– Как ты могла такое сказать! Необыкновенный! И это про меня! Про того, кто все бросил, ото всего ушел, забился в тараканью щель, поселился в этом подвале, лишь бы со всеми сравняться, всем уподобиться, стать таким, как множество других. Так знай же, усвой раз и навсегда: я самый обыкновенный, заурядный, такой как все. И не смей меня называть иначе.

Жанна долго молчала, давая ему высказаться, – молчала даже тогда, когда и он замолчал. И лишь затем безучастно сказала:

– Ты не заурядный, а… рядовой.

Николай поначалу и не понял, что она в это вкладывала (поняла ли сама Жанна?).

– Что значит рядовой?

– Это значит, что ты стоишь в строю. Стоишь, руки по швам, готовый выполнить приказ.

Он задумался.

– Ну, пожалуйста, если тебе так нравится.

– Да, мне нравится, нравится. Я же не говорю, что ты главнокомандующий. Нет, ты рядовой. – Ее лицо осунулось, а голос дрогнул от обиды.

Николаю стало ее жалко и досадно, что позволил себе вспылить.

– Хорошо, хорошо, я согласен.

Именно то, что он с ней согласился, отняло у Жанны последнюю способность сдерживаться, и она расплакалась. Расплакалась, ненавидя себя за это и ругая последними словами.

– Ну, прости, прости… – Ему стало ясно, что надо не соглашаться, а каяться и просить прощения. – Я последний дурак.

– Нет, это ты прости. Но что я могу поделать, если я такая дура, если я тобой восхищаюсь и горжусь.

– Я не заслужил. Вот уж чего не надо, так это мной гордиться.

– Нет, надо! – Тут уж Жанна рассердилась, дала себе волю. – Надо! Ты необыкновенный человек!

– Вот пожалуйста. Снова! – Хотя она назвала его необыкновенным, теперь, после ее слез, он уже не мог на нее сердиться. – Что ж я такого необыкновенного сделал?

– Ты? Ты предсказал день своей смерти. – Жанна сама удивилась, что это сказала, и посмотрела на него вопросительно, с опаской: не промахнулась ли?

Он был вынужден признать, что не может ей возразить.

– Это многие предсказывали. И мудрецы и поэты. – Посмотрел куда-то в сторону.

Тут она осмелела.

– Ты можешь простоять на коленях полдня, держа в руках Евангелие.

– Ага, ты за мной подглядывала.

– Случайно так получилось.

– И что еще я могу?

– Ты любишь меня. – Она сосредоточенно вдевала пуговицу в петельку на платье.

– Для этого усилий не требуется. Тебя нельзя не любить.

– Меня-то? Еще как можно. Спроси, кого хочешь. А ты любишь. Вот тебе и усилие. Только, если можно, – она вынула пуговицу из петли, – отодвинь этот день, предскажи его годика на три позже.

С принцем Ниронгом Жанна и Николай подружились после того, как тот побывал у них несколько раз. Побывал один, без свиты, одетый по-простому, но с бирюлевским шиком, по его собственным словам. «Мой одежда есть бирюлевский шик», – произнес он с гордостью во время своего последнего визита, однако при этом поглядывал на них не без смущения и некоторой опаски, поскольку чувствовал себя неуверенно и ждал совета: не перебрал ли он со своим хваленым шиком? Николай и Жанна сразу поняли, что вопрос деликатный и тут очень важно не ошибиться, правильно на него ответить. Поэтому они дружно заверили принца: конечно же, нет, не перебрал, у Вашего высочества отменный вкус. Но при этом постарались осторожно внушить, что, возможно, его костюму немного вредит излишняя экстравагантность и некоторые детали не совсем сочетаются друг с дружкой.

«Какие?» – спросил принц Ниронг так, словно желал узнать имена преступников, которым намеревался тотчас отрубить головы.

Пришлось мягко и деликатно указать ему на некоторые погрешности. К примеру, черные кожаные брюки с шипами и тяжелые ботинки на высокой шнуровке – это, скажем так, одно. А пестрый платочек на шее и ремень с узорной пряжкой – совсем другое. И то, что подходит для кладбища, мрачной обстановки могил и склепов, вы простите, Ваше высочество, увы, не совсем годится для пляжа.

Принц выслушал, сначала посчитал, что у него есть явный повод обидеться, поджал карминно-красные губы, насупил оливковые брови, но затем решил не обижаться, а там и вовсе забыл о досадном эпизоде. При этом даже повеселел. Он попросил заварить чай, который принес с собой в фарфоровой ступке, и когда все расселись за столом, стал шутить, смеяться и рассказывать о своей семье. Он изображал в лицах отца, мать, братьев, любимую сестру Нум и – особенно выразительно – Первого министра двора, хитрую лису, интригана, взяточника и казнокрада. Изображал и престарелого мудреца-садовника с глазами кроткой лани и седой тигриной бородкой, умевшего заклинать змей, гадать по руке и открывшего принцу многие сокровенные тайны. Оказывается, в одной из прежних жизней принц тоже ухаживал за садами – теми самыми садами Лумбини, где родился Будда. Он был свидетелем этого рождения – издали видел, как на царицу Майю снизошел небесный свет, и до него донесся первый крик новорожденного.

Услышав об этом, Николай сказал, что ему тоже было открыто: в прежней жизни он служил садовником у Иосифа Аримафейского. Того самого Иосифа, в чьем саду был погребен, а затем воскрес Иисус Христос.

Эти слова поразили принца, произвели на него огромное впечатление. Он на минуту замер, словно от испуга, исказившего его черты, но это выражение стало постепенно смягчаться, исчезать, стираться с его лица и вместо него появлялось – проступало – совсем другое выражение восторга и восхищения. Принц заговорил о том, что их встреча с Николаем не случайна, что им многое суждено и от них многое зависит, способное изменить судьбы мира и преобразить человечество. Николай слушал с почтительным вниманием, к которому обязывало положение принца. Но было заметно, что хотя Николай с ним во многом согласен, разделяет его идеи, он не решился бы их высказать с такой наивной непосредственностью.

Так они просидели до позднего вечера, когда из облаков выплыла огромная сиреневая луна, осветившая подвал струящимся светом, и Жанне было странно видеть их вместе: Николай, одетый как бомж, и принц в кожаных брюках с шипами, с пестрым платочком на шее. И, оказывается, оба по прежним жизням (в прежние жизни Жанна остерегалась особенно-то верить, хотя к рассказам о них прислушивалась) – садовники, засвидетельствовавшие величайшие свершения земной истории, рождение Будды и воскресение Христа.

Жанна приехала к Полине Георгиевне внезапно, не предупредив ее по телефону, не захватив с собой ни лекарств, ни хлеба, ни картошки. Это означало, что ей срочно надо поболтать, – иными словами, поговорить о чем-то очень важном. Полинька Сакс это сразу угадала по глазам, сама ничего не сказала – только вздохнула, оставляя за собой второе слово и терпеливо выжидая, когда Жанна произнесет первое.

– Был у нас принц Ниронг, угощал необыкновенным чаем, – сказала Жанна и почувствовала, что об этом ей говорить совсем не хочется.

– Все у тебя теперь необыкновенное. Ладно, о принце после. Кстати, к нему скоро приезжает на побывку сестра – маленькая принцесса Нум. Но об этом после, после. – Полина Георгиевна с раздражением перебила сама себя. – Выкладывай, что там у тебя. Умирает твой суженый, что ты ко мне примчалась?

– Да, умирает. – Жанна легко согласилась с тем, что было труднее всего себе представить, но все же поправилась: – Вернее, скоро умрет.

– Господи, что такое? Заболел? – переполошилась Полина Георгиевна.

– Нет, но ему иногда кажется… у него такое предчувствие, что через год, семнадцатого августа он умрет.

– А сегодня у нас какое? Я в этих числах вечно путаюсь.

– Как раз семнадцатое.

– Так ведь через год же. – Полина Георгиевна решила, что это слабое утешение. Считая, что Николай все-таки заболел (во всяком случае, эта версия была самой внятной), спросила:

– Кажется, или врачи предсказывают?

– Он сам себе врач и предсказатель.