Когда-нибудь я не выдержу и ударю её — прямо в бесстрастное круглое лицо, между двух по-змеиному проницательных глаз!
— Зачем ты пришла?
Может, кого-нибудь и ввел бы в заблуждение мой тихий и ровный голос, но не её. Пасифая слишком хорошо знала меня.
— Ты не станешь лгать перед лицом великой богини, — приказала она, впиваясь глазами в мои глаза. Мне понадобилось собрать волю в кулак, чтобы не подчиниться её чарам. — Кто предупредил тебя о совершении сокровенного действа?
Её опьянение проходило прямо на глазах. И по мере отрезвления к ней возвращалась обычная невозмутимость.
— Зевс, отец мой, предупредил! Хочешь потягаться с ним? Ты своим колдовством усыпила меня, стражников, рабов! Даже Итти-Нергала!!! Но Зевс послал мне вещий сон. Я увидел достаточно, чтобы понять. Ты сошлась с Посейдоном, не так ли? Это же не обычный бык, Верховная Жрица?! — я все же не удержался, сорвался на крик.
Пасифая утвердительно опустила ресницы. Оправдываться она не собиралась. Дела первой жрицы не подлежат осуждению. Произнесла ласково, будто утешая неразумное дитя.
— Тебя беспокоит, какую небылицу сочинят твои любимые ахейцы про нас?
Я задохнулся от ярости. Этот покровительственный тон бесил меня больше, чем её вечное равнодушие ко мне. Опять задела за живое, змея!
Эти варвары — большие мастера сочинять о критянах нелепые байки. Наверняка будут говорить о безудержной похоти, овладевшей царицей Крита. Равно как и о моей безмерной жадности — иначе с чего бы царь удержал в своих стадах жертвенного быка, посланного самим Посейдоном?
— Какое мне дело до сплетен афинян на агоре? — я старался не смотреть на Пасифаю.
О, Афродита! Если бы речь шла об обычной супружеской измене! Я, конечно, не посвящен в безумные таинства Бритомартис, но отлично понимаю, что значит соитие верховной жрицы Диктины с Посейдоном. Они зачали нового царя Крита. Или — царицу. Их дитя отнимет власть у моих детей! Оно вернет и ужасную Бритомартис, и кровожадного Посейдона, требующего себе в жертву людей. Их ребенок погубит все то, что я создавал за долгие годы своего правления.
На мгновение все поплыло у меня перед глазами. Я стиснул виски пальцами и, наверное, сильно побледнел. По крайней мере, Пасифая схватила чашу и поднесла её к моим губам. Я оттолкнул её руку. Вскинул глаза на жену:
— Ты понимаешь, что предала меня?! Ты знаешь, что между моим отцом Зевсом и братом его Посейдоном идет распря?
— Я не воюю, а охраняю, великий анакт Крита. Упреждаю твои ошибки, порожденные нежеланием пристально всмотреться в происходящее и постигнуть суть событий. Я делаю все, чтобы уберечь благополучие изобильного Крита — земли, породившей тебя, скиптродержец, — безмятежно произнесла Пасифая, будто речь шла о распоряжении повару.
О, Зевс Лабрис!!! Живая ли она?! Или это кукла, вроде тех, что мастерит Дедал на забаву моим дочерям?!! И чем провинился я перед богами, что мне досталась в жены холодная и скользкая змея? Почему другим мужчинам боги подарили супруг, способных хоть на мгновение понять их, уступить им, пожалеть?
— Зевс защитит Крит! — убежденно произнес я и наградил супругу яростным взглядом, способным напугать до полусмерти любого моего подданного, но не её.
— Крит — земля Посейдона, — хладнокровно возразила царица. — И гнев богов не заставит себя ждать, царь. Я видела это в предзнаменованиях. Но ты не хочешь услышать свою жену, а потом посыпаешь главу пеплом и упрекаешь богов, что они создали тебя злосчастнейшим из смертных!
— Если ты не приложишь руку к тому, чтобы предзнаменования сбылись, — по-собачьи оскалился я, — ничего не будет! Как не было до сих пор, вопреки твоим постоянным пророчествам!!! И если сейчас что-то случится, ты не переубедишь меня, что это не твои козни!!! Я понимаю, что ты ненавидишь меня. Но подумай и о нашем царстве. Мне недоступны твои мысли, но сердце говорит: это не последняя беда, которую ты накличешь на Крит!
Пасифая отвернулась с таким видом, будто могла бы вернуть все упреки, но из жалости или презрения не делает этого.
— Если случится беда, ты пожалеешь об этом, Великая жрица. И тот, кто родится от тебя. Боги не оставят моих молитв без ответа, и пусть облик его несет печать противоестественного союза, что совершился ныне! Ведь ты же сошлась с Посейдоном, чтобы родить от него, не так ли?! — я чувствовал, что зря угрожаю, но слова, полные ненависти, срывались с моих губ.
Сколь ни горда была моя жена, но сейчас она поспешно прошептала заклинание от чужих проклятий и сплюнула себе в пазуху. За нерожденного младенца она боялась куда больше, чем за себя. Потом опустила голову с показной кротостью:
— Я делаю то, что велит мне Диктина. Я — покорна её воле, я — не более, чем челнок в руке божественной ткачихи, и ты тоже, мой богоравный и предерзостный супруг, до краев сердца своего исполненный гордыней!
— Хорошо. А я делаю то, что велит мне Зевс, — нельзя сказать, что я совладал с собой, но уже, по крайней мере, не кричал. — И зачем ты пришла сейчас?! Только не говори, что ради мира и согласия в семье. Тебе этого никогда не было нужно.
Она усмехнулась:
— Хорошо. Раз ты столь проницателен, венценосный, — скажу правду. Бык Посейдона выпущен на свободу. Я выпустила его. Так повелела мне Диктина, которой я служу верой и правдой, в наказание за то, что ты осквернил таинство и помешал Владыкам Крита, Посейдону и Бритомартис, утвердить свою бессмертную волю. Бык одержим богом, ноздри его извергают пламя и он уже в городе, злосчастный царь. Останови его, предерзостный мой супруг, со своим Зевсом, если сможешь!
Бык. (Кносс, долина Тефрина. Первый год восемнадцатого девятилетия правления царя Миноса, сына Зевса. Созвездие Овна)
Пасифая снова бросила мне вызов, и я без колебаний принял его. Так было с первой нашей встречи в священной роще. Я утверждал волю Зевса, Пасифая строила мне козни. Я всегда заставлял её склониться перед отцом моим, но каждая моя победа горчила от её яда.
Я спешно стал собираться. Растолкал Итти-Нергала и, торопливо объяснив ему, что случилось, поручил ему заботу о дворце, обязав в мое отсутствие слушаться царевну Ариадну, как меня. Решительно запретил ему и думать о том, чтобы сопровождать своего царя. Велел принести богатую жертву Зевсу. Пускаться в путь без помощи отца было безумием, а времени на совершение достойного жертвоприношения я не имел.
Из оружия я взял только меч, из припасов — тыквенную бутыль с водой. Погоня могла продлиться не один день, но в свое время Асклепий, сын Аполлона, обучил меня тайному искусству, как сделать тело свое нечувствительным к боли и усталости, а разум сохранить острым, несмотря на бессонные ночи. Его заклинания и заговоры нравились мне куда больше, чем волшебные снадобья моей матери. Она научила сыновей составлять их, но после испытаний в роще Бритомартис я ни разу не пользовался ее секретами. Просто боялся, что опять явится быкоголовое чудище.
При помощи размеренных вдохов, заклинаний, блестящего диска и особого танца я довольно быстро привел себя в надлежащее состояние. Тело мое стало невесомым. Совершив возлияние в честь отца, я воззвал к нему.
Передо мной возникло лицо Зевса. Он метнул в меня яростный взгляд, подобный молнии, и произнес:
— Нет моего дозволения на этот поединок!
И исчез.
"Значит, мне суждено умереть", — равнодушно, даже с каким-то облегчением, подумал я.
Приказ отца был понятен — погибнув в этом бою, я приносил себя в жертву Посейдону. Делал то, что только что сам запретил. Но я не видел иного пути. Мысль о страдающих по моей вине людях была невыносима. С тяжелым сердцем я покинул дворец.
Бык свирепствовал в городе. Пожары охватили все дома на главной улице, ведшей прямо ко дворцу. Горели высокие, в два этажа, здания. Пламя вырывалось из окон, пожирая внутреннее убранство и оставляя черные следы на стенах из песчаника. Огонь бушевал вокруг, осыпая меня искрами, но ни боли, ни запаха гари я уже не чувствовал и несся туда, где, как подсказывало мне сердце, находился мой враг. Его белопенную тушу я увидел издалека и, не раздумывая, кинулся на него с мечом.
