в замке.

– Ну привет! – дружелюбно окликнул его Питер и протянул руку.

– Привет, Пит Наглажен И Побрит! – усмехнулся Йонас, отвечая на рукопожатие.

– Ну-ка, ну-ка… – Питер настороженно заглянул под козырек бейсболки. – Охренеть. Йон, это кто сделал? Выглядишь ужасно.

– Не, это уже пустяки, – ухмыльнулся Йонас. – Зубы и кости целы, остальное фигня.

«И я еще переживал за разбитый нос», – подумал Питер, хмуро разглядывая здоровенный лиловый фингал на левой скуле друга, рассеченный висок с двумя швами и сбитые костяшки пальцев на разукрашенных ссадинами руках. Йонас проследил его взгляд и убрал руки за спину.

– Да все нормально, заживет, – успокоил друга он. – Пару дней назад выглядело куда хуже.

– Кто тебя так? Только не говори, что тетка.

– Да местные! Ты не думай, им тоже досталось.

– Опять нацистом дразнили? – со вздохом спросил Питер.

Йонас открыл дверь в сарай, шагнул внутрь и поманил друга за собой.

– Пит, кроме тебя, я никому не могу доверять, – сказал он очень серьезно. – Ах-ха?

– Сам знаешь, я ничего никому не скажу, – так же серьезно ответил ему Питер. – Быстрее рассказывай, что стряслось.

– Давай все же после школы?

– Нет уж, говори хоть в двух словах!

Мальчишка помялся, вздохнул и полез за пазуху. Питер ожидал чего угодно: что он вытащит нож, пистолет, толстую пачку денег, секретные чертежи военных разработок… но только не пикси.

Маленькое крылатое существо сидело на ладони Йонаса, обнимая его за большой палец. Разлохмаченные ярко-рыжие волосы, нежно-фиолетовая кожа, крупный растянутый рот, полный махоньких острых зубов. Питер видел пикси прежде, но они были крупнее. Малявка, дрожащая на ладони друга, была ростом не больше пятнадцати сантиметров, с тощими ножками и ручками. И со сломанным прозрачным крылом, заботливо укрепленным спичками, нитками и клейкой лентой.

– Я его отобрал, – поглаживая растрепанную шевелюру пикси кончиком мизинца, вздохнул Йонас. – Он сбежал у кого-то, а эти придурки поймали. Решили в инквизиторов поиграть. Уроды.

Фиолетовая мелочь тихо пискнула, не открывая зажмуренных глаз. Йонас поднял руку, поднося пикси к лицу Питера, и мальчишка разглядел выбитые на боку малыша цифры и инициалы прежнего владельца.

– Йон, его вернуть надо, – сказал он неуверенно.

– Зачем? – неожиданно жестко спросил Йонас, прикрывая пикси ладонью.

– Ну… Он же собственность. Как машина. Если ты его вернешь, тебе заплатят денег. Ну… вознаграждение. А если нет – могут обвинить в воровстве.

Пикси снова то ли чирикнул, то ли что-то пропищал, и Йонас переместил его за пазуху. Посмотрел на Питера так, что тому захотелось шагнуть назад.

– Они не собственность, Пит. Это разумные существа. И то, что люди с ними вытворяют, пользуясь тем, что в нашем мире они беспомощны, – это мерзость. Вы уже били свою русалку током? – глухо спросил он.

– Йон, ты что? Мы кто, по-твоему? – ошарашенно спросил Питер – и вспомнил про Агату.

Йонас отвел взгляд. Снял висящий на стене кусторез, сунул в задний карман штанов секатор.

– Ты иди, тебя машина ждет, – отвернувшись, сказал он.

– Я после школы сразу к тебе. Мир?

– А мы что – ссорились?

– Тогда не веди себя так, будто тебе совсем башку отшибли! – отчеканил Питер и ушел.

Весь день в школе он думал о том, что сказал Йонас. Сперва гонял в голове их диалог, взращивая в себе обиду. Еще бы: неделю не виделись, а он так… как с врагом. И было бы с чего! А потом мальчишка вдруг понял, что Йонас очень переживает за Офелию. И за него, Питера, тоже. Потому что оттудыши – не животные. У них есть эмоции, они умные… и, возможно, способны на месть. От последней мысли Питер похолодел: Агата ударила русалку, обидела ее, причинила боль. А вдруг Офелия озлобилась и теперь ждет шанса, чтобы сделать что-то жуткое в ответ?