Сенсацией для всего Бирюлева и его живописных окрестностей (включая Чертаново) стало то, что Жанна Терехина вышла замуж за тайского принца. Все сошлись во мнении, что такого в здешних краях еще не бывало: вот уж поистине судьба вознесла и облагодетельствовала. Правда, на памяти местных жителей был один случай, когда Бирюлево породнилось таким же образом с Арабскими Эмиратами. Впрочем, таким да не таким, поскольку Эмираты выставили в женихи миллиардера, тоже поднявшегося из низов и разбогатевшего на продаже нефтяных насосов, а тут как-никак принц. Голубая кровь. И зовут его Ниронг (имя, по звучности сопоставимое с самим Нородомом Сиануком).

Естественно, что никому ранее неизвестная Жанна сразу стала здешней знаменитостью. Конечно, все мечтали хотя бы издали, одним глазком на нее посмотреть, но тут уж как повезет. Дом же – грязно-серая двадцатиэтажная вавилонская башня, где обитала Жанна, стал местом паломничества. Спорили только, с какой стороны девятого этажа ее окна, с правой или левой. Подобострастно расспрашивали соседей: «Неужели такая красавица, что даже принцу глянулась?» И соседи авторитетно заверяли, что и впрямь красавица писаная, небывалая, ослепительная.

Но это явное преувеличение (не в красоте были достоинства невесты) – так же, как и слухи о золотом дожде, пролившемся на Жанну. Конечно, принц Ниронг ничего не жалел для любимой жены и тратился на нее сполна. Но все-таки страна его из бедненьких, и королевский двор за последнее время поиздержался. Да и коррупция, словно древесный червь, казну подтачивает: тут даже при голубой крови с Эмиратами не потягаешься.

Но это еще не все. Знающие люди утверждали, что принц сам по себе фигура не столь значительная, второстепенная по сравнению с неким бездомным, с которым Жанна была знакома до него и тоже собиралась замуж. Вот его-то называли человеком необыкновенным, загадочным – в отличие от принца. Его высочество, хотя и намекали на некие свои заслуги в прежних жизнях, не сподобились снискать особой славы и благоговейного поклонения у современников. Во всяком случае, никто не падал ниц, чтобы поцеловать ему туфлю. Да и сам он по легкомыслию подчас приравнивал свою голубую кровь к коллекции редких марок (принц был заядлый собиратель) или старинных ружей, хранившихся под замком в застекленных шкафах.

Вот, собственно, и все, чем он мог похвастаться, хотя учился не только в Москве, где и познакомился с Жанной, но и в Гарварде (видно, многому там не выучился, да особо и не утруждал себя учением). Упомянутый же бомж был оригиналом, имел богатую биографию, слыл мудрецом, философом, и ему – если воспользоваться выражением одного глубокого ума – приходили мысли, которые редко кому приходят в голову.

Словом, там была своя история… история странная, необычная, во многом захватывающая, даже феерическая, хотя сенсацией ни для Бирюлева, ни для Чертанова, ни для всей Москвы она не стала. Но оно, пожалуй, и к лучшему. Сенсации нынче дешевеют, а то и вовсе обесцениваются, становятся отбросами, никому не нужным мусором. Поэтому хочется чего-то иного, нездешнего, не из мусорного ящика, не из плевательницы с мокротой и гнойной жижей (прошу прощения за излишний натурализм), а оттуда, где зыбится небесный струящийся свет и сияет сквозь облака голубая лазурь.

Самолюбие и гордость Жанны Терехиной всегда страдали, если мужчина не тратил на нее деньги. Впрочем, не настолько уж она была самолюбива и не столь горда, но вот по части страданий и обид любую могла переплюнуть. Иногда даже ставила перед собой мутный штоф и запивала с горя, и все потому, что кто-то пожалел копейки, чтобы ее порадовать и осчастливить, и тем самым обидел, даже оскорбил, нанес ей глубокую сердечную рану.

При этом Жанна охотно принимала от мужчин знаки внимания, комплименты («красивые слова», как она их называла). Принимала, хотя и снисходительно, целование ручек и пальчиков, гусарские расшаркивания, восторги из-за того, как она выглядит и одевается, какая у нее походка (а при ее длинных ногах и высоких платформах походка у нее, по словам одной из подруг, была рельефной и экспрессивной). Но при этом ждала – терпеливо выжидала, словно охотник в засаде, – когда же начнется главное и ее новый мужчина наконец раскошелится и на нее потратится. Принесет хотя бы пустяк, но непременно покупной, из магазина, упакованный в коробку, перевязанный лентой, с тщательно затертой ценой.

Если этого не происходило, Жанна притормаживала, и для нее на светофоре загорался желтый (она развозила из теплицы по цветочным магазинам утренние розы и тюльпаны).

Иными словами, настораживалась, задумывалась, что бы это значило, приглядывалась к нему со стороны. Оценивала и соизмеряла обещания с тем, насколько они выполнены. Обещал роскошный подарок ко дню рождения, и где он, роскошный? Подарил фитюльку, фиговинку, даже не купленную, а уворованную – бабкин браслетик, да и то один камушек (птенчик) выпал из гнезда. Слова богу, хватило ума не дарить цветы, иначе бы швырнула букет ему в лицо, поскольку этих цветов у нее полон багажник. Обещал пригласить в ночной ресторан, и где он, ресторан? По-прежнему лишь манит огнями и завораживает, ухает музыкой, доносящейся из окон. Обещал повезти в Крым на июль, забронировать пятизвездочный, и вот на тебе – весь месяц отпуска пропарились в изнывающей от жары Москве.

Получалось, что выполнялись лишь те обещания, которые не требовали трат, словно на ней беззастенчиво, бессовестно, нагло экономили, и это было ужасно обидно. От нее брали все (красоту, молодость и страстную истому), ей же вместо благодарности совали под нос шиш с маком, словно она недостойна, хуже других. Жанна чуть не плакала от обиды, что с ней не считаются, что любой ее деликатный намек, не высказанное, а лишь обозначенное глазами пожелание, попытку подольше задержаться у витрины с украшениями или шубами воспринимают как стремление их разорить, выманить последнюю копейку, догола раздеть и пустить по миру. Не понимают при этом, что не побрякушки ей нужны, не серьги, колечки, ожерелья, беличьи манто, а уверенность в том, что у них все серьезно, прочно, а главное, надолго, что есть перспектива.

И что самое обидное, так вели себя не только наши, но и напыщенные с виду, надменные тамошние – иностранцы. Казалось бы, вырвались от своих жен, обрели хотя бы на месяц желанную свободу, да и денег поднакопили – уж они-то могут себе позволить, пустить пыль в глаза. Ан нет – те еще хуже жмутся; отвернувшись, слюнят и пересчитывают свои купюры. Экономят на всем, трясутся, лишнюю копейку боятся потратить. А если решатся что-нибудь купить, то подавайте им со скидкой и на распродаже, поскольку привыкли. Привыкли там у себя скидки выклянчивать и по распродажам бегать – аж стыдно за них, а еще Европа!

Одно время Жанна делала ставку на итальянцев, поскольку ей умные люди внушили, что они не такие прижимистые. Воодушевилась и даже итальянский стала учить, благо одна из подруг, Лаура Фокина (по бывшему мужу Самохвалова), преподавала на курсах и кроме своего итальянского знать ничего не хотела. Дома не готовила, расчесывала волосы сломанным гребнем, шаркала подошвами заношенных туфель и мела подолом длинной юбки пол (энтузиастка). Зато с упоением читала Петрарку и в воображении даже мнила себя его возлюбленной (не зря же ей выбрали такое имя).

Лаура ее поднатаскала, так что Жанна вполне прилично могла поддержать разговор на общую тему, а уж по цветам-то была высший спец. Все сорта роз могла перечислить по-итальянски. Для светской жизни у нее тоже имелся небольшой запас слов. Ее коронной фразой была: «Le spiace portarchi il conto allo stesso tempo» («Принесите, пожалуйста, сразу счет»). Осталось только познакомиться с тем, кто будет этот счет оплачивать, – выманить налима из-под коряги и взять за жабры.