Я пробежал глазами по рядам жриц (вот уж воистину яма, полная змей и скорпионов!), и заметил: девушки, что пропустила меня в ту ночь на Большой двор, среди них нет. Догадываюсь, почему. Интересно, как это было подано? Укусила священная змея? Несчастный случай? Или самоубийство? Надо будет узнать, как её звали…
Я перевел взгляд на мужей. Вот военачальник Макарей, сын Мендета, преданно смотрит мне в глаза. Этому можно верить: наполовину аргивиец, воин до мозга костей, прямолинеен и честен, верен мне и Зевсу. А вот, делая вид, что поправляет ожерелье, потупился гепет Дамнаменей… Еще один старец, Синит, избегает взгляда, хотя изображает ликование… Молодой Айтиоквс побледнел… Вот еще несколько… Надо же, даже при моем дворе все меньше и меньше потомков древних родов. И все больше ахейцев, данайцев, аргивян. Эти, конечно же, рады моему возвращению. На них я могу опереться.
Сердце мое наполнилось решимостью. Ничего, я вернулся, и не в первый раз мне приходится заново утверждать свою власть. Я вскинул руку, призывая ко всеобщему вниманию.
Пасифая тем временем приветствовала нас: своего супруга-победителя и доблестного Геракла. Послушать её, так не было большей радости в жизни этой женщины, как увидеть меня живым! Речь её, как всегда разукрашенная цветистыми эпитетами, убаюкивала. Я покосился на Геракла. Тот терпеливо стоял, не выказывая ни малейшего признака усталости, будто не гигантский бык давил ему на плечи, а лишь легкий плащ. Наконец, пришла очередь и мне сказать своё слово. Я принял от Катрея скипетр — знак своей власти и отчетливо возгласил:
— Верные мои подданные! Сегодня воистину великий день! Зевс даровал нам избавление от бедствий, и вечером во славу Громовержца будет принесена стотельчая жертва! Зевс Эгиох — защитник людей и богов — посрамил злокозненных врагов моих!..
Я обвел ряды жриц и придворных дам взглядом, несколько дольше задерживаясь на тех, кого считал наиболее коварными и опасными противниками. Конечно, вся моя стража бессильна против них. Позорно убивать женщину. Но гнев богов не знает границ.
— И поскольку молитвы мои всегда бывают услышаны богами, ни один из тех, кто осмелился восстать против отца моего и роптать против меня, не останется безнаказанным. Божественная справедливость выше людской!
Оглянулся на Геракла, так и не спустившего быка с плеч. Он сохранял достоинство, приличествующее герою.
— В честь избавителя Крита Геракла, сына Зевса, сегодня вечером будет устроен пир. Пока же позаботьтесь, чтобы гость был принят с почестями, равными тем, что получает посланник царя Та-Кемет.
Нашел глазами Итти-Нергал-балату. Мой верный Талос стоял в стороне, ожидая царского слова. Я знаком велел ему приблизиться.
— Быка поместить на Большой двор. Выставить стражу. Если он еще раз вырвется — виновных покараю смертью.
Он отлично понял, что я грожу не ему. Я видел, как дрогнули в только мне заметной понимающей улыбке уголки мясистых губ.
— Да, анакт, — поклонился Итти-Нергал-балату. В его по-собачьи преданных глазах застыло обожание. Я слегка опустил ресницы, показывая, что очень им доволен, и разрешил удалиться. Вскоре явилось две дюжины рослых нубийцев с полотняным парусом. Они растянули его, и Геракл скинул быка с плеч. Стражники, с заметным усилием волоча тушу, исчезли.
— Андрогей! — я обернулся к любимому сыну. — Позаботься о том, чтобы в опустошенные быком земли отправили писцов. Они должны узнать величину ущерба. Все убытки пострадавшим будут возмещены из царской казны. Начни с Кносса, сын мой. Я хочу, чтобы ты занялся этим сам. И не медлил с делом.
Младший с готовностью поклонился.
— Я сказал! Все могут удалиться!
Придворные склонились в нижайшем поклоне и неспешно потянулись прочь. Андрогей подошел ко мне. Я улыбнулся и протянул ему для поцелуя руку. Он прижался к ней губами.
— Я скучал о тебе, сын мой. И тревожился за тебя.
— Что могло случиться со мной, отец? Разве я подвергал себя опасности? — удивился Андрогей и добавил: — ванны готовы. Позволь мне проводить тебя и богоподобного героя Геракла, великодушно согласившегося посетить наше скромное жилище.
Мы вошли во дворец. Увидев колоннаду, ведущую к нему — такую широкую, что в неё могла бы проехать повозка, запряженная парой быков, Геракл не сдержал удивленного возгласа:
— Много путешествовал я и многое повидал, царь Минос. Но трудно представить дворец более великолепный!
Я величественно кивнул. Время, когда мы, сидя у очага в доме Мериона, уплетали простую ячменную кашу и хохотали, слушая рассказы хозяина, кончилось. Я — снова царь. По крайней мере, пока мы на первом этаже дворца. Даже Андрогей не смеет обнять меня раньше, чем мы переступим незримую границу, отделяющую храмы и дворцовые залы от личных покоев.
Мой сын, заметив интерес гостя, принялся учтиво рассказывать ему о дворце, показывая залы и росписи. Тот шел, не спеша, иногда останавливаясь возле особо заинтересовавших его фресок, но держался с достоинством, редкостным для дикаря-аргивянина.
— Как живые! — вежливо выражал своё восхищение Геракл, разглядывая уже давно примелькавшиеся мне изображения процессий полуобнаженных вельмож и жриц.
Что до меня, то в этой части дворца мне нравились только грифоны в главной зале, что сторожили мой трон, да еще стройный юноша, который шел по цветущему лугу, разбрасывая невидимые семена — так каждую весну царь Крита пробуждает землю. Фреска изображала меня, но я находил в ней большое сходство с Андрогеем. Художник явно польстил мне, добавив роста и придав моему остроносому лицу более правильные черты. А пока Андрогей не возмужал, юноша напоминал мне Сарпедона.
Я вспомнил о младшем брате, и сердце мое наполнилось теплотой и горечью. Сарпедон испросил дозволения удалиться с Крита вскоре после подавления мятежа гепетов. Сердце брата моего было ранено Милетом, и он не скрывал, что будет разыскивать моего продажного возлюбленного. Я постыдился удерживать его и сам отпустил… До сих пор не могу себе этого простить! Мне так не хватало его все время! И поправить что-либо теперь невозможно — моего младшего брата уже давно нет в живых. Он и так удивил своих подданных долголетием.
— Потом я покажу тебе эту фреску, мой богоравный гость, когда ты омоешь утомленное тело и подкрепишь себя пищей и отдыхом. Она воистину прекрасна. Что до игры… — донесся до меня голос Андрогея. — Это только выглядит так красиво, На самом деле ты просто никогда не видел, Геракл, как умирают на рогах быка юные и прекрасные юноши и девушки. Конечно, их специально обучали, прежде чем выпустить на игры, но рано или поздно они все равно погибали.
Я оглянулся.
— Ты, царевич, выходит, одобряешь дела отца? — спросил Геракл.
— Разве я смею судить его? Но сердце мое с ним не только потому, что он — мой родитель, — Андрогей тряхнул черными волосами и в лице его появилась непривычная твердость. — Может быть, изображения Бритомартис и Посейдона прекрасны, но за всем этим стоит человеческая кровь. Проклято величие, стоящее на крови!
— Гневить богов опасно, — задумчиво произнес Геракл, пощипывая жесткую курчавую бороду. — А величие всегда зиждется на крови, юноша. Ответь, не больше ли человеческих жертв принес твой отец, борясь с кровавыми обрядами?
Брат мой мудр и смел, коль задал такой вопрос вслух. Не одну ночь мешала мне заснуть мысль, столь прямо высказанная им сейчас. Меня-то хранил Зевс, а вот кого призывали на помощь люди, чьи дома разорил бык? Игры богов дорого обходятся смертным. Интересно, что скажет Андрогей? Мой младший потупился. Я утешал себя мыслью, что побед без крови не бывает, и тем, что выполняю волю Зевса. Андрогей не признавал такого оправдания. Я это знал.
Из моего любимого сына никогда не получится царя. Слишком мягок, слишком раним, слишком совестлив. В моей спальне есть фреска: большая синяя кошка крадется среди цветов, подстерегая птичку. Маленький Андрогей, помнится, хлопал в ладошки и кричал птичке, чтобы она улетала поскорее. Обещал кошке налить молочка, лишь бы она не трогала птичку. Ему всегда хотелось, чтобы никто не был обижен. Бедный мальчик, он уже возмужал и сам стал отцом, а до сих пор не понял, что так не бывает.
